Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко
Рыданов портил матрасы и простыни с такой удивительной периодичностью, что даже у меня закралось подозрение: а не издевается ли он над всеми над нами?! «Может быть даже – думал я, – он получает удовольствие от того, что мы задыхаемся по утрам?!». Однажды я подошел к нему и как можно более доверительным тоном спросил: «Слушай, Петя, а почему бы тебе и вправду не перестать ссаться по ночам? Ведь это же так просто – прекратить гадить под себя! Ты что, не можешь сдержаться что ли?». «Не могу», – с невыразимой печалью в голосе отвечал мне Петька. – «Знаешь, сколько раз я давал себе обещание не делать этого? Пытался даже не спать по ночам. Но как только засну – мне сразу снится унитаз, да так явственно, что я не могу в него не сходить!».
«Ну, хорошо хоть не срется!», – подумал я, отходя от Петьки и, как это обычно бывает, накаркал. На следующую же ночь Рыданов обкакался! Уж не знаю, нарочно ли он это сделал или к нему, как в том анекдоте, гномик во сне приходил со словами: «Пописал? Ну, тогда давай и покакаем!». Помню только, что проснулись мы от едкого, все выжигающего запаха – будто кто-то пустил по комнате удушливые газы! Судорожно зажав пальцами носы, мы стали выскакивать из палаты. Этот инцидент переполнил чашу терпения Раисы Борисовны – ее буквально трясло от бессильной ярости! Пообещав Рыданову разорвать его «бесстыжую сраку», она выставила кровать Петьки в коридор, и он спал там один, как изгой, на протяжении очень долгого времени…
Спустя где-то пару недель после всех этих волнительных приключений наступило 1 сентября, ради которого, собственно, нас и привезли в интернат. Надвигалась страшная в своей слепой беспощадности школьная пора. С утра мы были согнаны на торжественную линейку, посвященную этому знаменательному событию – все-таки, чего не говори, а первый раз топали в первый класс! В принципе, линейка эта ничем не отличалась от аналогичного мероприятия, проводимого в обычной школе. Ну, разве что, мы пришли на нее без взволнованных и счастливых родителей и не дарили цветов своей первой учительнице, поскольку взять их нам было неоткуда.
А так все было, наверное, как всегда и везде: стоял погожий сентябрьский денек – в глаза ярко светило подсмеивающееся над нами солнце! На душе вместо надоевших до тошноты кошек весело скреблись озорные чертенята! Под проникновенные слова очень популярной в то время песни «Школьные годы чудесные», нас в новой, с иголочки, ученической форме вывели на гаревый пятачок перед зданием интерната, где уже переминались с ноги на ногу все его триста спартанцев – простите, воспитанников. Учительницы строго поправляют, одергивают разбаловавшихся ребят, устанавливается тишина.
Вперед из группы высокопоставленных педагогов выходит директор Александр Григорьевич – на лацкане его пиджака поблескивает медаль, сообщающая всем присутствующим, что ее обладатель является заслуженным учителем школы. Он произносит краткую приветственную речь, звучат хлипкие, еле слышные аплодисменты. За ним в строгой последовательности выступают завуч и перзам по воспитательной работе. Они вдохновенно выкрикивают в пустоту целый перечень каких-то совершенно бессмысленных для детдомовцев утверждений о пользе учебы. Затем слово предоставляется кому-то еще – все, официальная часть закончена.
Наша учительница Елена Николаевна (подробный разговор о ней еще впереди) подталкивает нас, малышей-первоклассников, к микрофону. Мы, путаясь от волнения, сбивчиво произносим некие приличествующие столь пафосному моменту стихи, которые перед этим знаменательным днем она с завидным упорством вбивала в наши головы. От такого нескладного выступления ее всю аж перекосило! Но праздник продолжается.
К нашему 1 А классу подходит здоровенный десятиклассник – после недолгого осмотра он выбирает самую легкую на вид девочку и, протянув ей колокольчик с большим красным бантом, сажает первоклашку на плечи. И тут торжественную тишину линейки вместо радостного звона колокольчика нарушает жалобный сдавленный писк – это девочка, не удержавшись на спине плохо державшего ее старшеклассника, упала и воткнулась головой прямо в землю!
Все произошло так быстро, что на несколько секунд все опешили, а потом бросились помогать несчастной крохе. «Ах ты, кретин проклятый!» – кричали воспитательницы сразу как будто скукожившемуся в размерах и совершенно потерявшемуся десятикласснику. – Ты что, ребенка поднять не можешь, дурья твоя башка?!». Разъяренных училок словно подменили – еще минуту назад они стояли с фальшивыми улыбками на своих лицемерных рожах, а сейчас были готовы растерзать человека за то, что он оказался таким неуклюжим.
Одним словом, 1 сентября было безнадежно испорчено! Если бы я был постарше, то уж наверняка бы решил, что это плохой знак на будущее, но в детстве мне еще не приходило в голову связывать все эти вещи воедино. Так или иначе, меня все равно переполняла вполне законная гордость – ведь по всем выкладкам выходило, что теперь я не просто какой-то малолетний хмырь, а самый, что ни на есть, настоящий первоклассник. «Вот, – думал я, – когда-нибудь мне тоже посчастливится стать десятиклассником, и однажды таким же погожим сентябрьским деньком я посажу себе на плечи первоклашку, которая будет залихватски трезвонить в школьный колокольчик – и уж, конечно, ее не уроню!».
Глава 5
«Буквы разные писать
тонким перышком в тетрадь»
Из песни «Учат в школе», на слова Михаила Пляцковского
Уважаемые читатели, прежде чем я продолжу свое повествование, считаю своим долгом предупредить вас, что дальше мне придется иногда – не часто, а лишь по мере необходимости, – использовать обесцененную лексику, без которой представить нашу жизнь в интернате, а уж тем более описать ее, совершенно невозможно! Я и так до этой страницы изо всех сил сдерживался, стараясь не использовать матерные слова и выражения, но дальше это было бы уже противоестественным надругательством над всяким здравым смыслом.
Тем более, что мы уже в первом классе матюгались так, что даже бывалые грузчики-алкаши, разгружавшие подгнившие продукты на детдомовской кухне, отходили нервно покурить в сторонку. Хорошего в этом, разумеется, мало, но и правду скрывать тоже негоже! Честно говоря, в интернате мы только матом и разговаривали, но жалея ваши глаза и уши, я постараюсь свести его употребление в книге к минимуму.
А начну я материться здесь прямо с моей фамилии. Дело в том, что звучит и пишется она так: Сукаченко. Как, я вам еще
