Пушкин - Иона Ризнич
Красавцем он не был: небольшого роста, но довольно крепкий по сложению, широкоплечий, худощавый, темноволосый и очень курчавый, у него были светло-голубые глаза, высокий лоб и толстые губы.
Учился Пушкин очень небрежно и только благодаря хорошей памяти смог сдать хорошо большинство экзаменов за исключением математики и немецкого языка.
Учителя математики вздыхали, понимая, что дарования Пушкина лежат в другой области.
Как-то раз вызвал его профессор к доске и задал алгебраическую задачу. Пушкин долго переминался с ноги на ногу и все писал молча какие-то формулы.
Учитель спросил его наконец:
– Что ж вышло? Чему равняется икс?
Пушкин, смущенно улыбаясь, ответил:
– Нулю!
Хорошо! У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем. Садитесь на свое место и пишите стихи. [11]
К длительной прилежной работе Александр был неспособен: в нем было мало постоянства и твердости. При остром уме он совершенно не понимал логику, в чем сам признавался. А вот французским Александр владел отменно, за что даже получил у одноклассников прозвище «француз»!
До нас дошли официальные характеристики, данные юному Александру Сергеевичу его учителями и наставниками:
«Пушкин (Александр), 13 лет. Имеет более блистательные, нежели основательные дарования, более пылкий и тонкий, нежели глубокий ум. Прилежание его к чтению посредственно, ибо трудолюбие не сделалось еще его добродетелью… Знания его вообще поверхностны, хотя начинает несколько привыкать к основательному размышлению. Самолюбие вместе с честолюбием, делающее его иногда застенчивым, чувствительность с сердцем, жаркие порывы вспыльчивости, легкомысленность и особенная словоохотливость с остроумием ему свойственны. Между тем приметно в нем и добродушие, познавая свои слабости, он охотно принимает советы с некоторым успехом. Его словоохотливость и остроумие восприняли новый и лучший вид с счастливой переменой образа его мыслей, но в характере его вообще мало постоянства и твердости»[12]. «А. Пушкин. Легкомыслен, ветрен, неопрятен, нерадив, впрочем, добродушен, усерден, учтив, имеет особенную страсть к поэзии»[13].
Развлечения лицеистов
Скучать лицеистам не приходилось!
На квартире гувернера Чирикова проходили литературные собрания. Участники по очереди рассказывали повесть: начинает один, другие продолжают. Лучшим рассказчиком считался, однако, не Пушкин, а Антон Дельвиг, впоследствии тоже ставший неплохим поэтом[14].
Бывали и балы! Несмотря на природную музыкальность, Пушкин не был хорошим танцором: мешал африканский темперамент. Современники подсмеивались над его «женолюбием», наблюдая, как от одного прикосновения к руке танцующей он краснел, пыхтел и сопел, как ретивый конь среди молодого табуна.
Именно в лицее Пушкин начал писать первые стихи на русском языке. Это были посвящения друзьям-лицеистам, а также случайно встреченным им хорошеньким женщинам: крепостной актрисе Наталье или же сестрам своих товарищей. Конечно, как любой подросток, Пушкин писал и фривольные эротические стихотворения: «Монах», «Тень Баркова«… Некоторые он потом уничтожил сам, другие же успели разойтись в списках.
Шалости и наказания
Пушкин желал во всем быть первым, но никому не завидовал. Он вообще начисто был лишен этого крайне неприятного качества и всегда радовался успехам друзей. Он постоянно и деятельно участвовал во всех лицейских журналах, импровизировал, на ходу сочиняя песни, наподобие народных, строчил на всех эпиграммы. Привезя с собой из Москвы огромный запас французской литературы, начал свой творческий путь с того, что писал стихотворения на привычном ему французском, а затем переводил их на русский.
Стихотворчество в начале XIX века считалось непременным умением каждого образованного человека. Многие лицеисты писали стихи: Яковлев – басни, Илличевский – эпиграммы, Дельвиг – подражания древним грекам. Над стихами Вильгельма Кюхельбекера Пушкин часто подсмеивался, иногда переходя грань. Порой Пушкин неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти. Так, однажды осенью 1814 года он читал друзьям стихотворение «Пирующие студенты». В то время Пушкин хворал и находился в лазарете. Друзья собрались у него в палате, началось чтение: «Друзья! Досужный час настал, / Все тихо, все в покое…»
Все слушали с восхищением, особенно был увлечен Кюхельбекер. И вот дело дошло до последней строфы: «Писатель! За свои грехи / Ты с виду всех трезвее: / Вильгельм, прочти свои стихи, / Чтоб мне заснуть скорее!»
И все расхохотались. Но в тот раз добряк Кюхля простил друга. [15].
А вот потом, уже после окончания Лицея, дело между друзьями все же дошло до дуэли. Это случилось из-за эпиграммы «За ужином объелся я. Да Яков запер дверь оплошно, так было мне, мои друзья, и кюхельбекерно, и тошно».
Про эту дуэль рассказывают много разного: кто говорит, что друзья зарядили пистолеты не настоящими пулями, а клюквой, поэтому обошлось без жертв. Другие же утверждают, что пока Кюхельбекер целился, Пушкин вдруг крикнул своему секунданту, а им был Антон Дельвиг: «Стань на мое место. Тут безопаснее». Пистолет дрогнул, и пуля пробила фуражку на голове Дельвига. Ну а Пушкин кинул свой пистолет прочь и, желая обнять товарища, кинулся к Кюхле со словами: «Я в тебя стрелять не буду». Друзья помирились.
Высмеивал Пушкин и других лицеистов.
Как-то раз воспитанникам Лицея было задано написать в классе сочинение на тему «восход солнца». Один из учеников по фамилии Мясоедов написал первую, довольно нелепую строчку, и задумался. А строчка была такая: «Блеснул на западе румяный царь природы».
– Что ж ты не кончаешь? – спросил Пушкин, прочитав написанное.
– Да ничего на ум нейдет, помоги, пожалуйста, – ответил Мясоедов.
– Изволь! – И Пушкин так окончил начатое стихотворение:
«И изумленные народы
Не знают, что́ начать:
Ложиться спать
Или вставать?»
Товарищ Пушкина не потрудился даже прочесть написанного, и тотчас отдал сочинение учителю. [16] То-то смеху было!
Даже профессора побаивались злого остроумного языка подростка Пушкина. Александр часто забывал свое место и приличествующую его положению скромность. Надо сказать, что этим качеством был он совершенно обделен. Увы, эта черта отличала его всю жизнь и изрядно портила ему существование.
Когда один из профессоров отнял у лицеиста Дельвига некое бранное сочинение, Пушкин во всеуслышание заявил:
– Как вы смеете брать наши бумаги! Стало быть, и письма наши из ящика будете брать.
О, он тогда не знал, сколько еще раз ему
