Иоанн Кронштадтский - Одинцов Михаил Иванович
В семинарии в те времена лекций не читали, а задавались и выслушивались школьные уроки. Не случайно и в воспоминаниях учеников ничего не оставалось светлого от многих лет, проведенных в семинариях. Как они писали, «…профессора представляли из себя посредственность. Занимались исключительно чтением уроков по составленным заранее запискам. Лишь несколько чудаков преподавали хорошо, но и те давали в сущности лишь объяснения к сказанному в учебниках или их конспектах». Кстати, даже такое поведение этих последних противоречило уставу семинарий и могло вызвать нарекания и наказания со стороны начальства. Конечно, качество преподавания оставляло желать лучшего. Не случайно в ревизионных текстах епископа Варлаама (Успенского) можно прочитать о «растянутых, сбивчивых, темных уроках», содержание которых воспитанниками трудно усваивалось и в памяти не удерживалось.
Оценка успеваемости учеников семинарии проводилась по трем направлениям: успехи, способности, прилежание. Велись специальные журналы, в которых ежемесячно делались записи об успехах учеников. Итоги успеваемости подводились по окончании семестра и заносились в специальные ведомости. В семинарии не существовало единой системы оценок, господствовали достаточно произвольные эпитеты: похвальные, очень хорошие, порядочные, посредственные… до пятнадцати вариантов у одного учителя. В 1849 году по предложению епископа Варлаама система оценок была несколько упорядочена и разбита по разрядам: первый — отлично хорошо, весьма хорошо, очень хорошо, хорошо; второй — довольно хорошо, очень достаточно, достаточно, добропорядочно; третий — недостаточно, слабо, худо, безуспешно.
Семинария имела библиотеку, насчитывавшую три тысячи книг на греческом, латинском, еврейском, славянском, русском, французском, немецком, английском и польском языках. Среди рукописей памятники XVI–XVII веков и книги на древних языках. Ежегодно для семинаристов выписывались журналы «Воскресное чтение», «Христианское чтение» и некоторые периодические издания: «Северная пчела», «Санкт-Петербургские ведомости». Изредка поступали новые книги, прежде всего издававшиеся в России.
Но от воспитанников по-прежнему требовались зубрежка и бессмысленное затверживание наизусть учебных текстов. Ученику не позволялось ни малейшего отступления от толкований учителя. От хорошего ученика не ждали ничего, кроме тупого повторения сказанного преподавателем. Учителей, которые пытались преподавать свой предмет в более свободной манере, вскоре начинали подозревать в недостаточном владении материалом или в вольнодумстве.
Бюджет на содержание учеников складывался из трех основных источников: государственные отчисления; так называемый епархиальный училищный фонд, включавший процентные отчисления от продажи свечей и кружечного сбора в каждом из приходов; наконец, плата за обучение, поступавшая от родителей учеников.
Ученики, полностью учившиеся за казенный счет, назывались бурсаками; пополам — полубурсаками; остальные находились «на коште родителей». Как правило, в разряд бурсачных попадали дети священно- и церковнослужителей, по бедности своей не имевших возможности оплатить их обучение. Поскольку среди поступающих в семинарию большинство были выходцами из семей священно-и церковнослужителей, то правление семинарии вынуждено было постоянно ходатайствовать перед епархиальным архиереем и Синодом о выделении дополнительного числа «бурсачных» мест для них. Характеризуя положение духовенства, администрация семинарии писала: «Вообще духовенство Архангельской епархии на сельских приходах по причине частых неурожаев хлеба от повреждения морозами и по бедности прихожан в весьма скудном положении, особенно причетники… Не только не могут содержать в училище своих детей, но и с большою труд-ностию доставляют их в оные, а особливо из отдаленных мест, за 300, 400 и более верст. Одежда их и белье бедны, нищенские рубища в заплатах и дырах, неопрятны, не имеют учебных книг, — словом, во всем недостаточны и даже безобразны, а обувь носят только зимою, не говоря уже о постели — отчего многие страждут чесоткою и простудою, а некоторые от простуды и померли»[35]. К этому духовенству принадлежал и отец Ивана Сергиева.
