Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

Л. Н. недавно перечитал почти все небольшие рассказы Чехова. Нынче он сказал о Чехове:

— У него мастерство высшего порядка. Я перечитывал его рассказы, и с огромным наслаждением. Некоторые, например «Детвора», «Спать хочется», «В суде», — истинные перлы. Я положительно все подряд читал с большим удовольствием. Но все‑таки это мозаика, тут нет действительно руководящей внутренней нити.

— Самое важное в произведении искусства — чтобы оно имело нечто вроде фокуса, т. е. чего‑то такого, к чему сходятся все лучи или от чего исходят. И этот фокус должен быть недоступен полному объяснению словами. Тем и важно хорошее произведение искусства, что основное его содержание во всей полноте может быть выражено только им.

Л. Н. находит большое сходство в дарованиях Чехова и Мопассана. Последнего он предпочитает за большую в нем радость жизни. Зато Чехов чище Мопассана.

Сергеенко, не помню по какому поводу, вспомнил какой‑то стих Лермонтова. Л. Н. сказал:

— Вот в ком было это вечное, сильное искание истины! У Пушкина нет этой нравственной значительности, но чувство красоты развито у него до высшей степени, как ни у кого. У Чехова и вообще у современных писателей развилась необыкновенная техника реализма. У Чехова все правдиво до иллюзии, его вещи производят впечатление какого‑то стереоскопа. Он кидает как будто беспорядочно словами и, как художник импрессионист, достигает своими мазками удивительных результатов.

Л. Н. очень нравится Горький как человек. В его сочинениях, однако, он начинает разочаровываться. Л. Н. сказал о нем:

— У Горького отсутствует чувство меры. У него есть какая‑то развязность, которая неприятна.

Л. Н. написал небольшое предисловие к роману фон — Поленца «Крестьянин». По этому поводу он сказал:

— Читая этот роман, я говорил себе: «Отчего ты, дурак, не написал этого романа?» Действительно, я этот мир знаю, а так важно отметить всю поэзию крестьянской жизни! Люди со своей культурой вырубят вот эту липу, этот лес, устроят мостовые, дома с высокими трубами и уничтожат бесконечную прелесть естественной жизни.

На мой вопрос, не начинал ли Л. Н. такого романа, он сказал, что давно и несколько раз.

Л. Н. сказал о Григоровиче:

— Он теперь и устарел и кажется слабым, но это важный и прекрасный писатель, и дай Бог Чехову иметь десятую долю того значения, какое имел Григорович. Он принадлежал к числу лучших людей, начинавших важное направление. У него есть много и художественных достоинств. Например, в начале «Антона Горемыки», когда мужик приезжает домой и приносит сыну или внуку какую‑то веточку — это трогательная подробность, характеризующая и старика, и простоту и незатейливость той жизни.

О Тургеневе Л. Н. сказал:

— Это был типичный представитель людей пятидесятых годов, либеральный в лучшем смысле этого слова. Замечательна его борьба против крепостничества, и потом — его любовь к тому, что он описывает. Например, как он описывает в «Старых портретах» старика. Потом, его чуткость к красотам природы.

Говоря о роли критики, Л. Н. сказал:

— Значение критики в том, чтобы отметить все то хорошее, что есть в тех или других произведениях искусства, и руководить таким путем мнением публики, вкусы которой большею частью грубы и большинство которой не чутко к прекрасному. Насколько трудно быть критиком действительно хорошим, настолько легко самому бездарному и ограниченному человеку сделаться критиком; и насколько первые нужны, настолько вторые прямо вредны. Особенно бессмысленно и дешево обыкновение критиков высказывать по поводу чужих произведений все свои, мало имеющие с ними связи, мысли; это — самая бесполезная болтовня.

7 июля. Л. Н. сказал как‑то, что все людские пороки можно свести к трем главным категориям: 1) гнев, недоброжелательство, 2) тщеславие и 3) похоть в самом широком смысле этого слова. Последнее — наиболее сильное.

Как‑то утром, за кофе, Л. Н. вздохнул и сказал:

— Да, трудно, трудно… Трудно оттого, что в высших сферах царят ложь, насилие, а в народе много тьмы. Вот у меня на днях были два сектанта из Тулы, беспоповцы. Один молодой, видно, малопонимающий, а другой старик, который при разговоре надевал очки. Старик оказался умный, понимающий, говорил много дельного, как будто соглашался с моими религиозными взглядами, а все‑таки, когда я предложил им напиться чаю, они отказались, потому что не захватили своей посуды.

По поводу войны в Китае Л. Н. сказал:

— Ужасно, что это совершается таким страшным путем, но хотя и трудно предвидеть, но можно думать, что после войны произойдет более значительное, чем теперь, смешение европейцев с китайцами; и я думаю, что китайцы должны оказать самое благотворное влияние на нас, хотя бы уже своим необыкновенным уменьем работать и на небольшом пространстве земли добывать и растить больше и лучше, чем у нас на в десять раз большем пространстве.

Настоящее положение Европы Л. Н. сравнивает с концом римской империи. Китайцы исполняют, по его мнению, роль «варваров».

Л.Н. сказал нынче:

— Все наши поступки разделяются на такие, которые имеют цену перед лицом смерти, и такие, которые не имеют перед нею никакого значения. Если мне скажут, что я должен завтра умереть, я не поеду верхом; но если я должен сейчас умереть, а вот Левочка (сын Льва Львовича, который проходил в это время с няней мимо балкона) упадет и заплачет, то я подбегу и подниму его. Мы все находимся в положении пассажиров парохода, приставшего к какому- то острову. Мы сошли на берег, гуляем, собираем ракушки, но должны всегда помнить, что когда раздастся свисток, все ракушки надо будет побросать и бежать поскорей на пароход.

Софья Андреевна, присутствовавшая при некоторых разговорах, все время спорила и чисто по — женски возражала Л. Н.

За прогулкой, когда Софья Андреевна сказала, что женщина в то время, как муж пишет романы или философские статьи, должна носить, рожать, кормить детей — и как это тяжело, Л. Н. возмутился и с редкой для него резкостью сказал:

— Какие ты, Сонечка, ужасные вещи говоришь! Женщина, тяготящаяся и не желающая детей, — не женщина, а стерва!

Вечером мы сидели на балконе: Л.H., Сергеенко и я. Л. Н. удивлялся женскому кривотолку и, обращаясь ко мне, сказал:

— Это мы с Петром Алексеевичем можем говорить, а вы не имеете права. Для этого надо иметь жену и дочерей. Второе, пожалуй, еще важнее. Дочери — это единственные женщины, которые совсем для человека не «женщины» и которых можно знать вполне от начала. С сестрами не может быть таких отношений, потому что идешь рядом: является некоторое соревнование и нельзя так знать всего человека.