Урсула Дойль - Любовные письма великих людей. Женщины

Я готова приписать колонистам великую честь основания Вашингтона, если бы они не потерпели такую постыдную неудачу с Данмором.

Порой я готова поверить в то, что стремление к свободе не может быть столь же сильным в груди тех, кто привык отнимать ее у своих ближних. Уверена, здесь и близко нет христианской великодушной заповеди, согласно которой поступать с окружающими следует так, как мы хотели бы, чтобы окружающие поступали по отношению к нам.

В Бостон Вам лучше не ездить; я боюсь оспы, иначе давно побывала бы там. Я отправила мистера Крейна в наш дом посмотреть, что с ним стало. Оказалось, его занял один полковой врач. В доме очень грязно, но в остальном он не пострадал. Немногочисленный скарб, оставленный в нем, бесследно пропал. Кранч так и не привез ключ. Я написала ему об этом, решив как можно скорее привести дом в порядок и заколотить. Я считаю его вновь приобретенной собственностью, за которую месяц назад я не дала бы и шиллинга и была бы рада, если бы она сгорела.

Город в целом остался в лучшем состоянии, чем мы ожидали, скорее ввиду обращения в бегство, нежели из уважения к жителям; лишь кое-кто из соображений благородства и справедливости оставил плату за аренду в домах, которые занимал, для хозяев, за неповрежденную мебель или за ущерб и его возмещение.

Но остальные учинили ужасающий разбой. Особняк Вашего президента цел, обстановка не пострадала, но дом и мебель прокурора стали добычей его собственных безжалостных сторонников. Должно быть, даже злые демоны благоговейны и почтительны перед добродетелью и патриотизмом и ненавидят измену и предательство.

С приближением весны я чувствую себя совсем иначе, чем месяц назад. Мы не знали, можно ли со спокойной душой сажать и сеять, сумеем ли мы пожать плоды наших трудов, можно ли обосноваться в наших собственных домах, не погонят ли нас от побережья строить убежища в глуши, но теперь нам кажется, что нам не помешают сидеть под своими лозами и есть плоды нашей земли.

В сердце у меня веселье, которое прежде было мне чуждым. Кажется, что солнце светит ярче, птицы щебечут мелодичнее, природа приобретает более жизнерадостный вид. Мы остро ощущаем временный мир, несчастные беженцы возвращаются в свои пустующие жилища.

Мы ликуем, мы разделяем чувства тех, кто не дрогнул и не отдал Бостон. Но этого не случилось бы, если бы ими завладели малодушие и трусость. Им было дано время и предостережение, чтобы разглядеть Зло и избежать его. Я жду, когда Вы провозгласите независимость, и, кстати, хочу, чтобы при составлении нового свода законов, полагаю, необходимого для Вас, Вы помнили бы о дамах и проявляли к ним больше великодушия и благосклонности, чем делали Ваши предки. Не наделяйте мужей неограниченной властью. Помните: все мужчины способны быть тиранами, если им дана такая возможность. Если дамам не будет уделено особое внимание и забота, мы готовы поднять бунт, и нас не остановят законы, по которым мы не имеем ни голоса, ни представительства.

То, что подобные Вам – тираны по своей природе, – истина, которую невозможно оспаривать, так часто она получала подтверждение, но такие люди, как Вы, наверняка с радостью поменяют суровый титул Хозяина на более ласковый и приятный титул Друга. Так почему бы не прекратить власть злых и необузданных, обращающихся с нами жестоко, безнаказанно подвергающих унижениям? Здравомыслящие мужчины всех времен питали отвращение к обычаям, предписывающим обращаться с нами как со слугами подобных Вам. Относиться к нам как к существам, вверенным Вашему попечению и отданным под защиту Вас, подобных высшим существам, – значит употребить эту власть только для нашей радости.

