Быть Джоном Ленноном - Рэй Коннолли
Наверняка Мими радовалась, когда провожала Джона в школу на его новом велосипеде, в новой форме — черном блейзере, серых фланелевых брюках и школьной кепке, — вместе с Питом, что ехал рядом. Все ее усилия приносили плоды. Джон — творческий, артистичный, да и в математике силен… ну, может, не силен, но хорош, зато в английском точно один из лучших… И он может достичь абсолютно всего, чего захочет, если подойдет к этому с умом, — так ей говорил директор его предыдущей школы. Разумеется, дисциплина грамматической школы, где в те дни большинство директоров все еще руководствовались старинной сентенцией «Пожалеешь розгу — испортишь ребенка», ослабит его озорной дух. Конечно же он извлечет максимум из открывающихся ему возможностей.
Она вряд ли могла ошибиться сильнее. Приверженность традициям, исповедуемая в «Куорри-Бэнк», подходила далеко не всем. И она не подошла Джону Леннону. Да, в первый год он ничем крамольным не отметился и большую часть свободного времени сидел в своей спальне, читая книжки. Зато на втором году обучения, когда пришел подростковый возраст и они с Питом начали все сильнее нарушать порядок в классе, концентрация стала подводить. «Неведомо почему, но он просто ненавидел любую власть… ненавидел, когда ему говорили, что делать», — вспоминал его друг Род. Постепенно школа стала для него одной нескончаемой шалостью — как и для Пита, его верной тени.
Примерно в это же время всю молодежь непреодолимо влекла комедийная радиопередача «The Goon Show»[10], почти все сценарии которой писал Спайк Миллиган, а озвучивали Гарри Секомб, Майкл Бентин, Питер Селлерс (до того, как стал звездой экрана) и сам Миллиган. Джон редко пропускал эпизоды. Шоу началось в 1951 году и превратилось в самую оригинальную комедийную радиопередачу, которая когда-либо выходила на BBC, посеяв семена, из которых в один прекрасный день взойдет «Летающий цирк Монти Пайтона». Это шоу, с его постоянными издевательствами над властью, отличалось от всего, что когда-либо слышали по радио.
Джону пришлись по душе абсурдные положения и экстравагантные персонажи программы, и вскоре те начали влиять на его собственные комиксы и шутки. Он и так уже рисовал в стиле Джеймса Тербера, карикатуриста из The New Yorker, которым восхищалась Мими, но теперь у его юмора проявилась и темная сторона: он начнет создавать гротескных бесформенных тварей, усеянных бородавками, и нарисует немало жестоких и узнаваемых карикатур на учителей.
Напичканный «сюром» и фразочками из «Шоу дураков», при неизменной поддержке Пита, Джон перешел от дерзких выходок к прямому мятежу. Неудивительно, что их с Питом в конце концов вызвали в кабинет директора для наказания. И даже здесь Джон не удержался от клоунады. В кабинет, где их должны были избить тростью, он вошел первым — и выполз оттуда на коленях, в агонии, как показалось Питу, который ждал у двери. И только когда Пит в страхе открыл дверь «в директорский кабинет», он понял, что за ней был короткий коридор, а сам кабинет был в его конце. Джон, зараза! Там и наказания никакого, видать, не было, он просто стал на колени у порога! Пит усмехнулся шутке, вошел к директору — и отхватил дополнительную порцию ударов за нахальную физиономию.
Обоих будут пороть еще не раз, но напрасно. Кости были брошены. Школьная жизнь Джона станет уже не учебой, а сплошным озорством. Противоречия в его личности проявились яснее ясного. Он знал, что умен. Знал об этом и весь преподавательский состав. Учителя упоминали об этом в отчетах за семестр — правда, в тех же отчетах они сетовали на его поведение. Джон, которому никогда не грозило умереть от скромности, позже скажет мне: «Я думал так: я или гений, или безумец. Но меня же не сажают в психушку? Какой же я тогда безумец? Выходит, я гений».
В перерывах между рисованием карикатур он измышлял разные досконально спланированные каверзы. Однажды он уболтал весь класс нацепить на шею белые картонные полоски, похожие на собачьи ошейники, — намек на белые воротнички викариев — и ждал, пока учитель религиоведения войдет в класс. И несчастный преподаватель, да, наверное, и класс немало удивились, когда в сочинении о явлении Господа святому Павлу на пути в Дамаск Джон написал: «По дороге в Дамаск огненный пирог вылетел из окна и ударил святого Павла между глаз. Когда тот очнулся, то навсегда ослеп».
Да, это принесло Джону столь желанную популярность (и образ огненного пирога он позже использует в шутливой истории об истоках Beatles), и все же здесь крылась проблема. Его уверенность росла, как и шлейф сомнительной славы, но он все больше отставал в учебе.
К четвертому году обучения, когда ему исполнилось четырнадцать, их с Питом перебросили в поток «С» — на самый низкий уровень. Этого он стыдился. Он умнее этих тупарей, какого лешего он с ними в одном классе! Но нет, корпеть над книжками он не начал. Было не в пример легче юморить с каменным лицом. В детстве самым жестоким наказанием, какое могла учинить ему Мими, было просто не замечать его. «Не гнорируй меня, Мими, — не раз хныкал он. — Не гнорируй…» Теперь его чрезмерное стремление быть на виду и постоянная клоунада превращали жизнь учителей в каторгу. И не все с этим мирились. Один был настолько зол на наглого ученика, что, как вспоминал Род Дэвис, схватил Джона за лацканы блейзера и поднял над землей. Другие, втайне почитывая его комиксы, в отчаянии смотрели на то, как этот талантливый мальчик бездарно тратит и свое время, и время учителей и одноклассников. Возможно, лучше всех итог подвел директор, когда написал: «У него слишком много неправильных амбиций, и его энергия слишком часто идет в неправильное русло».
Вспоминая школьные годы, Джон не раскаивался: «Я в жизни не печалился. Все время находил, над чем посмеяться». Он так никогда и не объяснил всерьез, что заставляло его так сильно нарушать порядок, только обвинял школу в том, что там не признали его талант. «Я оказался прав. Они ошибались, а я был прав, — позже скажет он, но потом признается: — Хотя, наверное, для своих четырнадцати я слегка выходил за рамки».
Скорее всего, в этих поздних размышлениях он возвращался к
