Александр Бармин - Соколы Троцкого

Теперь, после вынужденного одиночества, я был окружен новыми друзьями, поверившими мне и которым я мог довериться. Приятным сюрпризом было и то, что мне удалось возобновить некоторые старые дружеские связи. Я снова встретился с Виктором Сержем, талантливым писателем. Ему, кстати, чудом удалось бежать из сталинской тюрьмы. Он рассказал мне, что все его родственники в России, даже по линии жены, были арестованы; тесть умер, не выдержав преследований, которым он подвергался, а его жена почти полностью потеряла рассудок.

Пришел навестить меня и мой друг с 1922 года Борис Суварин, автор монументальной биографии Сталина. Пятнадцать лет прошло со времени нашей последней встречи, но мы сразу узнали друг друга. Хотя виски у него и поседели, речь его была столь же оживленна и саркастична, как и много лет назад в Москве.

– Молодой офицер Красной Армии стал на пятнадцать лет старше и намного мудрее, – сказал он, улыбнувшись печальной улыбкой, – впрочем, все мы стали мудрее, чем прежде…

Здесь я впервые встретился с Александром Керенским, бывшим премьером российского республиканского правительства; лидером русской либеральной партии Милюковым; лидером меньшевиков Теодором Даном. Эти ветераны были со мной очень искренны и сердечны, на их теплоту нисколько не влияло то, что перед ними был ныне разочаровавшийся их бывший политический противник.

Однажды меня посетил молодой человек в рабочей одежде, на лице которого были видны следы преждевременного истощения, но все же очень энергичный, остроумный, готовый по любому подходящему поводу искренне смеяться. Это был Леон Седов, сын Льва Троцкого, который уже не раз был приговорен к смерти московскими судами. Он жил на шестом этаже многоквартирного дома, в квартире, до отказа заполненной книгами и ящиками с архивными материалами. На той же лестничной площадке рядом с ним, как он впоследствии выяснил, жил агент ОГПУ, следивший за каждым его шагом.

Бедный Леон Седов! Он был так полон кипучей энергии, так погружен в свой уникальный тридцатилетний опыт политической деятельности, и он погиб так трагически. Его смерть окружена тайной, которая, наверное, так никогда и не прояснится. У него был хронический аппендицит, и во время очередного острого приступа, по зловещему стечению обстоятельств, он был помещен в частную клинику, принадлежавшую белому эмигранту с очень подозрительными связями. После операции наступили осложнения, но он был оставлен без необходимого ухода и умер.

Несмотря на некоторые тревожные обстоятельства, мы постепенно налаживали нормальную жизнь. Мать Мари приехала в Париж на нашу свадьбу. Церемония проходила в присутствии нескольких друзей. Ритуал греческой Православной Церкви требует двух свидетелей. Одним из них стал старый друг семьи Мари, видный греческий деятель генерал Николас Пластирас. Другим – светловолосый шотландец Перси Филипс, известный корреспондент газеты «Нью-Йорк таймс», мой друг и замечательный человек.

С помощью своих французских друзей я получил работу в мастерской компании «Эйр Франс» в аэропорту Ле Бурже. На первых порах мои коллеги не могли не заметить, что я практически разучился работать руками. Меня глубоко трогала их готовность помочь. И хотя они практически ничего не знали обо мне, кроме того, что я был политэмигрантом, они не задавали вопросов. Они обнаруживали больше природного такта, чем мне приходилось видеть в мире дипломатии.

Я прекрасно чувствовал себя на новой работе, но скоро я ощутил, что мои прежние хозяева не забыли обо мне. Однажды вечером у проходной меня остановил лидер профсоюза, в который входили те, с кем я работал. Он поинтересовался моим самочувствием и затем сказал, что рекомендовал меня на более высокооплачиваемую работу в администрации аэропорта. Его интерес удивил меня. Мне показалось странным, что профсоюзный лидер дожидался меня у ворот, чтобы предложить мне, не члену профсоюза, лучшую работу. Это озадачило меня еще больше, когда я узнал, что он являлся приверженцем Сталина. Но я все-таки прошел необходимые тесты и получил хорошую работу в управлении воздушным движением аэропорта.

Спустя несколько дней я узнал, что мне предстоит ночное дежурство. Это озадачило меня, так как я в течение нескольких часов должен был оставаться один во всем здании. Я знал, что каждое утро в Барселону вылетал испанский самолет. И было совсем несложно организовать все так, чтобы однажды утром я вдруг оказался в Барселоне, а там ОГПУ делало с антисталинистами все, что хотело. Французский полицейский комиссар, которому была поручена моя охрана, был в шоке, когда узнал, что я назначен в ночную смену. Он поговорил с директором аэропорта, и меня избавили от ночных смен.

Это чрезвычайно огорчило профсоюзного лидера, и я понял, что ОГПУ отнюдь не желает оставлять меня в покое. Тем не менее мне было неловко, что меня постоянно сопровождали два детектива, и я заявил комиссару, что сам позабочусь о своей безопасности.

Наверное, это был с моей стороны опрометчивый шаг, ибо вскоре я снова почувствовал «внимание» Москвы. Как-то вечером после работы я зашел к Перси Филипсу из «Нью-Йорк таймс» на Рю Комартин. Мне нравилось иногда бывать в уютном офисе этого шотландца и слушать его остроумный разговор. Здесь я хотел бы заметить, что, хотя многие во Франции были добры ко мне, я больше всего ценю гостеприимство и теплоту, с которой меня встречал Филипс и другие сотрудники парижского отделения «Нью-Йорк таймс»: высокий спокойный швед Джордж Аксельсон, флегматичный и сонный на вид, но вечно занятый за своим захламленным рабочим столом, Лансинг Уоррен, невысокий и толстый, всегда энергичный и темпераментный Аркамболт. Я хочу выразить мою благодарность и признательность всем этим людям, которые помогали мне в те трудные дни.

В тот вечер Перси Филипс приветствовал меня особенно радостно.

– Привет, мой юный друг! – заявил он. – Поздравляю! У меня для тебя приятное сообщение от твоего правительства.

Он выбрал из кучи телеграфных сообщений одно, исходившее из Москвы, и с комической торжественностью передал его мне. Там, среди телеграмм, которые должны были появиться в утренних газетах, было одно сообщение французского агентства «Фурнье» из Москвы, датированное 9 марта 1939 года и озаглавленное: «Бывший посланник СССР в Греции будет заочно предан суду». Там говорилось, что вскоре московский трибунал вынесет обвинительный приговор бывшему посланнику СССР в Греции месье Бармину, вместе с пятью другими бывшими советскими служащими, которые порвали с СССР.

– Очень интересный пример советского правосудия, – улыбнулся Филипс. – Сообщая о будущем процессе, они заранее объявляют его результат!