Абигейл Смит (Адамс) – Джону Адамсу

(5 апреля 1776 года, отправлено из Брейнтри)

Не имея возможности отправить это письмо, припишу к нему еще несколько строк, но уже с тяжелым сердцем. Я навестила нашу соседку Трот, горю которой я сочувствую, но не могу описать: в одну неделю она лишилась двух прелестных ребятишек. Старший Джордж умер в среду, а самый младший, Билли, – в пятницу, оба – от скарлатины, ужасного недуга, очень похожего на ангину, но протекающего иначе. Бетси Кранч была очень плоха, но уже поправляется. Бекки Пек, говорят, до завтра не доживет. Сейчас многие взрослые страдают той же хворью. На нашей улице пятеро. Она свирепствует и в других городах. Свинка тоже встречается очень часто. Сейчас ею болен Айзек. Наше маленькое стадо пока здорово. Мое сердце трепещет от тревоги за него. Да сохранит их Господь.

Мне хотелось бы получать вести от Вас чаще, чем теперь. Последнее письмо я получила 8 марта. Вы спрашиваете, делаю ли я селитру. Пока не пробовала, но после мыла, пожалуй, рискну. Оказывается, я могу сама обеспечивать одеждой мою семью, которой иначе было бы нечем прикрыть наготу. В этой части города я знаю только одного человека, который так делает. Его зовут мистер Тертиас Басс, у него вес около сотни, и это только на пользу. Я слышала, что есть и другие в разных приходах. Мистер Рид из Уэймута собрался в Эндовер на заводы, которые теперь работают, и уехал. Недавно я видела рукопись, где описан состав разных видов пороха – для пушек, ручного оружия, пистолетов. Если он Вам пригодится, я похлопочу, чтобы с нее сделали список, и пришлю его Вам. Все Ваши друзья передают Вам поклоны, как и все дети. Младший ребенок Вашего брата слег с конвульсиями. Прощайте. Не стану напоминать, насколько преданным Вам другом я являюсь.

Манон Жанна Флипон (мадам Ролан)

(1754–1793)

Как часто я перечитываю Ваши письма! Я прижимаю их к сердцу, покрываю поцелуями.

Мари-Жанна Флипон (для друзей – Манон) была дочерью парижского гравера и с детства проявляла живость и пытливость ума. Училась она преимущественно самостоятельно, наиболее заметное влияние на ее жизнь оказали труды Плутарха, а позднее – Руссо.

В 1781 г. Мари-Жанна вышла замуж за Жана Ролана де ла Платьера, инспектора мануфактур, который также писал по вопросам политики и экономики и участвовал в составлении «Энциклопедии» Дидро. Супруги переселились в Лион, где месье Ролан публиковал в местных газетах статьи, проникнутые духом сочувствия к целям Французской революции. В 1791 г. он отправился в Париж за помощью для лионской шелковой индустрии, находящейся в состоянии кризиса, и познакомился со многими видными деятелями революции. Вскоре после этого супруги надолго переселились в Париж. Мадам Ролан стала хозяйкой известного политического салона, где собирались сторонники революции.

В 1792 г., после провозглашения Республики, месье Ролан был назначен министром внутренних дел, но через два дня после казни короля оставил пост. К тому моменту революционеры раскололись на два основных лагеря: экстремистски настроенных якобинцев и более умеренных жирондистов, к которым принадлежали и супруги Ролан. Якобинцы во главе с Робеспьером устроили государственный переворот, что в конце концов привело к террору. Революционный трибунал в ускоренном порядке приговорил жирондистов к казни на гильотине. Мадам Ролан помогла мужу бежать, но в июне 1793 г. сама была взята под стражу и предана суду по обвинению в сочувствии роялистам. В тюрьме она писала мемуары. В них прослеживается развитие ее интеллекта и политических взглядов, а также увлекательно описывается история революции. Мемуары также отражают стремление мадам Ролан найти компромисс между ее представлениями о поведении, приличествующем женщине, и талантом писательницы и интеллектуалки.