Вадим Парсамов - Декабристы и русское общество 1814–1825 гг.

Как видим, Барклай уподобляется великим историческим персонажам: Колумбу, плывущему смело к своей цели, невзирая на ропот команды, Катону, которого прославил Лукан в поэме «Фарсалия», представив своего героя как образец гражданских добродетелей.

Народная война – это не только противостояние армий, но и противостояние народов и культур. Французы представляются Глинке как развращенный народ:

Народ, развратом воспоенный,Грозит нам рабством и ярмом[84].

«Один из наших проповедников, – пишет офицер 7 ноября, – недавно назвал французов обесчеловечившимся народом; нет ничего справедливее этого изречения»[85].

Как и многие публицисты 1812 года, Глинка возмущается галломанией русских дворян. Мода на все французское, по его мнению, исключает патриотизм. Воспитанные французскими учителями русские дворяне не знают и не любят своей страны и ее истории: «Питомцы французов, не заботясь о наследии отцов, входят в долги, читают французские романы и не могут поверить, что в стране своей родной с счастьем можно в селах знаться». Поэтому «французы-учителя не менее опасны и вредны французов-завоевателей: последние разрушают царства, первые добрые нравы, которые неоспоримо суть первейшим основанием всех обществ и царств». Особенно неприятно боевому офицеру слышать французскую речь в армии: «Часто думаешь, что идешь мимо французских биваков! Я видел многих нынешнего воспитания молодых людей, которые прекрасно говорят и пишут по-французски, не умея написать правильно несколько строк на своем природном языке. Я приметил, что люди эти умны только по-французски»[86]. Быть умным по-французски – значит говорить заученными фразами, взятыми из французских авторов: «Память испещряется выражениями разных писателей, и они беспрестанно повторяют то в разговорах, что затвердили в книгах». На русском языке нет столь богатой литературы, и, для того чтобы казаться умным самому, «надобно сочинять свой разговор, изобретать выражения, а для этого нужен незаемный ум. Суворов знал прекрасно французский язык, а говорил всегда по-русски. Он был русский полководец!»[87].

Неприязнь к французам ставит под сомнение благотворность европейского просвещения как такового. Россия находится между двумя мирами: Европой и Азией. Первый для Глинки ассоциируется с просвещением, второй – с природой. Из Европы доносится «шум страстей и стон просвещенных народов». На востоке – «полудикие племена, кочующие в дальних степях, не имеют великолепных городов и пышных палат, но зато незнакомы с заботами и горестями, гнездящимися в них!»[88]. В самой России существует и то, и другое. С одной стороны – дворянство, испорченное французским образованием, не способное по-настоящему любить свою родину, а с другой – народ, хранящий в себе здоровое начало национальной культуры. Именно с ним в первую очередь связывает Глинка победу над врагом в народной войне. Будущий декабрист в этой войне видит не только борьбу с внешним агрессором, он связывает с ней надежды на будущее освобождение народа из-под гнета крепостного права. При этом сама свобода мыслится им не как что-то новое, а как то, что изначально было у русского народа, и теперь настало время вернуть времена народной свободы. «Один знаменитый писатель[89], – пишет русский офицер, – говаривал часто, что время настоящее беременно будущим. А посему-то, видя в настоящем всеобщее вооружение, воскресший народный дух, твердость войск и мудрость вождей, я предчувствую, что будущее, рожденное счастливыми обстоятельствами настоящего, должно быть некоторым образом повторением прошедшего; оно должно возвратить нам свободу, за которую теперь, как и прежде, все ополчается»[90]. Эти слова очень важны для уяснения психологической природы декабризма. Офицеры, думающие в 1812 г. так же, как Глинка, по окончании войны поняли, что из двух задач – сокрушение неприятеля и освобождение народа – решена только одна и создание тайных обществ в России станет попыткой решения второй.

Еще не закончились заграничные походы, и Наполеон еще не был побежден окончательно, а Ф. Н. Глинка уже написал статью «О необходимости иметь историю Отечественной войны 1812 года». По его мнению, историк Отечественной войны должен обладать тремя качествами: он «должен быть воин, самовидец и, всего более, должен быть он русский». Бесстрашие воина, по мнению Глинки, позволит автору «с тем же бесстрашием, с каким встречал тысячи смертей в боях, говорить истину потомству»[91]. Только очевидец может оживить общую историческую картину отдельными подробностями, которые недоступны удаленному наблюдателю: «Одна черта, счастливо замеченная и удачно помещенная, поясняет целое происшествие». И наконец, автор «должен быть русским по рождению, поступкам, воспитанию, делам и душе», так как «чужеземец со всею доброю волею не может так хорошо знать русскую историю, так упоиться духом великих предков россиян, так дорого ценить знаменитые деяния протекших и так живо чувствовать обиды и восхищаться славою времен настоящих»[92].

Мысль написать историю 1812 года обсуждалась в декабристских кругах. Такая история, по их мнению, должна служить двоякой цели. С одной стороны, она должна быть данью памяти погибших воинов, а с другой – должна служить примером новым поколениям. Глинка призывал будущего историка: «Историк, ты их душеприказчик: исполни последнюю волю героев бывших, и тогда история твоя родит героев времен будущих»[93]. В. И. Штейнгейль, полностью разделяя эту мысль, писал о том, что когда-нибудь снова настанет для России «период решительный, подобный тому, который ныне покрыл Россию пеплом, кровью и славой»[94].

Летом 1814 г. Н. И. Тургенев обдумывал обширный план истории войны 1812 года и заграничных походов. Он намеревался показать роль каждой из европейских держав в победе над Наполеоном. Судя по плану, Тургенев хотел опровергнуть широко распространенное мнение в европейской публицистике того времени, что решающую роль в разгроме Наполеона сыграла Англия: «Предрассудок в пользу Англии – опровержение сего и похвала Англии. Что сделала Англия. Что сделала Гиспания. Опровержение общего мнения, что зима выгнала Французов из России. Армия и народ, а не холод выгнали Французов. Бородино, Красное и проч.»[95].