Василий Абрамов - На ратных дорогах

Когда стрельба стихла, он пошел со мной. Приходим, смотрим: на месте моей землянки-щели — огромная воронка. Поручик взглянул на меня:

— Кажется, я правильно сделал, что не пустил вас днем!

В ту ночь наши роты сменили. Три дня, проведенные под разрывами снарядов, сблизили меня с солдатами больше, чем годы службы.

За бой у Заложцев меня и Шпаченко произвели в подпоручики.

Погоны — долой!

Успешное наступление войск Юго-Западного фронта и нажим союзников вынудили Румынию объявить войну Австрии и Германии. Но отборные немецкие дивизии быстро разбили слабо вооруженные, руководимые бездарными генералами королевские армии. Только помощь русских корпусов спасла их от окончательного разгрома.

В районе румынских Карпат русские войска готовились преодолеть горный массив и прорваться в Венгерскую долину. Это было бы смертельным ударом для двуединой Австро-Венгерской империи и к тому же создавало угрозу вторжения в Германию. Немецкое командование, хорошо сознавая это, направило в горы свежие силы.

В порядке контрмер 6 ноября.1916 года наша дивизия тоже была переброшена на румынский фронт.

Мы выгрузились возле города Черновицы и, обойдя его, направились по горной дороге. Три дня продолжался трудный марш. Гололедица несколько снизила темп движения, но мы своевременно добрались к подножию горы Кырли-Баба, нависающей над рекой Быстрица.

Последовал приказ выбить немцев с гребня горы. Противник не принял штыкового боя и отступил.

После этого наш батальон перебросили ближе к городу Ватра-Дорне.

Обстановка здесь необычная, трудная. Роте достался участок на двух лесистых хребтах, протянувшихся перпендикулярно друг другу. Ширина участка по фронту — верста, но мы заняли его не весь, а только прикрыли проход между хребтами.

Сплошных окопов нет. Моя землянка представляла собой всего лишь неглубокую яму с двумя отверстиями: большим — для входа и меньшим — для дыма. Местами впереди окопов полосы спиленного леса. Это завалы, заменяющие проволочные заграждения.

Целыми днями мне приходилось бродить по ротному району, подбадривая людей, заставляя работать над улучшением окопов.

Противник далеко внизу решил получше ознакомиться с его обороной, надел маскировочный халат и спустился с разведчиками поближе к вражеским позициям. Удалось выяснить, что перед обороной немцы создали завал шириной 70 шагов, установили проволочные заграждения в пять рядов кольев. Окопы у них фундаментальные — с бойницами и бревенчатыми козырьками.

— Хорошо, гады, устроились, — позавидовал старший разведчик Степанов, — не то что мы…

Почти вся зима прошла спокойно. Только вечером 7 февраля 1917 года к нам перебежал солдат противника из словаков и сообщил, что на следующий день следует ждать наступления. Отослав пленного в штаб полка, я до рассвета обошел окопы, поговорил с солдатами, убедился, что настроение у них боевое.

Перебежчик не обманул. Когда рассвело, противник сначала обстрелял весь наш батальон артиллерийским огнем. Потом усилился огонь правее нас, против 9-й и 10-й рот, которыми командовали Попков и Шпаченко.

Позвонил батальонный командир. Опасаясь за связь, он назначил меня своим заместителем и предложил действовать сообразно обстановке.

— Попков и Шпаченко знают об этом, — сказал в заключение батальонный.

Оставив за себя своего помощника прапорщика С. Кичигина, потомственного охотника-северянина, я взял с собой 3-й взвод моей роты, а также разведчиков и направился на правый фланг, где положение было довольно серьезным.

В окопах 9-й и 10-й рот ротных командиров не оказалось. Попкова контузило, а Шпаченко укрылся в блиндаже. Хорошо, что солдаты не растерялись. Оставшись без командиров, они сами сумели оценить выгодность позиции на стыке между ротами, сосредоточились там и отбили сильную атаку.

До конца дня противник еще дважды атаковал нас. Его цепи наступали с песней. Видимо, солдаты хлебнули шнапса.

Во время третьей атаки немцы продвинулись особенно далеко. 3-й взвод моей роты и разведчики пошли в контратаку с фланга. Противник отхлынул, оставив на поле много убитых и раненых.

У нас тоже были потери. Ночью наш батальон отвели в резерв.

В это время в стране происходили важные исторические события. Правда, узнавали мы обо всем с большим опозданием.

Нам было известно о неблагополучии в правительстве. Говорили, что царица шпионит в пользу Вильгельма, шли слухи о скандальных похождениях Распутина. Письма родных о трудностях, нищете, а главное — плохое обеспечение фронта, подорвали уважение к царю не только у солдат и прапорщиков военного времени, но и у многих кадровых офицеров.

Вот почему весть о февральской революции и свержении царя на фронте встретили с чувством облегчения. Насторожились только старшие кадровые офицеры. Командир полка Никитников выразил настроение этой части военнослужащих, заявив:

— Конечно, его императорское величество Николай Александрович уже не может править Россией. Но почему не поставить другого царя?

А когда прибыл знаменитый приказ № 1, которым отменялось титулование офицеров и запрещалось обращение к нижним чинам на «ты», Никитников и его помощники полковники И. Д. Томашевский и Ф. С. Ломиашвили усмотрели в этом если не угрозу разложения армии, то по крайней мере страшный удар по дисциплине.

Мы, офицеры военного времени, держались иного мнения. Ведь в ряде европейских армий порядки были демократичнее, чем в русской царской армии, а дисциплина ничуть не хуже, и воевали солдаты тех армий храбро.

Вслед за приказом № 1 поступило предписание на собраниях избрать полковые комитеты. В нашем полку в комитет избрали десять солдат и трех офицеров, в том числе и меня.

На первом же заседании полковой комитет постановил заменить полкового адъютанта барона Брюгге. Мне поручили сообщить об этом решении командованию.

Командир полка убыл в отпуск. Замещал его полковник Ломиашвили, в прошлом начальник жандармского управления одного из городов. Когда я явился в штаб и доложил о цели прихода, Ломиашвили сухо спросил:

— Не находите ли вы, подпоручик, странной такую постановку вопроса?

— Я, господин полковник, выполняю решение полкового комитета. Мое личное мнение на него повлиять не может.

— Хорошо, — барабаня пальцами по столу, сказал полковник, — через три дня дам ответ.

Я откланялся и направился в батальон. Дорога шла вдоль Быстрицы. Ярко светило солнце, журчали сбегавшие с гор ручейки, глухо шумела многоводная река. Настроение у меня приподнятое от сознания, что оправдал доверие полкового комитета.