Юрий Сагалович - 59 лет жизни в подарок от войны

Юрий Львович Сагалович

59 ЛЕТ ЖИЗНИ В ПОДАРОК ОТ ВОЙНЫ

«В наше смутное время, когда рушатся «идеалы» и «идолы», когда цинизм становится образом жизни, когда протянутая рука нищенки в метро вызывает двойственное чувство, одно, хочется верить, остается незыблемым для нас.

Это память о погибших в войне и признательное уважение к живым, войну прошедшим»

I. Предисловие

В последние годы можно слышать исподволь повторяющуюся фразу: «Поколение фронтовиков уходит, их становится все меньше». Чаще всего эти слова произносят с искренним сожалением, отдавая должное отцам, дедам и прадедам. И тем, кто погиб на войне, и тем, кто умер уже после войны от ран или от старости, и тем, кто еще жив.

Мне больше всего по душе страстная фраза Михаила Ульянова про нас: «Они и боялись, они и побеждали. Такого поколения больше не будет». За точность цитирования не ручаюсь. Но никакая неточность воспроизведения не сможет посеять сомнения в искренности и чистосердечии говорившего.

Бывает, что слова об уходе старых фронтовиков произносят бездумно и бесстрастно, повторяя их за другими. Бывает — по обязанности. А бывает, что либо молча, либо вслух напутствуют: «Скорее бы все передохли». Честное слово, не стоит беспокоиться. Еще совсем недавно к празднику Победы я отправлял однополчанам тридцать поздравительных открыток. Теперь — две. Кроме того, прошу принять во внимание, что сразу за одним поколением наступает очередь уходить следующему. Читайте Пушкина:

…Увы! На жизненных браздахМгновенной жатвой поколенья,По тайной воле провиденья,Восходят зреют и падут;Другие им во след идут…Так наше ветреное племяРастет, волнуется, кипитИ к гробу прадедов теснит.Придет, придет и наше время,И наши внуки в добрый часИз жизни вытеснят и нас!

Встречалось, молодые люди с издевкой относились к боевым орденам, которые фронтовики надевают единожды в году на день Победы. Правда, это не мешало насмешникам, отправляясь со студенческим отрядом на строительство очередного колхозного телятника, писать на спинах своей униформы «Per aspera ad astra»[1]

Я знаю людей, которые, как только заходит речь о войне, переводят беседу на свои туристские походы в надежде сравнить их с боями. И то и другое выглядит вполне по-детски. Младшие поколения стремятся принизить нравственный подвиг старших во время войны только потому, что подсознательно не могут не преклоняться перед его величием.

Спасибо и за это подсознательное…

Этот вариант книги получился после того, как печатный вариант прочитали многие мои друзья и знакомые. Один из читателей упрекнул меня в том, что я будто бы требую от нынешней молодежи помнить о Великой отечественной войне, почитать ее и ее героев, в то время как она так же далека от молодых людей, как Куликовская битва. Заметим, что для сравнения выбрано максимально отдаленное событие. Самую близкую и массовую героику с издевкой задвинули к истокам истории, лишь бы понадежнее избавиться от нее. Хотя можно было бы отправиться поближе, например, к 1612-му году, или к 1812 году. Ведь о Бородинском сражении та же молодежь вспоминает вполне благосклонно. Так в чем же дело? Память о действительно отдаленных событиях ни к чему не обязывает. Можно даже продекламировать несколько строчек из «Бородино» Лермонтова, или вспомнить замечательное стихотворение М. Цветаевой «Генералам двенадцатого года», не заботясь о том, чтобы подкрепить благодарную память действенной, реальной благодарностью к участнику событий, еще живому человеку, которого можно встретить на улице или в лифте. А вот покажешь, что ты помнишь о Великой отечественной войне и чтишь вчерашних фронтовиков… Что тогда? Сказал «а» — придется сказать и «б». Чего доброго, потянет на благодарность и на улыбку. А благодарность — удел великих душ.

К счастью отнюдь не для всей молодежи наша невиданная ранее война так же далека, как Куликовская битва. Повторюсь, самое главное состоит в том, что сравнение с Куликовской битвой — лукавство. Память о подвиге, о благородстве, о боли и страданиях — обязывает и подражать и сострадать, а потому быть обязанным отнюдь не всем нравится. Лучше не помнить и не знать — так проще жить… Потому-то и сравнивают с Куликовской битвой, что хотят задвинуть память о трагедии новейшей истории подальше от своей совести.

Кроме констатации факта, что долгая жизнь фронтовиков заканчивается, говорится еще, что весь свой уникальный опыт они унесут с собой. Пусть, дескать, они оставят его на бумаге.

Не то чтобы я так сразу и откликнулся на этот призыв. Я ведь и сам понимаю, что мне уже восемьдесят лет со всеми вытекающими из этого последствиями. А надо или не надо писать о себе, я не уверен. Но кто из пишущих настолько убедительно объяснит необходимость своей «писательской» деятельности, что ему безоговорочно поверят.

Примут уже написанное — поверят, а не примут — скажут: «Со свиным рылом — да в калашный ряд». Что поделать, пусть так и будет.

Один-два человека прочтут, и то хорошо.

Есть однако и внятное объяснение желанию написать: из каждых ста вернулись трое, и на них ложится обязанность свидетельствовать….

В этих кратких записках — несколько моих автобиографических фрагментов, сопровождаемых комментариями и оценками. И это отнюдь не только фронтовые заметки. Все вперемежку.

Отрывки, подбор которых мне трудно объяснить, расположены не в хронологическом порядке, хотя связь между ними вполне прозрачна. Как они возникали в памяти, так и ложились на бумагу. Вернее было бы писать «на экран монитора» или клавиатуру. Но уж пусть по старинке будет — на бумагу.

II. Мне восемнадцать

В самом конце 1942 г. в составе маршевой роты со станции Сурок на линии Казань — Йошкар-Ола, на верхних нарах теплушки воинского эшелона, под частый стук колес я в чине рядового отбыл на фронт. Воинские перевозки на войне дело обычное. Спи себе или поглядывай в окошко, если твое место на нарах тебе это позволяет. Ну, бывает еще политинформация, или гадания, на какой участок фронта попадем. Поэтому сообщу только самые нетривиальные черты десятидневного путешествия.

Суток через двое после Казани, рано утром, на одной из четырех станций Пенза, по которым наши вагоны всю ночь толкали туда-сюда, я проснулся от потрясающего запаха жареного мяса и сопровождающего его смрада. Это жарились кишки, добытые из вагона стоявшего рядом с нами эшелона. Незаметно для охраны сорвать пломбу с дверей вагона не составляло труда. Несколько бочек с засоленными в них кишками, предназначенными для колбасных оболочек, были вскрыты, и кишки, обернутые вокруг раскаленной «буржуйки» и дымоходной трубы до самой крыши вагона, жарились и шипели, источая аромат, про который мы давно забыли. Силуэты сидевших и стоявших «кулинаров», окружавших жаровню, мгновениями очерчивались в темноте вспышками пламени, пробивавшимися через щели и отверстия печки. Именно от кулинаров, проведших операцию «кишки», зависело, получишь ты метр обожженной требухи, или нет.