Казеннокоштные учащиеся обеспечивались за счет ведомства минимумом одежды и обуви, питанием и помещением. Многочисленные свидетельства тех, кто провел годы и годы в стенах церковных учебных заведений, открывают нам поистине жалкое положение казеннокоштного воспитанника. Именно этот типаж столь живописно представлен в художественных произведениях середины XIX века, принадлежащих перу Ф. М. Решетникова, В. Т. Нарежного, Н. Г. Помяловского[36]. Судя по совокупности данных, бытие бурсаков в разных епархиях мало чем различалось. Помещения, где жили дети, не отличались ни чистотой, ни удобствами. Грязные до невозможности полы (так, что порой и половиц не видно), спертый воздух комнат, который посторонний не мог вынести дольше нескольких минут; убогие деревянные кровати с подушками, лоснящимися от грязи, одеяла — стандартный набор.
Архангельская семинария не была многочисленной в силу малой населенности края и относительно небольшого количества церквей и монастырей, не испытывавших острой потребности в церковных кадрах. Семинарские выпуски осуществлялись раз в два года и, как правило, насчитывали двадцать с небольшим человек. Большая часть выпускников выбирала церковное служение, что объяснялось не только их происхождением из священнических семей, но и тем, что у них просто не было альтернативного выбора по светской службе.
В семинарии был врач, наблюдавший за здоровьем учеников. Среди болезней, особенно досаждавших ученикам, — цинга, чесотка, горячка, воспаление глаз. Цингу лечили лимонами и супом из мяса, приготовленным с луком и хреном. Болезнь глаз лечили тем, что с утра умывание лица заменяли многократным обливанием головы холодной водой, что, по мнению врача, должно было закаливать учеников и «способствовать их умственной деятельности». Испытать на себе искусство семинарского эскулапа пришлось и Ивану, несколько раз лежавшему в семинарской больнице с диагнозами — катар хронический, цинга, «нервная горячка».
Семинаристы имели собственную форму — синие суконные сюртуки, суконные картузы, шерстяные получулки, сапоги, холщовые рубашки. Стол семинаристов не отличался особенным разнообразием: подавали репу, редьку, капусту и рыбу; мясные блюда и разносолы присутствовали на столах по большим праздникам.
О семинарской жизни Ивана Сергиева известно немного. Сам он впоследствии в своих публичных выступлениях и в дневнике почти никогда не касался этой темы. Только в последние годы церковная наука обратилась к поиску документальных материалов, характеризующих историю жизни Иоанна Кронштадтского, а потому сведения о годах его учебы пока отрывисты и скупы. Известно, что по ходатайству секретаря семинарского правления Л. Корытова с июля 1845 года по 5 февраля 1846 года он, имея каллиграфический почерк, исполнял должность писца. Причитающееся ему жалованье (1 рубль 71 копейка) было ощутимым подспорьем и для семинариста, и для почти нищенствовавших родителей. Однако обязанности письмоводителя он исполнял недолго.
25 августа 1845 года в Архангельск, взамен преосвященного Георгия (Ящуржинского), прибыл новый епископ — бывший викарий Киевской митрополии Варлаам (Успенский)[37], чье имя будет стоять на многих документах во время учебы Ивана Сергиева. Стоит заметить, что в те годы слава Архангельска как первенствующего торгового центра закатилась и назначение на Архангельскую кафедру воспринималось чуть ли не как наказание — далеко, малолюдно, холодно, неухоженно, бедно. В случае с Варлаамом плюс был лишь в одном — он из викариев, все же зависимых и подотчетных управляющему епархией, становился самостоятельным епископом.
В январе 1846 года епископ предложил семинарскому правлению найти на должность писца нового ученика, ссылаясь на «слабое здоровье» Ивана Сергиева.
В 1849 году Иван перешел в высшее отделение семинарии и по рекомендации старшего инспектора архимандрита Илариона (Воскресенского) 9 сентября того же года был назначен «старшим учеником над учениками семинарии». По всей видимости, в его обязанности входило и наблюдение за архиерейскими певчими. По свидетельству современников, то была самая некультурная, пьяная и распущенная часть бурсы. Они пользовались особыми привилегиями: жили в певческом корпусе при Архиерейском доме, получали жалованье, имели более свободный дисциплинарный режим. О нравах, господствовавших среди них, свидетельствует журнал семинарского правления. Так, под 1850 годом сообщалось о том, что неоднократно у них отбирали деньги и вещи, чтобы предотвратить их «нетрезвость», особенно усиливавшуюся на Пасхальной неделе. Нередко они и на службы в храм являлись нетрезвыми и устраивали дебоши и потасовки. Общение с ними едва не сгубило и самого Ивана, чуть было не принявшего «образ и подобие певчих», да вовремя он образумился.
