Зак Ибрагим - Сын террориста. История одного выбора

Зак Ибрагим

при участии Джеффа Джайлса

Сын террориста. История одного выбора

Человек — продукт своих собственных мыслей. О чем он думает, тем он и становится.

TED, the TED logo, and TED Books are trademarks of TED Conferences, LLC

Interior design by MGMT Jacket design by Chip Kidd

The Terrorist’s Son

A Story of Choice

BY ZAK EBRAHIM WITH JEFF GILES

© Zak Ebrahim, 2014. All rights reserved

© Д. Сонькина, перевод на русский язык, 2016

© ООО “Издательство АСТ”, 2016

Издательство CORPUS ®

1

5 ноября 1990 года. Клиффсайд-Парк, Нью-Джерси

Мать трясет меня за плечо, чтобы я проснулся. “Случилось несчастье”, — говорит она.

Мне семь лет, я пухлый ребенок в пижаме с черепашками-ниндзя. Я привык вставать еще до восхода солнца, но меня всегда будит только отец и лишь для того, чтобы я помолился на своем коврике, украшенном минаретами. Мать — никогда.

Одиннадцать вечера. Отца нет дома. В последнее время он все позже и позже задерживался в мечети в Джерси-Сити. Но для меня он по-прежнему мой Баба — смешной, любящий и милый. Только этим утром он опять пытался научить меня завязывать шнурки. Это с ним случилось несчастье? Какое такое несчастье? Он ранен? Он умер? Я не могу задать эти вопросы вслух, потому что очень боюсь ответов.

Мать встряхивает белую простыню — она на секунду вздувается, как облако, — потом наклоняется, чтобы расстелить ее на полу.

— Посмотри на меня, Зи, — говорит она, и ее лицо так искажено тревогой, что я едва ее узнаю. — Ты должен одеться как можно быстрее, а потом сложить свои вещи в эту простыню и крепко связать их в узел. Хорошо? Твоя сестра тебе поможет.

Она направляется к двери:

— Йалла[1], Зи, йалла. Давай поскорее!

— Подожди, — отвечаю я. Это первое слово, которое я смог выговорить с тех пор, как выбрался из-под своего одеяла, которое украшает изображение Хи-Мена. — Что мне положить в эту простыню? Какие именно… вещи?

Я хороший мальчик. Скромный. Послушный. Я хочу сделать так, как говорит моя мама.

Она останавливается и смотрит на меня.

— Какие влезут, — говорит мама. — Не знаю, вернемся ли мы сюда.

Она поворачивается и уходит.

Как только я собрался, мы с сестрой и братом перебираемся в гостиную. Моя мать позвонила двоюродному брату отца в Бруклин — мы зовем его дядя Ибрагим или просто Амму, — и сейчас она что-то горячо с ним обсуждает. Ее щеки пылают. В левой руке она сжимает телефонную трубку, а правой пытается поправить сбившийся хиджаб. На заднем фоне работает телевизор. Срочные новости. Мы прерываем нашу программу. Мать замечает, что мы уставились в телевизор, и торопливо его выключает.

Она говорит с Амму Ибрагимом довольно долго, повернувшись к нам спиной. Когда она вешает трубку, раздается телефонный звонок. Резкий звук посреди ночи — такой вызывающе громкий, будто телефон что-то знает.

Мать берет трубку. Это один из друзей Баба из мечети, таксист Махмуд. Все зовут его Рыжим из-за цвета его волос. Рыжий страшно взволнован, он пытается найти отца.

— Его тут нет, — говорит мать. Слушает. Отвечает: — Хорошо, — и вешает трубку.

Телефон звонит снова. Отвратительный звук.

В этот раз я не могу понять, кто звонит. Мать говорит:

— Серьезно?

Она говорит:

— Полиция? Спрашивают про нас?

Чуть позже я просыпаюсь на одеяле, постеленном на полу гостиной. Среди всей этой неразберихи я умудрился задремать. Все, что мы, вероятно, сможем унести в руках — и даже больше, — сложено у двери в штабель, готовый рухнуть в любой момент. Мать меряет шагами комнату, снова и снова роется в сумочке. У нее с собой все наши свидетельства о рождении: вдруг придется доказывать, что она действительно наша мама.

Мой отец Эль-Саид Нуссар родился в Египте. А мама родилась в Питтсбурге. До того как она произнесла шахаду в местной мечети, стала мусульманкой и взяла имя Хаджа Нуссар, ее звали Карен Миллс.

— Твой дядя Ибрагим приедет за нами, — говорит она, увидев, что я сел и тру глаза. К тревоге в ее голосе теперь примешивается нетерпение: — Если он вообще когда-нибудь доедет.

