Хелен Раппапорт - Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни
С самого начала исполнение обязанностей на придворных церемониях было для Александры почти непереносимо. Так, в январе 1895 года во время церемонии целования руки на новогоднем балу перед ней выстроились в ряд 550 придворных дам, каждая из них должна была поцеловать императрице руку. Признаки видимого дискомфорта и судорожное желание отодвинуться, когда кто-нибудь пытался подойти слишком близко, были сразу превратно истолкованы как свидетельства трудного характера. Ее новая невестка, великая княгиня Ольга Александровна, позже вспоминала: «Даже в тот первый год, я это хорошо помню, стоило Алики улыбнуться – это называли насмешкой. Если же у нее был серьезный вид – говорили, что она сердита»[73]. Так что ее реакцией на все это было укрыться в своем домашнем мирке. Но ее главной заботой было понести ребенка, все от нее ждали этого, старались подметить явные признаки беременности. Великий князь Константин Константинович многозначительно отметил в своем дневнике через несколько недель после свадьбы, что «молодой императрице опять сделалось дурно в церкви. Если это происходит от причины, желанной всей Россией, то слава Богу!»[74]. Совершенно точно, что к концу февраля Александра призналась в письме к брату Эрни (его жена в Дармштадте должна была вот-вот родить своего первого ребенка, Александра отправила к ней придворную акушерку мадам Гюнст): «Думаю, что теперь я могу надеяться – больше нет некоторых обычных явлений, и мне так кажется… О, просто не могу в это поверить, это было бы слишком хорошо и слишком большое счастье». Она велела Эрни сохранить это в тайне. Сестра Элла и так уже «проявляла любопытство на этот счет в декабре», и другая сестра, Ирэна, тоже, но им она скажет тогда, когда сочтет нужным[75]. Что же касается старой няни, которую Александра привезла с собой из Дармштадта, то «Орчи ухаживает за мной все время самым назойливым образом». Спустя неделю после этого письма Александра «ежедневно чувствовала такую слабость», что не смогла присутствовать на похоронах молодого великого князя Алексея Михайловича, который умер от туберкулеза. Да и позже Александра часто была прикована к постели, ее мучила сильная тошнота[76]. Иногда Орчи уговаривала ее съесть хоть кусочек бараньей отбивной, но чаще всего это заканчивалось тем, что Александра стремительно выбегала из-за стола и ее рвало. Она боялась, что за ней следят, выискивая признаки ее пресловутого слабого здоровья, и снова умоляла Эрни никому не рассказывать о том, как ей утром было плохо[77]. До самого окончания срока беременности царская официальная служба охраняла здоровье и благополучие Александры стеной цензуры, в российской прессе не было никаких объявлений и бюллетеней по данному вопросу, и простые люди вообще ничего не знали о состоянии императрицы.
В то время молодые еще жили в Аничковом дворце в Петербурге. Александра намеренно проводила все свои дни здесь, сидя в большом кресле в углу за ширмой, наполовину скрывавшей ее от посторонних глаз. Она читала «Дармштадтер цайтунг», занималась шитьем и живописью, пока ее обожаемый муж вел дела своего «несносного народа». По утрам ей было тяжело переносить отсутствие Ники по присутственным делам даже всего пару часов (отголоски солипсизма ее бабушки Виктории, которая не выпускала своего дорогого Альберта из поля зрения). Но днем ничто не мешало ей наслаждаться его обществом: «Обычно, пока он читает кучи документов от своих министров, я просматриваю прошения, которых бывает немало, и вырезаю марки» (вырезать марки было данью ее врожденной немецкой бережливости)[78]. Государственные дела казались надоедливым занятием – «ужасная скука»[79]. Вечера она проводила, слушая, как Ники читает ей вслух, а затем, когда он уходил к себе в кабинет еще поработать с документами, Александра коротала время, играя в настольную игру «уголки» со своей свекровью до тех пор, пока Ники не возвращался, чтобы еще почитать перед сном. Те немногие официальные обязанности, которые Александра все же должна была выполнять (встречи иностранных депутаций или приветствие выстроившихся в ряд министров), были ей теперь особенно тягостны, потому что ей в целом ужасно нездоровилось и ее мучили постоянные головные боли.
Тем не менее, царица имела все основания с уверенностью рассчитывать на рождение долгожданного сына к концу года. Статистика показывала, что в семьях предыдущих трех царей династии Романовых рождалось много мальчиков. Наличие детей мужского пола имело решающее значение в стране, где законы наследования, измененные в 1797 году по указу царя Павла I, были основаны на преимущественном праве наследования престола по мужской линии[80]. Женщина могла взойти на российский престол только в случае смерти всех законных наследников престола по мужской линии. Но в то время в России, помимо Николая, было двое его родных младших братьев, Георгий и Михаил, они были бы следующими по праву наследования; кроме них, было еще несколько великих князей с многочисленными сыновьями.
