Первый космонавт - Сергей Александрович Борзенко
Когда вернулись в Гжатск, в старом бревенчатом доме Гагариных было полно народа — все больше родственники, близкие и дальние. Узнав о массовом награждении специалистов, причастных к полету сына, Алексей Иванович мудро изрек:
— Все это хорошо… Но почин всего дороже!
Поклонившись всем в пояс, хозяин пригласил собравшихся к столу.
— Какой гость, такая ему и честь.
Когда все расселись, Алексей Иванович поднял стакан.
— Дивны дела твои, сын, и душа моя вполне понимает это…
Мы внимательно прислушивались. Ведь за столом могли сказать что-то новое о герое. Со слов Юрия мы знали, что отец его — мастер на все руки. Он говорил образно и певуче:
— Не возьмешь топор в руки, избу не срубишь… Не топор тешет, а человек… — Алексей Иванович знал, когда и что сказать, когда помолчать, послушать других.
В суровом крестьянском облике матери и отца, в лицах братьев и сестер проглядывали красивые черты Юрия, его манера держаться, говорить, улыбаться. С выдубленного солнцем лица Алексея Ивановича глядели чистой воды глаза сына, и мы видели перед собой портрет космонавта, каким он мог стать через три десятилетия. Природа повторяла свои лучшие произведения.
Народу явилось много. Не хватало посуды. Мать послала Зою к соседям. Юрий сказал:
— Надо бы принимать гостей в новом доме, там просторней.
Эти слова не понравились Алексею Ивановичу, он топнул больной ногой о пол, прикрикнул на обремененного славой сына:
— Пока еще я хозяин в своем доме!
Юрий залился румянцем, моментально умолк.
Он с удовольствием ел простые крестьянские яства, приготовленные руками матери. На столе не оказалось пирогов с грибами. Алексей Иванович, держа в руках граненый стакан, ворчал:
— Чего жена не любит, того мужу век не едать.
Анна Тимофеевна вспомнила:
— Заболит у Юры пальчик, а у меня сердце захолодает, прямо хоть плачь.
Алексей Иванович перебил жену:
— Один сын — не сын, два сына — полсына, три сына — вот это сын!
Трое сыновей его сидели рядом, и все для него были равны и одинаково любимы, всех он вывел в люди, научил жить и, как сказал нам, «всем помогал по силе-мочи».
Когда гости подвыпили, кто-то из родственников затянул песню. И пошло, и пошло. Полились знакомые с детства полные русской удали песни. Юрий пел с огоньком, во всю силу. У него был голос красивого тембра — грудной, звонкий, отличимый в общем хоре.
Среди гостей выделялись своим весельем две молодые, обаятельные женщины — двоюродные сестры Юрия — Антонина и Лидия, дочери Савелия Ивановича, брата отца Юрия. Было жарко, женщины вышли на крыльцо, обмахивая разгоряченные лица ветками цветущей сирени.
— Расскажите о Юре самое памятное, — попросили мы.
— Самое памятное? Ну это когда он неожиданно прикатил к нам в Москву с деревянным сундучком в руках, — припомнила Лидия.
— Юра все волновался: как-то встретит его дядя Савелий. Наш отец работал в строительной конторе, заработки маленькие, а тут с приездом племянника в семье прибавлялся лишний рот.
— Опасения оказались напрасными, встретили мы его как родного, — улыбнулась приятным воспоминаниям Антонина Савельевна. — Мы показали ему столицу. Сводили в Третьяковскую галерею, в цирк. А затем я отвезла его в Люберцы на завод сельскохозяйственных машин. Там в ремесленное училище набирали мальчишек. Юра решил учиться на токаря или слесаря. А оказалось, что на слесарное и токарное отделения берут только с семилетним образованием. Пошли к директору.
— Не горюй, парень, — обнадежил директор ремесленного училища, — возьмем тебя в литейщики…
Экзамены были нетрудные. Юрию выдали первую в жизни форменную одежду: фуражку с рабочей эмблемой на околыше, суконную гимнастерку, брюки навыпуск, ботинки, шинель, ремень с железной пряжкой.
Оглядев себя в зеркало, Юра сказал:
— Как солдат.
Я поправила его:
— Хватай выше, как офицер!
На последние деньги он сфотографировался и послал карточки домой.
На крыльцо, обдуваемое полевым ветром, вышел Юрий Алексеевич. Он слышал последнюю фразу двоюродной сестры.
— Хотите расскажу, как зародилась во мне мечта сделаться офицером. Даже больше того — летчиком.
Хотелось услышать нам новый рассказ, но не довелось. Гагарин лишь только начал его.
— Когда мне стукнуло семь лет, отец обнадежил: «Ну, Юрка, в сентябре пойдешь в школу…»
В этот момент Алексей Иванович высунулся из окна, позвал сына в избу. Он исчез с крыльца, но вскоре вернулся и пригласил нас в автомобиль.
— Справная машина, — и похлопал ладонью по капоту мотора, словно лошадь по крупу.
Гагарин сел за руль, и через минуту мы вырвались за зеленые околицы Гжатска.
Мы не спрашивали, куда везет нас космонавт, так как знали — в Клушино, свое родное село. Он не торопился, по дороге припоминал, как, сотрясая небо и землю, загремела гроза войны, словно мутная вода в половодье, докатилась она до Смоленщины. Через Клушино, нагруженные домашним скарбом, молча проходили беженцы, проезжали раненые, все двигалось за тридевять земель в тыл. В деревне поговаривали: фашисты стерли с лица земли Минск, кровавые бои сотрясают Смоленск и Ельню.
Наступило долгожданное 1 сентября, и Юра со своими сверстниками направился в школу. Едва ребята познакомились с учительницей и начали выводить первые буквы да складывать палочки, разнеслось тревожное:
— Немцы совсем близко, под Вязьмой…
Над маленьким Клушино пролетели два аэроплана с красными звездами на крыльях. Первые самолеты, увиденные Юрием, как потом выяснилось, один ЯК, а другой ЛАГГ, подбитый в воздушном бою. Летчик тянул его из последних сил на болото, поросшее желтыми, как утята, кувшинками и густым камышом, затем удачно выпрыгнул почти над самой землей, а самолет упал.
Рядом с болотцем на кочковатый луг опустился и ЯК. Мальчишки со всего села кинулись на помощь. Каждому хотелось залезть в кабину самолета, посмотреть и потрогать приборы. Летчики были возбуждены и злы. Жестикулируя руками, они успокаивали себя — дорого достался немцам исковерканный ЛАГГ. Они расстегнули кожаные куртки, и на гимнастерках, словно цветы бессмертника, блеснули ордена. Мальчишки поняли, какой дорогой ценой достаются военные награды. Летчики провели ночь у ЯКа, в темноте похожего на огромную лошадь. Юрий с товарищами, как в ночном, поеживаясь от холода, перебарывая сон, не спускали с их лиц слипающихся глаз. Ему впервые в жизни захотелось летать, быть таким же храбрым.
Горькие события разворачивались быстро, как сорвавшаяся в часах пружина. Через Клушино поспешно пропылили колонны грузовиков, торопливо провезли раненых. Колхозники заговорили об эвакуации. Собрались в
