Глеб Бобров - Файзабад

С этим человеком я прослужил восемь-девять месяцев; шесть-семь месяцев вместе ходили на операции и... Я его не помню! Вообще! Совсем ничего... Не то чтоб не помнил имени или фамилии, нет! Не помню даже внешности; более того - звания его не знаю! Как и не было такого человека у нас... Полная амнезия! Жалко мне? Нет!

И последнее. Уже заканчивая этот рассказ, припомнил одну деталь из истории капитана Мищенко.

Морпех с первой и до последней своей операции носил в заднем кармане жилета гранату Ф-1, к которой изоляционной лентой были прикручены две двухсотграммовые тротиловые шашки... Для себя.

ПИСЬМО

Вспоминая Парамонова, многие повторяли, на мой взгляд, совершенно бессмысленную фразу: "Не напиши он того письма - был бы человеком!" А я утверждаю обратное - и без письма он стал бы самым прославленным полковым чмырем.

Олег Парамонов по прозвищу Параша прибыл в часть вместе с ребятами нашего призыва - семнадцатого декабря 1982 года (фамилия изменена). Это был крупный, рослый - за метр восемьдесят пять, упитанный блондин с узкими плечами и толстым задом. Несмотря на сверкавшие из-под белесых ресниц удивительные ярко-голубые глаза, красавцем его назвать было нельзя: большой с горбинкой нос, толстые, вывернутые и всегда влажные губы, выдвинутый вперед косо срезанный узкий подбородок.

Курс молодого бойца я проходил в Термезском карантине, и мне неизвестна история службы Парамонова до того, как он попал в наш полк. Но, по словам ребят, которые вместе с ним были в "учебке" в Иолотани, к нему несколько раз приезжали родители, и вскоре после этого к Олегу крепко прилепилось определение: "маменькин сынок". Это, впрочем, было понятно и так, без рассказов, по одной лишь лоснящейся физиономии.

В роте весь наш призыв попал под жесткий "присмотр" дедов и еще не убывших дембелей. Некоторые ребята поддались сразу, а некоторые все же держались. Парамонов тоже держался, и с достоинством. Помню, когда его спрашивали, откуда он родом, Олег спокойно отвечал: "Из Питера". Так, впрочем, отвечали многие ленинградцы, но дело в том, что не многим дедам такой ответ приходился по душе.

Но вот пролетели первые три недели, мы понемногу обжились, отлично встретили свой первый в Афганистане Новый год, и вдруг с Парамоновым стряслась беда. Он написал письмо...

Четвертого января рота в составе батальона вылетела на вертолетах в район Кишима для проведения реализации разведданных; по-русски - для налета на подозрительный горный кишлачок. Парамонов и еще четверо вновь прибывших в операции не участвовали, они вместе с несколькими старослужащими были оставлены для несения нарядов. Вернулись мы на следующий день, а еще через сутки - восьмого января, Олег вновь заступил в наряд по роте.

Когда он начал писать злополучное письмо, я не знаю, зато всем известно, когда закончил, - в девять двадцать девятого января 1983 года под грибком передней линейки. Рота еще стояла нм утреннем разводе, когда один из дедушек, оставшихся в палатке, старший сержант и зам старшины Андрей Дарьин заметил, что "молодой" на посту что-то пишет. Андрей тихонько подозвал дежурного по роте, тоже старика, они пошептались и, интуитивно предвкушая веселенькое представление, начали операцию.

К Парамонову примчался озабоченный дежурный и, не давая опомниться, истошно заорал:

- Давай, душара, бегом в оружейку! Сменишь Муху, а того, бля, - сюда... Трассером (т.е. очень быстро - как трассирующая пуля)!

Единственное, что успел сделать перепуганный дневальный перед "налетом" сержанта, так это сунуть письмо под крышу грибка. В следующую минуту он действительно трассером уже бежал к оружейной комнате менять рядового Муху.

Через полчаса к палаткам подошла рота. Офицеров не было - остались на разводе. На передней линейке в небрежно накинутом на плечи бушлате появился старший сержант Дарьин. Дождавшись, когда строй остановился, он многозначительно покрутил над головой исписанным тетрадным листочком и весело сказал:

- Вы че, суки, смерти моей хотите? А-а?!

Мы, молодые, ничего не поняли, а дедушки, напротив, все прекрасно учуяли и наперебой завопили:

- Не тяни! Читай!

И Андрей, борясь с поднимавшимся в нем бешенством, и в то же время давясь от смеха, в первый раз публично прочел самое знаменитое произведение эпистолярного жанра, когда-либо создававшееся в 860-м отдельном мотострелковом полку.

Это письмо потом еще много и много раз читали перед строем. По этой причине в моей памяти оно сохранилось практически дословно. Вот оно:

"Здравствуй, дорогая Люсьен.

Прости за долгое молчание, не было времени написать. Ты не представляешь себе, как я за тобой соскучился. Но ты ведь понимаешь - война! Чтобы ты не волновалась за меня, сразу скажу: мне несказанно повезло: я успел отличиться в первых же боях. И теперь я не простой рядовой, а персональный снайпер своего командира роты. Воюем мы с ним так: он сидит в бронетранспортере у одной бойницы, а я у другой. Когда он видит душмана, то командует мне: "Олежек, сними!" - и я его вычисляю. Ты не представляешь себе, как это здорово - быть лучшим! Вокруг горящие кишлаки, грохот снарядов, разбитые машины, и мы прорываемся через этот ад, оставляя за спинами тела уничтоженных врагов! А еще..."

Парамонову страшно, чудовищно не повезло, что он остановился на этом многообещающем "А еще..." Напиши он дальше - хуже все равно бы не стало. Того, что написал, вполне достаточно было на три смертные казни подряд. Но он, оставив простор для чужой фантазии, остановился на этом роковом "А еще..."

x x x

Чтение было закончено, Дарьин властным жестом остановил ревущую толпу и спросил:

- Что будем делать?

Сделать, к счастью, ничего не успели - подошли офицеры. Ротный прочел письмо, пожелтел и подозрительно мягко сказал зам старшине:

- С наряда - снять. Отвести на гауптвахту. От меня - трое суток. Пальцем тронете - изувечу! Бегом!

Безусловно, старший лейтенант Пухов как минимум на три дня Парамонова от расправы спас, но извечный русский вопрос, тем не менее, остался. Правда, вопрос этот был уже не столько к ротному, сколько к его замполиту. Пусть разбирается - на то он и заместитель командира по политико-воспитательной работе. Для него это был шанс. Козырь. Туз козырный! На таком письме можно было чуть ли не карьеру сделать. Любой "нормальный" советский человек такого шанса бы не упустил. Кроме нашего замполита...

У нас в роте замполитом был старший лейтенант Александр Рабинович. Не знаю, может быть, единственный замполит Рабинович во всей Советской Армии. Но это был один из лучших и бесстрашнейших офицеров, с какими мне пришлось когда-либо служить. Правда, у него был тяжелый, можно сказать, даже непростительный для армии порок: Рабинович был добр к людям вообще, а к солдатам добр пристрастно - он их откровенно и не стесняясь жалел. Естественно, что Рабиновича все обожали. К нему даже не пристала почти обязательная в армии кличка. Рядовые между собой, а офицеры в глаза и даже перед строем называли его по имени - Сашей.