Я не спрашиваю, что происходит, и никто мне этого не говорит. Мы просто ждем. Обычно Амму гораздо быстрее добирается из Бруклина до Нью-Джерси. И чем дольше мы ждем, тем быстрее моя мать расхаживает по комнате и тем отчетливее я ощущаю, что в моей груди что-то вот-вот взорвется. Сестра кладет руку мне на плечо. Я стараюсь быть храбрым. Я кладу руку на плечо младшему брату.

— Господи, — говорит мать. — Я сейчас с ума сойду.

Я киваю с таким видом, словно хоть что-то понимаю.

А вот чего не говорит нам мама: сегодня был застрелен воинственный раввин Меир Кахане, основатель Лиги защиты евреев. Убийца-араб выстрелил в Кахане после лекции, которую раввин читал в банкетном зале гостиницы “Марриотт” в Нью-Йорке. Стрелок пытался скрыться с места преступления, по пути прострелив ногу еще какому-то пожилому человеку. Он запрыгнул в такси, ожидавшее пассажиров перед входом в гостиницу, но потом выскочил оттуда и побежал по улице с пистолетом в руке. Оказавшийся поблизости вооруженный сотрудник Федеральной почтовой службы видел все это. Завязалась перестрелка, и убийца рухнул на асфальт. Ведущие новостных программ не могли не отметить ужасную деталь: и раввину Кахане, и его убийце пули попали в шею. Ни один из них не должен был выжить.

Теперь телеканалы в прямом эфире дают все новые детали происшествия. Час назад, когда мы с сестрой и братом досыпали последние секунды нашего внезапно оборвавшегося детства, моя мать услышала имя “Меир Кахане” и посмотрела на экран. Первое, что она увидела, — кадры, запечатлевшие преступника-араба, и у нее чуть не остановилось сердце: это был мой отец.

В час ночи машина дяди Ибрагима наконец останавливается напротив нашего дома в Клиффсайд-Парке. Он так сильно задержался, потому что ждал, пока соберутся его жена и дети. Он настоял, чтобы они сопровождали его: как ревностный мусульманин, он не может позволить себе оказаться в машине наедине с женщиной, которая не является его женой, — иными словами, с моей матерью. Итого в машине уже сидит пять человек. Плюс мы четверо пытаемся кое-как втиснуться. Я чувствую, что моя мать злится все больше и больше: она не менее строгих правил, чем мой дядя, и в любом случае в машине была бы не только она, но и ее дети, так какой был смысл терять столько времени?

Вскоре мы уже мчимся по тоннелю, и блеклые отсветы флюоресцентных фонарей проносятся над нашими головами. В машине ужасно тесно. Мы словно огромный клубок из ног и рук. Моей матери нужно в туалет. Дядя Ибрагим спрашивает, не хочет ли она где-нибудь остановиться. Она качает головой. Она говорит: “Давай забросим детей в Бруклин, а потом поедем в больницу. Окей? Как можно скорее. Йалла”.

Слово больница произнесено впервые. Мой отец в больнице, потому что это с ним случилось несчастье. Это значит, что папа ранен, но еще это значит, что он не умер. Детали пазла начинают складываться в моей голове.

Когда мы приезжаем в Бруклин — Амму Ибрагим живет в большом кирпичном многоквартирном доме рядом с Проспект-парком, — все девять пассажиров вываливаются из машины бесформенной кучей. Мы стоим в лобби, лифт, кажется, никогда не приедет, и моя мать, которой уже очень давно надо в туалет, берет меня за руку и быстро тащит к лестнице.

Она перепрыгивает через две ступеньки. Я изо всех сил стараюсь не отставать. Второй этаж, третий… Квартира Амму находится на четвертом. Тяжело дыша, мы заворачиваем за угол и вылетаем в коридор, в конце которого дядина квартира. Мы в восторге, у нас получилось: мы обогнали лифт! И тут мы видим, что нам навстречу медленно идут три человека. Двое в темных костюмах, они держат в высоко поднятых руках полицейские жетоны. Третий — офицер полиции в форме, он положил руку на кобуру пистолета. Моя мать идет к ним навстречу.

— Мне надо в туалет, — говорит она, — я поговорю с вами, как только выйду.

Мужчины смущены, но пропускают ее. И лишь когда она пытается взять с собой меня, один из темных костюмов поднимает руку, как регулировщик.

— Мальчик должен остаться с нами, — говорит он.

— Это мой сын, — отвечает мама. — Он пойдет со мной.

— Мы не можем этого разрешить, — говорит другой темный костюм.

Моя мать в замешательстве, но лишь на секунду:

— Вы что думаете, я себя там покалечу? Вы думаете, я покалечу своего сына?

Первый костюм безучастно смотрит на нее.

— Мальчик останется с нами, — повторяет он. Потом смотрит на меня сверху вниз, пытаясь изобразить некое подобие улыбки.