Иван Федюнинский - Поднятые по тревоге

— А это что за мальчишка у вас? — спросил я, заметив, что к Александрову подошел паренек лет четырнадцати, одетый в военную форму и увешанный оружием.

— Это наш воспитанник Леня Цыбарь, — объяснил генерал. — Пришел к нам и просится: «Примите меня в армию добровольцем». А как его примешь? Определили пока воспитанником. Родом он из села Рацева, Житомирской области.

— Вы его подальше в тыл отправьте, в медсанбат, что ли, — посоветовал я.

Бой несколько утих. Со стороны переднего края доносилась лишь редкая пулеметная стрельба. Генерал Шерстюк начал по телефону отдавать приказания, готовя новый удар. Но вскоре где-то совсем близко раздались частые выстрелы и послышался все усиливающийся гул моторов и лязг гусениц. Что такое?

Пока генерал Шерстюк выяснял, в чем дело, впереди в нескольких сотнях метров от нас показались танки. Даже без бинокля можно было разобрать, что это немецкие машины. Они двигались, ведя огонь с ходу.

Пришлось отходить в глубь леса. Генерала Шерстюка трудно было вывести из равновесия. Ни на минуту не растерялся он и на этот раз. Его приказания были короткими и точными. Вскоре прорыв группы противника был ликвидирован. Пехоту удалось отсечь от танков, которые, оставшись одни, повернули обратно.

В этом коротком бою был тяжело ранен воспитанник Леня Цыбарь. Смелый паренек по собственной инициативе принял участие в контратаке, подполз к вражеской огневой точке и гранатами уничтожил пулеметный расчет. Тут его и ранило.

Бои за Малин вообще изобиловали острыми моментами. Стремясь осуществлять более жесткое управление войсками, командиры полков и дивизий выносили свои НП как можно ближе к переднему краю. Личный пример и личное воздействие старших командиров на подчиненных имели большое значение.

Я помню, например, случай, когда командир дивизии генерал-майор Москаленко (ныне Маршал Советского Союза), увидев со своего наблюдательного пункта, что один из его полков дрогнул, в полной генеральской форме пошел в боевые порядки и вернул подразделения на прежние рубежи. Думается, что в той обстановке такие действия командира дивизии были в какой-то мере оправданны.

Более десяти дней продолжался бой за Малин. За это время войска 15-го корпуса нанесли серьезные потери 262-й и 113-й пехотным дивизиям противника.

При сложившемся соотношении сил июльский контрудар 5-й армии не мог получить развития. Но наши активные действия, принявшие затяжной характер, сковывали значительные силы противника, срывали его планы, способствовали обороне Киева.

Военный совет 5-й армии в отчете Военному совету Юго-Западного фронта о боевых действиях армии за период с 9 по 16 июля отмечал: «Действия левого крыла армии в период 10–17. 7. 41 года приняли характер борьбы с превосходящими силами противника на истощение.

Противник в этих боях понес колоссальные потери. Об этом свидетельствуют сами пленные, утверждающие, что в их частях осталось не более 50 % наличного состава.

Весь район боев устлан массой немецких трупов. В письмах немецких солдат и офицеров все чаще встречаются выражения: «Это не Франция».

Несмотря на то что контрудар 5-й армии был предпринят малочисленными, крайне потрепанными в предыдущих боях и переутомленными войсками, на широком фронте (без танков и авиации), в обстановке только что прекратившегося отхода, тем не менее благодаря этому контрудару противник вынужден был оттянуть громадное количество сил (до трех армейских корпусов) с главного направления».

Далее в отчете указывалось: «Если в первые недели боев действия противника отличались дерзостью, граничащей с нахальством, то теперь немцы стали действовать гораздо осторожней и неохотно проникают в промежутки между нашими частями, которых при растянутом положении фронта очень много. Атаке пехоты и танков, даже на неукрепленных участках, предшествует мощная авиационная и артиллерийская подготовка. Пехота показывается лишь после того, как все кругом изрыто воронками от снарядов и авиационных бомб. Штыковых атак и рукопашных схваток противник не принимает».

К вечеру 7 августа войска 5-й армии прочно закрепились вдоль железной дороги Коростень-Киев и держали здесь оборону до 20 августа. Это создавало постоянную угрозу флангу и тылу группы армий «Юг» и сковало на этом направлении семнадцать пехотных дивизий противника.

Но 19 августа в связи со сложившейся на юге Украины обстановкой Ставка Верховного Главнокомандования поставила перед войсками Юго-Западного фронта. задачу отойти на рубеж реки Днепр.

Корпус совершал марш, когда офицер связи доставил пакет непосредственно из штаба фронта. Содержавшийся в пакете приказ подчинял мне еще несколько частей и возлагал на меня ответственность за оборону Чернигова.

Оборону пришлось организовать в предельно сжатые сроки.

Авиация противника совершала частые налеты на Чернигов, сбрасывая сотни зажигательных бомб и множество листовок. Гитлеровцы стремились вызвать в городе панику, растерянность.

Когда я приехал в Чернигов, чтобы уточнить обстановку, город горел. Автомашина двигалась по разбитым улицам, между горящими домами. Никого из представителей местных властей разыскать не удалось: они занимались созданием партизанских отрядов.

Противник не заставил себя долго ждать. Не прошло и суток, как мы после марша заняли оборону, а передовые части гитлеровцев уже подступили к нашим оборонительным рубежам.

Начались упорные бои. В течение дня противник. предпринял несколько сильных атак, но успеха не имел. Ночью во всей полосе обороны корпуса не смолкал ружейно-пулеметный и артиллерийский огонь. Разведка доносила, что гитлеровцы сосредоточиваются для нанесения новых ударов.

Ночь была исключительно темной, в таких случаях говорят: «хоть глаз выколи». К тому же штаб корпуса располагался в густом лесу, где даже днем стоял полумрак. Ночью же вообще было трудно пройти от одной штабной машины к другой. Хорошо еще, что комендант штаба предусмотрительно распорядился положить вдоль тропинок светящиеся гнилушки.

И вот в эту самую ночь, когда ни на минуту не затихал бой, когда мы все знали, что противник неминуемо усилит натиск, я неожиданно получил телеграмму за подписью начальника штаба 5-й армии генерал-майора Писаревского. Мне предлагалось немедленно выехать в штаб фронта с личными вещами. Причина вызова не указывалась.

Телеграмма меня обеспокоила. Чувствовалось, что придется расстаться с корпусом, с боевыми товарищами.

Рано утром выехал в штаб армии. С командующим армией генерал-майором Потаповым и членом Военного совета дивизионным комиссаром Никишевым я был знаком еще со времени монгольских событий. Они встретили меня с большой теплотой. Генерал Потапов сказал, что, насколько ему известно, меня вызывают в Москву и, видимо, назначат командующим армией.