Ксения Куприна - Куприн — мой отец
Если тебе что-нибудь понадобится о драгоценных камнях, о древнем туалете и Палестине, о роскоши Египта и Тигра, обращайся в мою лавочку».
Из всех своих произведений Куприн больше всего любил «Суламифь».
Работа не мешает отцу принимать участие в разных самодеятельных (любительских) спектаклях.
Из Устюжны Куприн пишет В. А. Тихонову:
«5 сентября 1907 года. Ставили мы здесь в Устюжне спектакль „Дядя Ваня“. Я играл довольно скверно Астрова. Дама, игравшая со мной профессоршу, так испугалась дикого влюбленного пламени, сверкавшего из моих глаз, и сцены объяснения, что забыла роль и только порывалась убежать. Но я держал ее за талию как стальными клещами и шептал: „Ты придешь? Да?“ — так страстно, что было даже совсем непристойно. Теперь она и ее муж-доктор на меня в претензии».
Дама, жена д-ра Рябкова, стала прототипом героини купринского рассказа «Черная молния».
Эту же сцену позднее описывала моя мать. Она рассказывала, что партнершей отца в «Дяде Ване» была жена д-ра Рябкова и что из озорства он вкладывал в поцелуй много пыла. Во время репетиции провинциальная дамочка в смущении восклицала: «Дайте атмосферу! Мне не хватает атмосферы!»
Из Даниловского отец и мать возвращаются через некоторое время в Петербург, а потом поселяются в Гатчине. Вскоре мама снова едет в Петербург, где 21 апреля 1908 года, в день Пасхи, родилась я.
Мне рассказывали, что в день моего рождения отец послал своим друзьям Щербовым в Гатчину следующую телеграмму: «Роды прошли благополучно девочка». На почте нечаянно поставили «не», и получилось «роды прошли неблагополучно».
Щербовы мечтали о дочке, так как у них было два сына — старший Вадим и младший Егор, оба глазастые, черномазые. В полной уверенности, что мама скончалась, Настасья Давыдовна и Павел Егорович решили удочерить меня. Так я чуть не вошла в семью Щербовых, когда меня первый раз привезли девятимесячную в гости к Щербовым в Гатчину, Вадим и Егор — два сорванца, которые чуть не стали моими назваными братьями, оставшись наедине со мной, едва не лишили меня жизни, запихав мне в нос, рот и уши шарики из бумаги. К счастью, наши родители вовремя вошли. Павел Егорович держал своих сыновей в ежовых рукавицах, часто бывал с ними несправедлив, в особенности с младшим Егором. Позднее они стали чудесными юношами.
А. Измайлов в газете «Русское слово» (6/19 февраля 1909 г.) так описывает гатчинский быт Куприна:
«Последний год Куприн живет в Гатчине. Минутах в пяти ходьбы от вокзала стоит большая деревянная дача, где он снимает верх. Его уже знают здесь, как „заслуженного обывателя“, и полицейские козыряют ему, как знакомому.
Но ничто ни около дачи, ни в обстановке ее внутри не подскажет вам, что здесь живет „знаменитость“. Скромен и сам кабинет Куприна.
Пара больших диванов с коврами на стенах и на полу, две-три карикатуры известного карикатуриста Щербова, друга и соседа Куприна. Никаких картин, никаких портретов, кроме, впрочем, одного. Обстановка почти студенческая. В углу письменный стол с „живописным беспорядком“ и рядом — сооружение для писания стоя с корректурами последних работ — не то верстак, не то маленький биллиардный стол.
Почти демонстративное отсутствие заботы об убранстве, порядке или „впечатлении“.»
В это время Мария Карловна и ее бывшая гувернантка Ольга Францевна восстановили против нашей семьи Любовь Алексеевну, мать Куприна, старшую сестру Софью Ивановну Можарову, а также Мамина-Сибиряка, попавшего полностью под влияние жены.
Одно время Мамин был особенно плохо настроен против Куприна, но впоследствии понял, что был несправедлив.
В литературных воспоминаниях «Отрывки вслух» приводится такое высказывание Мамина-Сибиряка:
«А вот Куприн. Почему он большой писатель? Да потому что живой. Живой он, в каждой мелочи живой. У него один маленький штришок и — готово: вот он весь тут, Иван Иванович. А почему? Потому что Куприн тоже был репортером. Видал, вынюхивал людей, как они есть. Кстати, он, знаете, имеет привычку настоящим образом, по-собачьи, обнюхивать людей. Многие, в особенности дамы, обижаются. Господь с ними, если Куприну это нужно…»
Об отношении Мамина-Сибиряка к Лизе в то время пишет Ф. Ф. Фидлер:
«Когда Лиза вышла замуж за Куприна, — двери дома Мамина для нее закрылись навсегда. Сам Мамин продолжал ее любить по-прежнему (он воспитывал ее от 10 до 18-летнего возраста), но „тетя Оля“ не могла ей простить, что она была причиной развода Куприна с его первою женой, Марией Карловной Давыдовой, ее бывшей воспитанницей; кроме того, это подавало дурной пример Аленушке. Так мне жаловалась сама Ольга Францевна… Шли месяцы, Лиза продолжала любить Мамина, своего второго отца, и стремилась повидаться с ним. Свидание не устроилось, несмотря на то, что я для сего предложил свою квартиру. Мамин охотно согласился на мое предложение, но благодаря его запуганности („а что, если тетя Оля узнает?“) разговор кончился ничем. „Недавно Лиза была крайне неосторожна: в заказном конверте она прислала мне карточку, на которой она снята со своим младенцем. Пришлось вложить портрет в другой конверт и без единого слова приписки вернуть его Лизе“. „Зачем же ты показал его жене?“ — „Она его без меня вскрыла“.
С Куприным Мамин иногда встречался в ресторане. Но он умер, так и не увидав той, к которой был отечески нежно привязан и которая ему, хотя отдаленно, напоминала его „Марусю“.
Несмотря на свою исключительную доброту, моя мать не простила Ольге Францевне своего горького детства и того, что она не могла попрощаться с человеком, по-отцовски любившим ее. Аленушка, нервная, поэтичная девушка, приезжала в Гатчину и не раз пыталась примирить Лизу и тетю Олю. Но это оказалось невозможно.
Аленушка умерла в 1914 году от скоротечной чахотки, пережив своего отца только на два года. Экономист и статистик, друг Мамина Д. Рихтер, очень любивший Аленушку, посвятил ее памяти несколько теплых строк, начинавшихся словами Мамина:
„Один глазок у Аленушки спит, другой смотрит; одно ушко Аленушки спит, другое слушает…“ Закрылся у Аленушки и другой глазок; перестал присматриваться к жизни; перестало прислушиваться к ней и другое ушко; но навеянные ею сказки будут долго будить в молодой душе русских детей любовь к природе, любовь к человеку…»
Последняя воля Аленушки была — покоиться между отцом и матерью.
Глава IV
СТРАНСТВИЯ
Куприн в Гатчине много и плодотворно работал. В газетах появляются рассказы из цикла «Листригоны». Он также работает над «Ямой». Но царская цензура не оставляет его в покое.
