Владимир Дроздов - Два рассказа бывшего курсанта

Дроздов Владимир

Два рассказа бывшего курсанта

Владимир Дроздов

ДВА РАССКАЗА БЫВШЕГО КУРСАНТА

авт.сб. "Над Миусом"

1. ПУСТЬ МЕДВЕДИ ЛЕТАЮТ

Конечно, теперь чуть ли не все летчики имеют высшее образование-диплом инженера. А в тридцатых годах кое у кого за душой даже школы-семилетки не было.

Однако и тогда уже становилось ясно: одного могучего здоровья пилоту мало. И вот среди студентов-комсомольцев провели набор в летчики. Я попал в школу пилотов имени Пролетариата Донбасса с первого курса университета. Но кое-кто из моих будущих однокашников-со второго или третьего. А Чернов - в свои двадцать шесть лет-даже с четвертого курса института.

Перед началом Занятий нам объяснили, что мы являемся для авиации очень ценными кадрами (это слово было тогда в большом ходу). Поэтому нас будут терпеливо и внимательно учить летать. Никого не станут отчислять по неуспеваемости.

Тут начальник школы улыбнулся и спросил:

- Знаете старую пословицу: если зайца долго бить, он спички зажигать научится?

Мы засмеялись, закричали:

- Знаем,знаем!

И он продолжал все так же весело:

- Ну, вас, конечно, никто бить не собирается, здесь своя поговорка: и медведи летают! Это значит, что те, кто получше окончит школу, попадут в истребительную авиацию, а кто похуже - ну, медведи - вторыми пилотами на тяжелые бомбардировщики.

Мы переглянулись. Уже знали: вторым пилотам разрешается держаться за штурвал только в воздухе, посадку им не доверяют. Нет, ни мне, ни моим друзьям не хотелось прослыть медведями. И действительно, первую учебную машину, знаменитого "кукурузника", наш выпуск освоил без потерь. Кое-кому из нас за отличные успехи даже повесили на рукав гимнастерки птицу-такую в то время носили настоящие летчики боевых частей.

Теперь-то всем ясно: "кукурузник" - простая в управлении машина. На нем, наверно, и впрямь можно научить летать филатовских медведей. Ездят же они на мотоциклах. Но это теперь. А тогда я ужасно гордился птицей всерьез ощущал себя настоящим летчиком.

И вот впервые сел в кабину "эр-первого", боевого самолета, совсем недавно снятого с вооружения. Инструктор сказал:

- Ну что тебе объяснять, сам все знаешь-ты же летчик. Взлетай, только построже ногами держи.

И я взлетел. Набрал нужную высоту для первого разворота. И разворот сделал нормально. Конечно, радовался - все так хорошо получилось...

Но вдруг на самой простейшей прямой между разворотами "эр-первый" принялся рыскать носом из стороны в сторону. Я усердно боролся с этим виляньем самолета, нажимая на ножные педали. Увы, ничего не выходило.

Казалось, машина внезапно взбесилась, вышла из подчинения. И тут я услышал в наушниках тихий смех.

И понял: инструктор помогал мне при взлете, а теперь, на менее ответственном участке полета, бросил управление.

Конечно, с меня соскочило все мое школярское зазнайство. И мне понадобилось еще шестьдесят провозных полетов с инструктором, прежде чем я смог вылететь самостоятельно. Но у Леши Семенова вылет состоялся всего лишь после сорока семи полетов с инструктором.

И Коле Тарасову потребовалось только пятьдесят четыре. .. А вот Чернову дали двести шестьдесят семь, однако выпустить его одного так и не решились.

Опять же поначалу мы только хохотали. Очень уж уморительно залезал Чернов в кабину: неловко оскользаясь на плоскости, умудряясь застревать носком сапога между расчалками... А когда наконец оказывался на сиденье, лицо его как-то странно менялось. Может быть, он боялся? Все знали, что, в отличие от учебной машины, "эр-первый" не прощает летчику ни малейшей ошибки.

Целиком деревянный (даже стойки и ось шасси, даже сами колеса), он был хрупок. На посадку следовало заходить строго в плоскости ветра. Садиться хотя бы при крохотном боковом дуновении было равносильно самоубийству "эр-первый" не выносил сноса. Шасси немедленно складывалось под фюзеляж, и машина принималась кувыркаться через голову, на глазах разламываясь в щепки. И при разбеге на взлете вплоть до отрыва от земли надо было во что бы то ни стало удерживать самолет на идеальной прямой. Даже небольшой отворот в сторону грозил катастрофой. А все-таки никого из курсантов не отчисляли - возили, что называется, до победы.

Инструктор еще только подавал Чернову команду:

"Выруливай!" - как уж нелепо перекашивался, уходил на сторону рот Чернова, закатывались, даже полузакрывались его глаза, нос и подбородок задирались кверху.

Чернов переставал видеть и слышать - впадал в какой-то транс. Правда, при этом он не забывал брать ручку управления и прямо-таки бульдожьей хваткой вцеплялся в сектор газа. Рывком Чернов толкал его вперед. Конечно, мотор не выдерживал грубости - захлебывался, глох.

Инструктор изощрялся в весьма нелестных выражениях.

Л нам, сопровождающим у крыла, приходилось снова и снова дергать за винт - в десятый, в двадцатый раз заводить мотор.

И вскоре спектакль надоел всем. Мы уже не смеялись-кляли Чернова, старались под любым предлогом увильнуть от сопровождения его самолета. Потом попробовали бросать жребий, наконец установили строгую очередность... Нет, этот медведь явно не собирался вылетать самостоятельно.

Чтобы окончательно убедиться в полной неспособности Чернова к летному делу, с ним полетел командир отряда Брок. Мне нравился Брок, я подозревал в нем романтическую натуру. Высокий, худой, подтянутый и немногословный, он казался похожим на одного из моих любимейших героев-на лейтенанта Шмидта. Во всяком случае, Брок был великолепным летчиком.

И вот Чернов и Брок ушли в далекую зону - над лесничеством. С аэродрома мы видели, как они набрали две тысячи метров, как начали делать мертвую петлю... Однако не кончили-в верхней точке свалились на крыло.

Ну да чего хорошего можно было ждать от Чернова!

Кое-как он все же вывел самолет, снова вроде пошел на петлю, неэнергично, вяло. С земли нам даже показалось-без мотора, вовсе неграмотно. Конечно, самолет не дотянул до верхней точки, завис, покачался беспомощно с крыла на крыло и вдруг свалился в штопор. Мы насторожились. Последовательность выполнения фигур пилотажа не совпадала с полученным на земле заданием.

Да и штопор тогда внушал особое почтение. И мы не понимали: почему Брок позволяет Чернову ломать порядок задания? Но радиостанции на самолетах еще не былона аэродроме не услышишь, о чем говорят в воздухе Брок с Черновым. Зато мы все видели. И вскоре догадались:

случилась беда. С удивительным однообразием повторялось одно и то же: едва выйдя из штопора, самолет снова шел на петлю, вяло, нерешительно. Да к тому же еще и без мотора! И всякий раз, не дойдя до верхней точки петли, зависал, пошатываясь словно пьяный, пока не сваливался в новый штопор. Создавалось впечатление: им никто не управляет! Однако машина с каждым витком штопора теряла высоту, приближалась к земле...