Кира Викторова - Пушкин и императрица. Тайная любовь
С Прозерпиной связан миф о ежегодном весеннем возвращении душ умерших на землю. Думается, отсюда и зов «возлюбленной тени» в «Заклинании». Как показывает поэтика автографа, «Прозерпина» являлась не «подражанием Парни», а ярким примером мифотворчества самого Пушкина личным пантеоном поэта. «Подражанием древним» – назван Пушкиным цикл стихотворений, датируемых 5-20 апреля 1820 г. (?), – «Муза», «Элеферия, пред тобой…», «Дионея», «Дева». К 5 апреля 1821 г. относятся и первые 12 стихов «Прозерпины», в которой совмещены герои 2-х мифов античности: «Из Аида бога мчат» – то есть «пастуха» Гермеса, подарившего Аполлону лиру, а себе – свирель [ «В младенчестве моем…» («Муза»)], «Прозерпине смертный мил» – то есть мифа об Афродите и Адонисе, ибо Прозерпина не имела смертного возлюбленного. Таким образом, стихотворение воплощает две формы существования: одна – Дочь с Матерью – являлась как ЖИЗНЬ (Весна – Лето), другая – Юная Дева с Супругом – как СМЕРТЬ (Осень – Зима). Как отмечалось в I главе исследования, ежегодный весенний приезд Е. А. в Царское Село олицетворял для лицеистов приход Весны (см. «Стансы» 1812 г. «Розе Евдокии»). Отъезд Е. А. осенью в Зимний Дворец [ «Уж нет ее, до сладостной весны Простился я с блаженством и душою» («Осеннее утро»)] – являл для Пушкина сход «Прозерпины» в Аид. (Ср. загадочную поэтику стихов «Гавриилиады» и «Онегина»: «В архивах Ада отыскал…», «О вы, разрозненные томы из библиотеки чертей»… Аллегории «Сна Татьяны» – «гибельный мосток через «Флегетон» и «умыкание» Татьяны к Евгению – «хозяину шалаша» – Ада: «И взорам адских привидений явилась Дева…» – представляют, по существу, похищение Девы-Прозерпины. То есть и «Татьяне», и «Прозерпине» брак несет смерть: «Первая песня предвещает смерть», комментирует Пушкин гаданье Татьяны на колечко, то есть на замужество, в примечаниях к V главе романа. Есть прекрасный рисунок Пушкина – профиль Елизаветы Алексеевны, склоненной под Бесом в Аду, сидящим в задумчивой позе.
Прочитаем другое письмо от 15 марта 1825 г. из Михайловского в Петербург.
«Брат Лев и брат Плетнев!
Третьего дня получил я мою рукопись. Сегодня отсылаю мои новые и старые стихи… Только не подражайте изданию Батюшкова – марайте с плеча. Но для сего труда возьмите себе в помощники Жуковского. Эпиграфа не надо или из Андрея Шенье. Виньетку бы не худо, даже можно, даже нужно – даже ради Христа, сделайте имянно: Психея, которая задумалась над цветком (кстати, что прелестнее строфы Жуковского: «Он мнил, что вы с ним однородные» и следующей. Конца не люблю). Что если бы волшебная кисть Ф. Толстого… —
Нет! Слишком дорога
А ужасть как мила….
Впрочем это все наружность, иною прелестью пленяется… Бирюков человек просвещенный. Он и в грозное время был милостив и жалостлив…».
Комментируя письмо, биографы сочли возможным опустить выделенные Пушкиным моления о «Психее» и «волшебной кисти Ф. Толстого», иллюстратора поэмы Ф. Богдановича «Душенька», как недостойные внимания. Но именно в них и лежал ключ к разгадке Утаенной любви и «Посвящения» «Полтавы».
Итак, «Психея, задумавшаяся над цветком», Ф. Толстой, «Мотылек и цветы» Жуковского, «Опыты в стихах и прозе» К. Батюшкова, Бирюков – цензор южных поэм Пушкина, – вот те понятия и имена, которые нам надлежит «связывать и развязывать».
Начнем с «просвещенного» Бирюкова. Имя Бирюкова впервые упоминается Пушкиным в связи с «ночами» героини «Кавказского пленника» – Черкешенки.
В письме от 14 октября 1823 г. поэт пишет Вяземскому: «Зарезала меня цензура! Я не властен, я не должен сказать, я не смею сказать ей дней — выделяет курсивом Пушкин, – ночей, ночей, ради Христа ночей судьба на долю ей послала. То ли дело ночей, ибо днем она с ним не видалась – смотри поэму. Бирюков добрый малый, уговори его или я слягу». Стилистическое тождество писем несомненно: те же мольбы «ради Христа», «именно» ночей, надежды на Бирюкова.
