Бухта половины Луны - Евгений Иванов
Над рекой раздался гудок.
Баржа черепашьим ходом тащила лес вверх по течению. Мальчишки на велосипедах носились вдоль пришибленных домишек. Низко пролетели чайки.
Вдоль Бронкс-Ривер тянулся по берегу жёлто-белый нескончаемый химический товарняк. На проводах расселись, словно по нотам, воробьи. Из дверей соседнего жилища доносился аромат воскресного варева. На траве у дома старичок чинил газонокосилку. Возле нас лениво припал на бочок облезлый пёс.
– Благодать! – выдув кольцо дыма, изрёк оборванец на ступеньках.
– Каждому своё, – старичок глянув на нас, оторвался на секунду от газонокосилки.
– Лично я на небеса не тороплюсь, – продолжил бродяга философски. – Чёртов пастор всё время рассказывает, какие ужасы ждут в аду. А про удовольствия рая он что-то помалкивает, а? – поделился он, ожидая ответа.
Старичок промолчал. Я сидел, просто отдыхая после бурного дансинга.
– Какие там развлечения-то предстоят? Нельзя ли поподробней? – оскалился оборванец. – Женщины? Вино? – он сощурился, сделав затяжку. – Может, покер с друзьями на зелёной террасе в окружении эльфов? Проклятье, все наслаждения, о которых мне известно – связаны с грехом! Чем мы там будем, вообще, заниматься? Опять небось вкалывать, знаю я эти штучки. Уж лучше я свалю к чертям отсюда с грёбаными пришельцами!
Он сунул купюры в карман и ссыпал в ладонь мелочь из миски.
Чайка села на край вывески. Пёс понюхал воздух и, грузно поднявшись, куда-то направился. Я вернулся к велосипеду и покатил вдоль заляпанного краской забора дальше – в Квинс.
Квинс простирается от топких плавунов Ист-Ривер на севере, до песчаных берегов Атлантики на юге. Сверху нависает бывший мэр – аэропорт Ла-Гардия. Снизу бывший президент – аэропорт Джей-Эф-Кэй. Вдоль берега на сервере припрятались в бухтах многочисленные яхт-клубы и пристани. На юге – дюны и топи. Поросшие осокой уходят под воду протяжённые пляжи Рокуэя.
Квинс по численности населения уступает лишь Лос-Анджелесу, Чикаго и… Бруклину. Жителей в протяжённых разлинованных кварталах-блоках набито, как сельдей в бочке. Кладбища и промзоны. За горизонт уходят крыши Флашинга, Бэй-Сайда и Джамейки.
По берегам Ист-Ривер сплошь и рядом торчат мрачноватые многоэтажные коробки из тёмно-красного кирпича – социальные постройки двадцатых годов. Таких доходных домов начала прошлого века полно и на Манхэттене, и на Брайтоне. Эти высотные монстры наводили неизменный ужас на советских эмигрантов: «Ехали-ехали… И на тебе – приехали! Да тут пострашней, чем в Северном Бутово!». Неприкаянный Эдичка проживал в одном из таких домов в центре Манхэттена: «Несчастье и неудача незримо витают над нашим отелем. За то время, что я живу, две пожилые женщины выбросились из окна».
Квинс пронизан нитями железнодорожных путей. Здесь раскинулось огромных размеров депо «Амтрака» – Саннисайд-Ярд. Пока пересекаешь нагромождение конструкций и столбов, торчащих средь путаницы ветвящегося полотна – в голове сами собой начинают проигрываться тяжёлые индустриальные треки. Ветка, ведущая в Монтэк. На электричке до конечной – часа четыре ходу. А там – Красный маяк средь дюн в тупичке Лонг-Айленда. Одноэтажные бунгало.
Эти бунгало когда-то решили проблему дешёвого жилья. Там в Монтэке их впервые и возвели в рекламных целях. Никсон привозил эти дома в Москву на выставку в Сокольниках. На выставке собрали в натуральную величину одноэтажный коттедж и объявили, что этот дом может позволить себе в Америке каждый рабочий! Хрущёв такого стерпеть не мог. Дебаты вспыхнули прямо на кухне выставочного домика. Никсон демонстрировал диковинные штучки: стиральную и посудомоечную машины. Газонокосилку. Туфли на шпильках. «Пепси-колу». Он показывал фотографии забитых полок супермаркетов и Кадиллаки с открытым верхом. Уязвлённый Хрущёв с ядовитым сарказмом отвечал: «А нету ли у вас агрегата, который ещё и еду в рот кладёт и проталкивает?». Никсон вытянул из Хрущёва обещание продемонстрировать запись «Кухонных дебатов» на советском телевидении. Хрущёв обещание выполнил, но плёнку поставили ночью. За океаном же после трансляции кухонных прений эти картонные домишки стали расходиться, как горячие пирожки. Страну наводнили дома серии «Лейжурама». Одноэтажный мир. Простые конструкции. «А ты бежишь за своей мечтой?» – вопрошали плакаты повcюду.