С нетерпением ожидая рождения ребенка, Александра взялась за создание уютного семейного дома для себя, Ники и будущих детей, чего никогда не пыталась сделать ни одна русская императрица до нее. Обоим супругам нравился Александровский дворец в Царском Селе, удачно расположенный вдали от излишне любопытного санкт-петербургского общества. «Здесь чудесно: спокойно и тихо, – рассказывала Александра брату Эрни. – Чувствуешь себя совершенно другим человеком, чем в городе»[81]. Они с Николаем не захотели размещаться в семейных апартаментах Александра III в восточном крыле, вместо этого они выбрали несколько запущенное и скудно обставленное западное крыло – ближе к дворцовым воротам. Интерьеры этой части дворца предполагалось оформить безо всякой пышности, ни в коем случае не в имперском стиле. После проведения ремонта в соответствии с простым провинциальным вкусом Александры здесь должны были быть созданы, по ее представлению, идеальные условия для жизни домохозяйки и преданной матери семейства. Для этого дома была заказана простая современная мебель, похожая на ту, что была в Дармштадте, мебель, знакомая ей с детства. Ее заказали в Лондоне, в английской компании «Мейплз», которая занималась производством мебели и вела торговлю мебелью в магазине на Тоттенхэм-Корт-роуд. Атмосфера этого намеренно ориентированного на семейный быт дома, в котором Николай II и Александра Федоровна проведут большую часть своего времени, помимо обязательных зимних сезонов в Санкт-Петербурге с Рождества до Великого поста, должна была соответствовать уютному викторианскому стилю, быть такой, какая могла бы понравиться бабушке, королеве Виктории. Санкт-петербургское общество, безусловно, пришло в ужас от буржуазных вкусов новой царицы, поскольку она велела российскому дизайнеру интерьеров, Роману Мельцеру, перестроить их помещения во дворце в стиле модерн (ар-нуво), популярном в то время в Германии, а не в классическом стиле, в соответствии с расположением и внешним видом дворца.
Летом 1895 года стояла невыносимая жара. По мере течения беременности Александры усиливался и дискомфорт, который ей приходилось испытывать, поэтому она была рада оказаться на свежем морском воздухе Нижней дачи в Петергофе, расположенном в парке Александрия, одном из шести английских ландшафтных парков этого загородного дворцового ансамбля. На Нижней даче был особый, уединенный мир, вдали от золотых куполов дворца Петра Великого с его каскадом фонтанов и декоративных садов. Двухэтажное с башенками здание дачи в очаровательном, ненавязчивом стиле было выстроено из красного и кремового кирпича, выложенного чередующимися горизонтальными полосами. В период с 1883-го по 1885 год по указанию Александра III оно было надстроено до четырех этажей и приобрело при этом вид итальянского павильона с балконами и застекленными верандами. Но оно по-прежнему оставалось довольно высоким, с узкими небольшими комнатами и низкими потолками, что создавало впечатление приморской виллы, а не царской резиденции. Это место, однако, оказалось на редкость идиллическим: затерянное в дальнем северо-восточном конце парка, за рощей тенистых сосен и лиственных деревьев и с видом на усыпанной валунами берег Финского залива. Сам парк, где росли в изобилии дикие цветы и водилось много кроликов и зайцев, был отгорожен забором высотой 7 футов (2 м), на каждых 100 ярдах (90 м) вдоль него были выставлены солдаты с примкнутыми штыками, а внутреннюю территорию патрулировали конные казаки из царского конвоя, личная охрана Николая, которая следовала за ним повсюду[82]. Нижняя дача была окружена газонами и цветниками из лилий, мальвы, мака и душистого горошка. Это напоминало Александре прекрасные сады Вольфсгартена, охотничьего домика Эрни в самом сердце гессенских лесов, и она чувствовала себя в безопасности, как дома. Предвидя, что в дальнейшем здесь потребуется больше комнат, Николай приказал пристроить дополнительное крыло. Интерьер предполагалось сделать таким же, как в новой резиденции супругов в Царском Селе, только в более скромном масштабе, с простой, по большей части белой мебелью и знакомыми ситцевыми занавесками. И повсюду, как всегда – характерная черта домашнего обихода Александры: «на столах, на кронштейнах, на любой свободной поверхности… расставлены кувшины, вазы и чаши, полные свежими, только что срезанными, благоухающими цветами»[83].
