Николай Кузнецов - Крутые повороты: Из записок адмирала

Через несколько дней в маленьком зале Кремля, где обычно проходили не очень многолюдные совещания старших руководителей, было собрано Политбюро ЦК под руководством Сталина.

На этом совещании моряков Сталин сидел в стороне. Председательствовал Маленков. Предложили всем командующим флотами высказаться о делах в ВМФ. Я понимал, что мне, бывшему наркому, надлежит серьезно подготовиться и продумать свое выступление, и потому записался для выступления только на следующий день. Выступил. Ни слова по адресу И.С. Юмашева, что считал при всех обстоятельствах неприличным, а ограничился общими флотскими недостатками, требующими помощи Сталина[39]. Сталин, не проронивший ни слова, что-то писал на бумаге, не прерывал меня. Нас отпустили. Сталин только сказал, что «Юмашев пьет», и предложил подумать о его замене.

Все ждали указаний свыше. На следующий день собрались уже в другом помещении (кажется, в кабинете Маленкова), и на вопрос, что мы надумали, естественно, никто не ответил. Тогда председатель взял слово и сказал, что они на Политбюро обменивались мнениями и решили «вернуть Кузнецова». Признаться, этого я никак не ожидал! Возражений не было…

Капризы судьбы иногда были тождественны капризам Сталина. Он приказал снять меня, когда был недоволен моей настойчивостью, а окружение охотно поддакивало (даже в случае, если бы он решил меня арестовать). Когда я служил на Дальнем Востоке (1948—1949 гг.), то чаша весов могла склониться как в сторону реабилитации, так и в сторону более строгого наказания. Позднее, работая в Москве, я услышал от самого Сталина, что «кое-кто»[40] настаивал на том, чтобы «посадить» меня, обещая «важный материал» (о том, что я английский шпион). Я и сейчас прихожу в ужас, представляя, на каком волоске висела моя судьба. Но ей было угодно подсказать Сталину вернуть меня на работу в Москву, когда появились серьезные претензии к И.С. Юмашеву…

Итак, это произошло летом 1951 года. Во Владивосток я уже не вернулся: мне было приказано немедленно вступить в новую и в то же время старую для меня должность. Придя в кабинет, я удивился, как мало в нем изменилось: на столе стояли те же чернильница и письменный прибор, висели те же картины и даже карты на специальном столе лежали те же. Как будто прошло не четыре года, а всего несколько дней. К И.С. Юмашеву я счел нужным отнестись внимательно и спросил, в чем он нуждается. Обеспечил квартирой в Ленинграде и машиной, именно той (ЗИМ), которую он хотел взять с собой. Я хорошо помнил свой «уход» в 1947 году, когда я, еще оставаясь адмиралом флота, благодаря «вниманию» И.С. Юмашева ездил с шофером А.Т. Твороговым на какой-то старенькой «эмочке», которая больше стояла, чем ходила.

Встал вопрос, что же делать с моим званием. Обсуждали, восстановить мое прежнее звание или дать звание адмирала. Я возразил. Либо восстанавливать и признать первое решение неправильным, либо оставить его в силе.

Пересматривать дело было поручено тому же самому лицу, которому в свое время было приказано «примерно наказать». А.А. Чепцов явился ко мне и спросил, как это лучше сделать. Я ответил, что он «стряпал» дело, пусть и расхлебывает. Смущенно извиняясь, он уверял, что его роль была второстепенной. Кто играл «первую скрипку», я не интересовался. Важно, что он был исполнителем, вопреки фактам и совести коммуниста. Но сошлемся на «культ личности» и не будем судить его (Чепцова) строго. Отстаивать свою точку зрения было небезопасно и далеко не всем по плечу. Читающий может спросить: а как вел себя Кузнецов? Не считаю себя безгрешным или отважным и, очевидно, не раз молчал, когда следовало высказать свою точку зрения, но когда дело касалось моих подчиненных, всегда говорил то, что думал. В этом совесть моя чиста.

Так, по второму разу, я надел погоны Адмирала Флота Советского Союза, что равнялось по уставу Маршалу Советского Союза. Это было в 1953 году[41]. Я снова выбрался на «большую дорогу», обогащенный опытом, как следует вести себя и как находить наиболее разумную линию поведения между соглашательством с совестью и безупречной честностью. Но это не помогло. К тому же я, «набив себе шишку», одновременно закалился и убедился, что все-таки следует отстаивать государственные интересы и ставить их выше личных. Может быть, это громко сказано, но это так, и я этим горжусь. Не будь я таким при Хрущеве, то, может быть, сохранил бы свое положение…

Сначала все шло хорошо. Но постепенно назревал новый конфликт. Очень сложные отношения с Г.К. Жуковым постепенно стали чувствоваться сначала за кулисами, а потом вышли наружу…

И вновь произошел очередной крутой поворот в моей жизни.

Но прежде чем продолжать, стоит вернуться немного назад и подвести итоги своих наблюдений и впечатлений за предвоенный и военный периоды. Именно в эти годы, не сразу, а постепенно, у меня складывались мнения о людях, с которыми пришлось иметь дело. Эти мнения потом под давлением фактов немного менялись, но в основном они сложились тогда. Стремясь быть объективным, скажу лишь кратко о некоторых из них.

Наркомат ВМФ после выделения в 1938 году[42] занимал особое положение. Если все наркоматы, за исключением НКО, НКИД и НКВД, замыкались на одного из заместителей Предсовнаркома, то Наркомат ВМФ подчинялся непосредственно Сталину. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что некоторые важные вопросы решались быстро в самой высшей быстрой инстанции, а плохо потому, что никто иной (даже Молотов), кроме Сталина, их не хотел решать. Время же было предвоенное, и вопросы флота, которыми Сталин много занимался до осени 1939 года (подобно судостроительной программе), были отложены до лучших времен. Оперативные же вопросы и вопросы боевой готовности были фактически поручены наркому обороны и начальнику Генштаба, которые ограничивали свои функции и ответственность только делами Наркомата обороны. Моряки оказались, так сказать, «в подвешенном состоянии» в самом главном, когда назревала война, так как флотские вопросы для Наркомата обороны висели «камнем на шее»… Этому есть свои объяснения. Тимошенко и Жуков пришли в Наркомат обороны тогда, когда у них действительно было много дел по чисто сухопутной части. К тому же Сталин сковывал их инициативу, ни разу не собрал нас всех вместе по оперативным вопросам, чтобы выяснить, как вдет подготовка к войне, и дать нужные указания. Я однажды затронул такой вопрос, но Сталин ответил, что «когда будет нужно, вы получите указания». Это говорит о том, что, по-видимому, он боялся раскрыть свои секреты и не ждал скорой войны. Мне думается, по этой же причине не пересматривались и оперативные планы до последнего времени.