Но кто «Она»? Почему Пушкин именно «Черкешенке» – не «властен», не «должен», не «смеет» сказать: «Не много радостных ей дней Судьба на долю ниспослала?» Очевидно речь идет не о героине поэмы, а о реальной женщине, страдающей каким-то недугом, с которой «списана» «Черкешенка», и потому решительное: «Иначе я слягу». (то есть как в лицее от «болезни любви»).
Что ж, по совету Пушкина «смотрим» первую часть «Кавказского пленника».
В рукописи, слева у начальных стихов поэмы:
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Все цитаты из сочинений А.С. Пушкина приводятся из пушкинских автографов.
2
Вел. кн. Николай Михайлович. Т.1, с. 1. Ср. поэтику «Письма Татьяны»: «Я здесь одна. Никто меня не понимает…»
3
«В Петербурге открыт заговор высшей аристократии. На престол хотели возвести царствующую императрицу (Е. А.). Первое заявление о нем сделал Сперанский», – пишет Фернгаген (Карл-Август Фарнгаген фон Энзе (1785–1858) – немецкий писатель и переводчик сочинений русских авторов – ред.) в 1921 г. В 1822 г. последовал первый арест В.Ф. Раевского и затем заключение его в Тираспольскую крепость (Пыпин, «Общественное движение в России при Александре I», с. 165).
4
Доказательством ее скромности служит ответ Ел. Ал. на вопрос, «составила ли она завещание», «Я ничего не привезла с собой в Россию – и потому ничем распоряжаться не могу». (Воспоминания Н.М. Лонгинова.)
5
См. стих. Державина «Амур и Псишея» 1793 г., изд. Грота, стр. 141. Ода написана на обручение Александра и Елизаветы в 1793 г. (то есть в год Великой Французской революции). «Чарующий стан, совершенная грация движений… Те, кому случалось присутствовать на ее свадебных торжествах, до сих пор вспоминают эту картину… имя Психеи было у всех на устах». (Великий князь Николай Михайлович, «Императрица Елизавета Алексеевна», т. III, стр. 754.) См. известный портрет Елизаветы Алексеевны в виде Психеи художника Д. Евреинова. Как известно, Пушкин просит «ради Христа» сделать «виньету» к первому сборнику стихотворений «имянно в виде Психеи, которая задумалась над цветком…». (Письмо от 15 марта 1825 г. Л. Пушкину и Плетневу.) В письме от 26 сентября 1825 г. Плетнев писал Пушкину: «Виньеты не будет, С художниками невозможно иметь дела: не понимают они нас. Да и что придаст твоим стихам какая-нибудь глупая фигура над пустоцветом? Придет время: тогда не так издадут». Увы… Пушкина издают так же, как и 160 лет назад: «Психеи, склонившейся над цветком», современный читатель, видно, не дождется, как и комментариев к этой примечательной просьбе поэта.
6
На допросе следственной комиссии Кюхельбекер ответил, что главной причиной, заставившей принять участие в тайном обществе, была его «скорбь об порче нравов, как следствия угнетения… Взирая на блистательные качества, которыми бог одарил русский народ – единственный на свете – по сильному и мощному языку, которому нет подобного в Европе, по радушию, мягкосердию – я скорбел, что все это задавлено, вянет и, быть может, скоро падет, не принесши никакого плода в мире…… Да создастся для славы России поэзия истинно русская, да будет святая Русь не только в гражданском, но и в нравственном виде первою державою мира», – говорил Кюхельбекер.
7
Не говорит ли эта фраза героини «Рославлева» и знак секиры у текста: «Я стал(а) думать ее мыслями…» о том, что и пушкинская Полина была иностранка по происхождению, но «русская душой»? Исследователи «Рославлева» прошли мимо того обстоятельства, что «Неизданные записки дамы 1811 года» имеют в черновике дату «22 июня» – то есть число нашествия Наполеона в Россию. «Описки» текста автографа: «Я знал ее скромной и молчаливой», «я еще не понимал ее, но уже любил» и строки Плана: «…Москва в 1811 г. Наполеон шел на Москву… Мы отправились 15 августа……», – совпадают со временем отъезда Пушкиных из Москвы, приездом в Петербург Василия Львовича с племянником и встречей юного Пушкина с И. Пущиным (см. «Воспоминания современников о Пушкине». Москва, 1974. т. I, с. 72–73). Таким образом, «Неизданные записки дамы» могут представлять попытку Пушкина издания своих «Записок» о «Полине» – Е.А., как «защиты ее тени», – читаем в предисловии к «Рославлеву».
8
Не потому ли Модзалевский, «не сводя концы с концами», написал на рукописи (!) дневниковой записи 29 января 1815 г.: «Это почерк Пушкина 1816 года».