У моста Квинсборо пути, сходясь, ныряют в тоннель под рекой – на Манхэттен, к вокзалу Пеннстейшн. Каждую весну на одну ночь движение в этом тоннеле для транспорта закрывается – по тоннелю из Бруклина шествуют слоны старейшего цирка «Барнум энд Бэйли». Выйдя на поверхность в Мидтауне, слоны, степенно шагая сквозь высотные джунгли, доходят до 34-й улицы и сквозь широкие ворота, как к себе домой, проходят в Мэдисон-сквер-гарден на ежегодный цирковой фестиваль. «Добро пожаловать на величайшее шоу на Земле!».
Опоры моста в его середине опускаются на пятачок острова Рузвельта, посреди реки. На остров можно спуститься на лифте. Здесь раскинулся тихий зелёный уголок. Автомобильное движение на острове почти везде запрещено. Квартиры здесь только сдаются в аренду – купить нельзя. На Манхеттен в Ист-Сайд ведёт канатная дорога.
В северной части острова ранее находился госпиталь-изолятор для больных оспой. Их свозили сюда умирать. Больницу эту строили заключённые находившейся здесь же исправительной тюрьмы. В одном из корпусов больницы располагалась женская лечебница для душевнобольных. В конце девятнадцатого века журналистка Нелли Блай, симулировав сумасшествие, проникла в больницу и написала серию разоблачительных статей о жестоком обращении с пациентами.
Эта же бойкая девица вознамерилась однажды совершить кругосветное путешествие и побить рекорд Филеаса Фогга, героя романа Жюля Верна «Вокруг света за восемьдесят дней». Спонсировал вояж сам бог журналистики, родоначальник жанра «жёлтой прессы» – венгр Джозеф Пулитцер, в газете которого Нелли работала. Поездка Нелли Бэй удалась во славу. Она обогнула земной шар за семьдесят два дня обычными пассажирскими средствами: через Нью-Йорк, Лондон, Париж, Сингапур, Гонконг и Сан-Франциско. Жюль Верн был в восторге. Отправил поздравительную телеграмму. Продажи романа подскочили в разы!
Теперь здесь на острове остались только руины старого госпиталя и тюрьмы, ставшие паломническими для многочисленных сталкеров. Ночью развалины мистически подсвечиваются прожекторами.
Поднявшись по западной кромке Квинса до парка Астория, я нашёл въезд на следующий мост и, чувствуя, как наливаются свинцом икры, стал взбираться на высоченный километровый Трайборо-бридж.
Высокое солнце стало напекать голову. Майка намокла. Добравшись до середины моста, я бросил велосипед и, тяжело дыша, сел на приступок. Было легче прыгнуть вниз, чем заставить себя ехать дальше. Впереди до горизонта простирался мрачноватый Бронкс.
Глава 9. Нью-Йорк. Бронкс
Въезд в Южный Бронкс с востока открывает вид на ржавые промзоны. Ангары и трубы. Цилиндры газохранилищ. Заборы и колючка. Царство отчуждённого мира. Утилитарная действительность, один взгляд на которую вгоняет в тоскливую депрессию. Живому тут не место. За сетчатым высоченным забором под кранами на плацу снуёт юркий погрузчик. Тяжёлые металлические звуки пронзают округу. Гудок нервирует птиц, стая в небе внезапно меняет направление, отшатнувшись. Железо вопит и стонет под ножом циркулярной пилы, летят снопы искр. Ворота всасывают протяжённый товарняк вагон за вагоном. Бездонная утроба переварит всё и не поперхнётся. Заслоняя горизонт, торчат рядком грязноватые краснокирпичные высотки с чёрными лестницами на облупленных боках. Тягучие машинные запахи воспаряют над маслянистыми лужами. Закатное солнце поблёскивает в мутноватых радужных разводах. Бронкс!
Я скатился с моста под эстакаду, въехал в квартал и через пару улиц въехал передним колесом в бурный селевой поток. Велосипед повело. Неудержавшись, я оторвал ступню от педали и, завалившись набок, погрузил ногу в грязную лужу по щиколотку. Уличный мусор, несомый с пригорка пенным прибоем, образовал вокруг утонувшего кроссовка водоворотики. Я сощурился, но солнце, бьющее сквозь листву, слепило, и ничего толком невозможно было разглядеть. На вершине небольшого холма виднелись силуэты и несколько машин. Одна из них вроде перегородила проезд. Слив песок и жижу из кроссовка, я повёл велосипед вдоль тротуара по улице вверх.
Через пару десятков метров взору открылась картина произошедшего. Старый латаный Шеви, въехав на тротуар, воткнулся в пожарный гидрант, из которого бурно хлестало. Рядом с гидрантом на бордюре, бросив голову меж рук, обречённо сидел бедолага в рваной линялой бейсболке. Вокруг припарковалась пара полицейских машин, собрались зеваки. Возле копов, неприязненно поглядывая на беднягу,
