Слушая животных. История ветеринара, который продал Астон Мартин, чтобы спасать жизни - Ноэль Фицпатрик
* * *
У меня четыре сестры и брат. Джон, Мэри и Фрэнсис родились один за другим, с разницей в год. Через пять лет родилась Грейс, еще через два года появился на свет я, а через два года после меня — моя младшая сестра Жозефина. Мы, трое младших, вместе учились в сельской начальной школе в Барнашроне, которая находилась всего в нескольких милях от нашей фермы и была абсолютно безопасным местом. Если позволяла погода, мы ходили туда пешком, а зимой родители нанимали микроавтобус, который собирал детей с разных ферм, чтобы отвезти в школу, а потом развезти по домам.
Когда Грейс отправилась в среднюю школу-интернат, мне оставалось учиться еще два года, и мы стали ходить в школу вдвоем с Жозефиной. Мы с ней были лучшими друзьями и заклятыми врагами — извечное соперничество между братом и сестрой. Однажды мы подрались из-за заветного «хлыста» — гладко обструганного гибкого ствола деревца, который мы использовали для выпаса коров. Я дразнил сестру, сидя в отцовской машине — сером «Моррис-Миноре» — и высовывая кончик хлыста из окна. Жозефина ухватилась за него, а я, чтобы не дать ей завладеть заветным трофеем, резко закрыл окно. Хлыст- то не пострадал, а вот окно автомобиля разлетелось вдребезги. Папа разозлился на нас обоих, хотя это была моя вина. На следующий день мы отправились в соседний городок Маунтмеллик. Отец оставил машину в нескольких футах от лавки О’Донахью и запретил нам выходить из нее. Мы сидели в запертой машине и с тоской смотрели на журнал комиксов «Бино», который искушал нас бесплатным приложением в виде перчаточной куклы Гнашера, прикрепленной к обложке с изображением лукавого лица Дэнниса-проказника. Мои страдания усугублялись тем. что Жозефина на той же неделе уже получила заветный комикс, и, к своему стыду, я украл и спрятал прилагавшуюся к нему перчаточную игрушку — из чистой зависти. Хотя и незаконно добытая, эта тряпичная собачка стала моей любимицей — и я готов был на нее бороться! Я сознался Жозефине в своем преступлении лишь несколько лет назад и с тех пор все время пытался загладить свою вину, но до сих пор не уверен, что она меня простила.
Барнашронская начальная школа была очень маленькой. В моем классе учились три мальчика, включая меня, и три девочки, а всего в школе было не больше тридцати пяти учеников. Я был маленького роста и ничем особенным не выделялся. Помню, что каждый раз, когда собирали футбольную команду, я оставался в стороне. Меня не выбирали никогда, за исключением случая, когда один мальчик заболел. И — о чудо! — мне удалось забить гол! Это был самый замечательный день за все время, проведенное в начальной школе.
Я стал посещать эту школу с четырех лет и проучился там восемь лет. Первые четыре года все шло хорошо, но потом у нас сменился учитель, и тут мне пришлось нелегко. Начальная школа — с точки зрения педагогики — самый важный этап формирования личности ребенка. Но мне казалось (и до сих пор кажется), что в эти драгоценные годы — с восьми до двенадцати лет — я слишком многое недополучил. Почти все время мы проводили, распевая псалмы и гимны и молясь с четками в руках, носили дрова, чтобы поддерживать огонь в камине, и подкладывали бутылки с горячей водой за спину учителя.
А еще мы делали всевозможные игрушки из подручных материалов, но арифметике, письму и чтению нас учили из рук вон плохо. К сожалению, практическая и интеллектуальная польза от такого обучения была слишком мала. За мельчайшие проступки нас сурово наказывали. Телесные наказания были нормой, и я частенько получал пару ударов длинной тонкой палкой. Самое суровое наказание — двадцать ударов — я получил, когда меня заподозрили в краже.
Мы делали игрушечную мебель из прищепок для белья. Аккуратность всегда была моей сильной стороной, и мне удалось сделать отличное кресло-качалку. Когда лак просох, я забрал свою поделку с подоконника, чтобы отнести домой. Но одна из одноклассниц заявила, что это кресло сделала она, и учитель, не разбираясь, поставил меня перед классом, велел вытянуть руки вперед и двадцать раз ударил розгой по раскрытым ладоням — десять по левой и десять по правой. Я на всю жизнь запомнил это несправедливое наказание.
Мне очень жаль, что мои воспоминания о начальной школе связаны скорее с чувством несправедливости, чем с получением каких-либо полезных знаний. В двенадцать лет я писал в тетрадях в линейку, как восьмилетний ребенок. А хуже всего было то, что я не понимал, что ничего не знаю, и считал это нормой. Наказания назначались от имени Бога. Школа была религиозной, и я не припомню, чтобы кто-то усомнился в справедливости того, что происходило. Никто, включая моих родителей, не видел в этом ничего особенного. В то время во имя Бога и церкви порой делалось такое, о чем лучше не вспоминать.
Начальная школа почти ничему меня не научила. Трудно сказать, подстегивало ли это меня впоследствии, заставляя упорно наверстывать упущенное, или, наоборот, мешало, но это точно усложнило мое обучение как в средней школе, так и в дальнейшем. Одно из ощутимых и по сей день последствий — мой чудовищный почерк.
* * *
В 1972 году, после смерти моего деда Джона, к нам переехала бабушка Энни, мамина мама. Она была очень элегантной дамой, и мы заботились о ней до конца ее дней. Мы возвращались домой из школы, обедали, а потом вместе с мамой и бабушкой молились, перебирая четки, как это делали во всех католических ирландских семьях. Потом каждый получал задания по хозяйству — принести торф для очага или заняться делами на ферме.
В 70-е годы сельские семьи в Ирландии не имели возможности обучать своих детей каким-то дополнительным навыкам, кроме жизненно необходимых. Сегодня мои друзья обучают детей игре на гитаре, отправляют их на уроки карате, плавания, танцев и футбола. И мне очень жаль, что я был лишен этого в детстве. У нас было несколько занятий по плаванию, но меня они привели в ужас, и никто не попытался это исправить. Я и сейчас плаваю очень неважно. Мне очень хотелось заниматься в драмкружке, но подобные
