Лилия Дубовая - Немцов, Хакамада, Гайдар, Чубайс. Записки пресс-секретаря

А с Трегубовой помню еще один случай. Это произошло на одном из партийных съездов. Я увидела в фойе грустную-грустную Ленку, которая тихо поманила меня пальцем в небольшой закуток. Мы замаскировались где-то за стенкой. По ее глазам, я поняла: что что-то случилось.

– Ну, Лен, выкладывай, что произошло? Есть проблемы?

– Да, Чубайс.

– Что – Чубайс? А тебе-то он чем нехорош? Ты же у него в подругах ходишь. Ну, не так, конечно, как с Борисом, но все же.

– А, Лиль, долго объяснять. Я тут одну глупость сотворила, меня теперь к нему не подпускают.

– Расскажешь, что случилось?

– Можно, не буду? Ты мне на слово поверь: виновата меньше, чем он думает.

– Ну, хорошо. Так зайди к ним в комнату отдыха (был как раз перерыв в заседании, и вся партийная верхушка была именно там). Ты же буйная – ты сможешь. Прорвись к Чубайсу, объясни все и извинись.

– Не-а, боюсь. Злой он на меня. Лиль, зайди ты, тихонечко спроси: готов ли он со мной поговорить?

И глаза у нее были такие, ну как у побитой собаки. Что было делать?

– Стой тут и никуда не уходи.

Я пошла в комнату отдыха. И мой шеф, и Чубайс были там. Я тихонько подошла к Немцову, пошепталась с ним, объяснив ситуацию.

– Я в курсе. – сказал Борис. – Но вмешиваться не буду. Пусть сама просит.

Я отошла. Подумала. Еще немного покрутилась на глазах у Чубайса.

– Лиля, вы что-то хотите? – наконец спросил он.

– Тут такое дело, Анатолий Борисович. Там у стенки стоит Трегубова…

– И что, что стоит Трегубова? – тон Чубайса не обещал ничего хорошего.

– Стоит и плачет. – продолжила я. – Стоит, плачет и переживает, говорит, что виновата, хочет с вами поговорить и боится.

– Ну, если плачет… Ладно, зови.

Я бегом побежала к Ленке, привела ее к Чубайсу и оставила их одних – разбираться. Минут через тридцать я увидела лучезарно улыбающуюся Ленку, беседующую уже с Немцовым, и поняла, что примирение состоялось.

Все остальное было после: после ее убрали из кремлевского пула, после она написала свою книгу, после «Байки кремлевского Диггера» вызвали скандал и недовольство в Кремле, после ей негде было работать и не на что жить, после ей пришлось уехать из страны.

И где сейчас эта бесшабашная Ленка, которая так сладко пахла сливочками? Кто-то знает?

Чубайс и приличная девочка из интеллигентной еврейской семьи

Итак, случилось это в отеле «Холидей Инн», где на этот раз проходило выездное заседание нашей думской фракции. Было самое начало дня – возможно где-то около двенадцати. Заседание проходило в небольшом зале, во всю длину которого простирался один огромный стол. За столом, естественно, сидели депутаты, у стен на стульях – мы, то есть те, кто готовил совещание и должен был там присутствовать по должности. Во главе стола восседали лично Анатолий Борисович, Немцов и Хакамада. А раз присутствовал сам Чубайс (что было не всегда), значит вопросы обсуждались самые что ни на есть серьезные.

И вдруг… (О, как я люблю эти замечательные «вдруг»!) открывается дверь и в проеме появляется она. Эта самая «она» выглядит так, что я даже не знаю, какими словами можно выразить мое впечатление от увиденного.

Представьте себе очень молодую и достаточно миловидную девушку, среднего или даже чуть выше среднего роста, крепко сбитую, с довольно пышными формами. Нет, не толстую, а просто очень аппетитную. При этом на ее весьма привлекательные для заинтересованного мужского глаза формы было надето что-то невообразимое. На девушке были – короткая очень экстравагантная шубка из синтетического меха, полупрозрачная блузка, через которую просвечивалось весьма пикантное кружевное белье, мини-юбка, которая, по виду, всячески стремилась изобразить из себя модный широкий набедренный ремень. На плече очаровательницы болталась сумка-рюкзак в виде симпатичной кошки с длинным хвостиком и бантиком, ножки прелестницы были обуты в ботильоны на высоком каблуке, но самой восхитительной деталью этого, как сегодня говорят «лука», были черные чулки, и я со всей ответственностью могу заявить, что это были чулки, а никак не колготки, потому что каждый чулок, плотно облегающий крепкое бедро, заканчивался черной кружевной резинкой на силиконе, далее следовал намеренно демонстрируемый кусочек обнаженной ножки, и только затем – юбка.

И вот, эта мечта поэта из дверного проема, лучезарно улыбаясь и томно виляя бедрами, направляется такой чарующе-завлекательной походочкой через весь зал к сидящим во главе стола. Девушка идет. Ей никто не препятствует. Все притихли и застыли в ожидании. Никто вообще не может понять: что все это значит, кто это и куда она направляется. Девушка все приближается и приближается и уже кажется, что сейчас случится что-то непоправимое, но тут вышедший из ступора Чубайс наклоняется к Немцову и что-то ему говорит. Тот в ответ, явно проглотив готовый вырваться наружу смех, что-то быстро и с очень серьезным лицом отвечает возмущенному Анатолию Борисовичу.

Конечно, дамы и господа, вам не терпится узнать, что за монолог произошел между этими уважаемыми людьми? Сейчас расскажу. Но… но дело в том, что я обещала ничего не придумывать. Поэтому хочу сказать, что потрясающе сформулированную историческую фразу Чубайса сама я не слышала, потому что не сидела рядом, что ответил Немцов – как вы понимаете, тоже не слышала. Сам Немцов на все мои уговоры подтвердить то, что я напишу двумя строками позже, так и не раскололся. Но СПСовская легенда донесла, что пораженный в самое сердце Чубайс выдал убойную формулировку:

– Боря, кто блядей вызывал?

На что Немцов с полным спокойствием и с уверенностью в том, ни в чем таком он лично не участвовал и замечен не был, сказал:

– Ну что ты, Толя, это невеста Надеждина – приличная девочка из интеллигентной еврейской семьи.

Во время этого наполненного эмоциями и драматизмом монолога, юная невеста наконец-то добралась до своего жениха, наклонилась (чем привела в еще больший восторг сидящих рядом с Надеждиным депутатов), шепнула что-то на ушко своему суженому, отдала ему, как потом выяснилось, ключ от номера и спокойно, с достоинством и полной уверенностью в своей неотразимости, удалилась.

Все выдохнули. И вот, кто-то уже продолжил прерванную на полуслове речь. Но на этом произошедшая на глазах удивленной публики почти немая сцена не закончилась.

Надеждин, видимо, сраженный в самое сердце, извинился, встал и вприпрыжку побежал за своей ушедшей в голубые дали незнакомкой. Ну, просто по Блоку: «И перья страуса склоненные в моем качаются мозгу, и очи синие бездонные цветут на дальнем берегу…»

Прошло минут сорок. Все успокоилось. Одно за одним шли выступления, ставились и решались вопросы, а очарованного жениха все не было. Наконец открылась дверь и вошел Надеждин. В его глазах было все: и розовая романтическая влюбленность, свойственная ранней юности, и торжество уверенного в себе и испытавшего всю полноту счастья от обладания любимой женщиной зрелого мужчины, и гордость собственника, получившего в свое полное распоряжение неоценимое сокровище. Надеждин прошел к своему стулу, сел и, как ни в чем не бывало, начал слушать очередного докладчика.