Николай Семашко - Кох. Вирхов

Н. А. Семашко

КОХ. ВИРХОВ

Предисловие

Жизнь и деятельность Коха и Вирхова представляют собою блестящие страницы в истории научной медицины.

Кох — отец бактериологии; от него идет научное познание заразных болезней и разработка практических мероприятий по борьбе с этим бичом человечества.

Вирхов — основоположник патологии, т. е. учения о сущности болезненного процесса, а следовательно о правильном распознавании болезней и правильном лечении их.

Учения Коха и Вирхова — это вехи на дороге научной медицины.

И та и другая биография чрезвычайно характерны для понимания положения науки в буржуазном обществе.

Жизнь их протекала различно. Кох пробивал себе научную дорогу с трудом, шаг за шагом, упорно боролся за возможность научной работы; великий ученый до старости должен был преодолевать трудности на своем научном пути, должен был прибегать к самодельщине, чтобы сконструировать себе лабораторию.

Вирхов в этом отношении был счастливее: он еще в молодых годах завоевал вершины положения в научном мире; но великий патолог, изучавший причины распространения болезней, должен был резко столкнуться с условиями буржуазного (точнее — полуфеодального) строя, вызывавшими распространение тех болезней, которые служили объектом его научного исследования.

Буржуазный строй был помехой для научной работы того и другого. Буржуазная почва — каменистая почва для научной медицины.

Вот общая мораль из этих двух различных по характеру биографий.

КОХ

Роберт Кох

Говоря о развитии естествознания в XIX веке, Энгельс писал: «До сих пор хвастались тем, что производство обязано науке, но наука бесконечно большим обязана производству», производство «доставило новые средства для экспериментирования и допустило построение новых инструментов».

Эти слова Энгельса находят в себе особо блестящее подтверждение в истории развития бактериологии в XIX веке. Разве возможно было бы развитие бактериологии без микроскопа? Конечно нет. И разве дальнейшее усовершенствование микроскопа (все большее увеличение рассматриваемых предметов, введение осветительной системы, фотографирования и т. д.) не оказало решающего влияния на успехи бактериологии?

Без всех этих технических предпосылок не могли бы сделать своих великих открытий ни Пастер, ни Кох. В частности, только развитие красочной индустрии позволило Коху сделать одно из крупнейших открытий в бактериологической технике — введение фуксина и анилиновых красок при окрашивании бактерий. Именно этим путем получал он четкие, ясно видимые препараты туберкулезной палочки, открытой им. Реакция на определенные краски (окрашивание или неокрашивание ими) служит одним из распознавательных признаков, по которому различают одни бактерии от других.

Развитие производительных сил «доставило новые средства для экспериментирования» и Пастеру и Коху. Пастер сделал свои первые замечательные открытия по бактериологии, выполняя социальный заказ буржуазии: правильно, научно организовать виноделие и шелководство. Кох добрую часть своей научной жизни провел в африканских колониях Германской империи, где сделал целый ряд ценнейших открытий. Разве «любовью к бактериологии» можно объяснить те командировки в Африку по борьбе с холерой, чумой рогатого скота, малярией, которые получал Кох не только от правительства Вильгельма, но и от английского правительства?

Империалистическая Германия хотела извлечь побольше прибыли из колоний, а тягчайшие эпидемии мешали это делать, косили не только туземцев, но и завоевателей — немцев, заносились даже в метрополию. И, исполняя бессознательно социальный заказ германского правительства, Кох работал там и писал: «Если наши надежды в отношении дальнейшего изучения малярии осуществятся, и мы, как в этом я не сомневаюсь, станем господами этой болезни, это будет равнозначаще мирному завоеванию прекраснейших и плодороднейших стран». А эпидемии в те годы развития капитализма, сосредоточения огромных масс пролетариата в крупных, но еще совершенно неблагоустроенных городах, широкого развития международных связей получили действительно широкое распространение; они грозили жизни и здоровью правящих классов, они мешали бесперебойному развитию капитализма. Наполеоновские войны принесли угрожающее развитие сыпного тифа; остатки французской армии, возвращавшейся из России, разнесли заразу по Германии и Франции. Во время голода в Финляндии в 1868 году, в Верхней Силезии и в Ирландии (1850 г.) сыпняк широко распространился по этим странам. Смертность от оспы в первой четверти XIX века в Германии доходила в отдельные годы до 23 % всей смертности; заболевало ею до 5 % всего населения.

В начале XIX века по Европе разразилась новая, невиданная до тех пор эпидемия — холера; распространившись из своего очага — Индии, она с 1823 года (первого года ее появления в Европе) дала семь пандемий, т. е. поголовных заболеваний, захвативших не только всю Европу, но и Америку; почти 3 % населения заражалось ею, половина заболевших погибала.

Колониальная политика империалистических стран, основанная на бесстыдной эксплоатации трудящегося населения колоний, сыграла немалую роль в распространении эпидемии. Индия была (и продолжает оставаться до сих пор) эндемическим очагом холеры и чумы; с прорытием Суэцкого канала пути переноса этих болезней в Европу расширились. Даже теперь в Индии умирает от различных эпидемий ежегодно 5–6 млн. человек, то есть около 70 % всех умерших; за время с 1900 по 1927 годы от холеры погибло там 9627000 человек, с 1898 по 1918 годы от чумы погибло больше 10 млн. человек.

Войны XIX века, как мы указывали, разносили заразу, а население, ослабленное голодовками — неизбежными спутниками войн, — представляло собою благоприятную почву для восприятия инфекции. Так было всегда. Во время Франко-прусской войны 1870–1871 годов от одной оспы погибло втрое больше людей, чем от войны; смертность в эти годы доходила до 39,9 и 46,9 на тысячу населения.

Так действовали бурные эпидемии. Но потери от войны и эпидемий дополняются в капиталистических условиях потерями от социальных болезней. Так «тишайший» туберкулез не менее гибельно подтачивал здоровье населения. Эпидемии вызывали много шума, сеяли панику среди правящих классов и тем самым приковывали к себе всеобщее внимание. Туберкулез, как крот, подрывал и подрывает до сих пор корни здоровья трудящегося населения.

Мы не имеем более или менее достоверной статистики заболеваемости и смертности от туберкулеза в середине XIX века, когда Кох начал свою научную работу: научная диагностика туберкулеза тогда почти отсутствовала. Но каковы были эти потери, можно судить по позднейшим данным, когда научная диагностика (обязанная прежде всего трудам Коха) дала возможность установить более или менее точный учет заболеваемости и смертности от туберкулеза: в начале XX века в Европе умирало по далеко, далеко неполным подсчетам более 500 тыс. человек в год; из семи случаев смерти в царской России умирал один человек от туберкулеза. Каждый час от туберкулеза умирало в начале XX века: в Швеции — 2 человека, в Италии — 7, в Англии — 7, в Австрии — 13, во Франции — 14, в Германии — 20, в царской России — 80 человек! В России во время империалистической войны, унесшей неслыханное количество жертв, от туберкулеза погибло до 2 млн. человек. В Ленинграде в холерные 1908–1909 годы умерло от туберкулеза 14 тыс. человек, а от холеры — 7 тыс. чел.