Остров в море. Пруд белых лилий - Анника Тор
Когда мама с папой сказали, что им с Нелли придется поехать в Швецию, Штеффи расстроилась, но она никогда не сомневалась, что для них так было лучше всего. Тогда ведь они верили, что расстаются лишь на короткое время. Через несколько месяцев вся семья получит въездную визу в Америку. «Самое большее – полгода». Штеффи все еще помнила папин успокаивающий тон, когда спросила, как долго это продлится.
Теперь Штеффи понимала, что они могут встретиться не раньше, чем кончится война, но иногда она думала, что лучше бы они с Нелли остались в Вене. Она знала, что мама с папой живут в тесной и холодной лачуге и что им не хватает еды. Что папе очень мало платят за работу в Еврейском госпитале, а мамы нет дома с раннего утра и до позднего вечера. Что родители, как и другие евреи в Вене, живут в постоянном страхе, не зная, что немцы предпримут в следующий раз.
И все же иногда Штеффи хотелось оказаться там. Она тосковала по маминому запаху и по ее мягким щекам, по теплым рукам папы и его дружескому голосу.
Но хуже тоски ее мучила неспокойная совесть. Какое она имела право, сытая и довольная, жить в просторной, теплой, светлой комнате на одной из центральных улиц Гётеборга, когда не только мама с папой, но и Эви, и другие ее друзья мерзли и голодали? Ей следовало быть с ними в Вене. Она могла бы помогать маме по хозяйству, вместо нее ходить через весь город за покупками, разжигать камин, чтобы к возвращению мамы с папой было тепло.
Но она была бы ртом, который нужно кормить, и поэтому мама с папой умирали бы от беспокойства за них с Нелли, если б они жили там. Для всех лучше, что они в Швеции, где о войне напоминает лишь то, что все больше продуктов распределяется по талонам, а автомобили ездят на вонючем генераторном газе вместо бензина. Это так, она знала, но все же чувствовала несправедливость в том, что она здесь, а они – там.
Раздался стук в дверь, одна из свинговых мелодий Свена.
– Входи.
Свен стоял в дверях и смотрел на нее.
– Я тебе помешал?
– Нет.
Он взглянул на письмо в руке Штеффи:
– Это от твоих родителей?
– От мамы.
– Что-нибудь новое?
Штеффи покачала головой. Она чувствовала тревогу, но не могла объяснить ее даже Свену.
– Американцы должны вступить в войну, – произнес Свен. – Тогда у немцев не будет ни единого шанса.
– Ты не можешь поговорить о чем-нибудь еще? – запальчиво сказала Штеффи. – Я устала от бесед о войне.
Свен озабоченно посмотрел на нее. Затем взглянул на часы.
– Пойдем, – сказал он, – тебе нужно развеяться.
– Что мы будем делать?
– Увидишь.
Когда они надевали пальто, в прихожую выскочил Путте, яростно тявкая.
– Э, нет, Путте, – сказал Свен. – Ты уже гулял. Так что придется тебе остаться дома. Нам сюда, – сказал он. – Дневной концерт начнется через десять минут.
У Штеффи потеплело на душе от радости. Много лет прошло с тех пор, как она слушала музыку в последний раз. Когда нацисты захватили власть в Австрии, они запретили евреям посещать кинотеатры, театры и концерты. На острове ей не позволяли слушать музыку по радио. Согласно церковным правилам, тетя Марта считала это грехом.
При мысли о тете Марте она почувствовала укол совести, но постаралась не думать об этом. Музыка была частью ее жизни, с тех пор как она себя помнила. Мамина игра на пианино и песни, ее собственные уроки музыки, домашние концерты и оперные выступления, прогулки летними вечерами на концерт в парк Пратер. Что в этом плохого?
– О чем ты задумалась?
– Ни о чем.
– Тогда пошли.
Они отыскали свои места в задних рядах и сели. Дирижер поднял палочку. Чудесная музыка захлестнула ее с головой. Это был Моцарт, концерт для фортепиано фа минор. Она вспомнила, что уже слышала его давно, с мамой и папой. Это была последняя мысль, которая мелькнула у нее в голове, затем Штеффи растворилась в музыке и забыла обо всем.
Прозвучал последний такт. Штеффи медленно осознавала, что сидит в концертном зале среди аплодирующих людей, рядом – Свен. Но она все еще чувствовала полнейшую тишину внутри себя и не хотела нарушать это чувство разговором.
– Какая ты тихая, – сказал Свен, когда они снова вышли на площадь Гёта. – Тебе понравилось?
– Да, – ответила она, – конечно, мне понравилось. Спасибо, что ты взял меня с собой.
– Хорошо, – сказал Свен. – Теперь пойдем в кондитерскую.
Они направились вниз по бульвару и вошли в кондитерскую. Это было приятное место: красная бархатная обивка на мебели, зеркала в золоченых рамах.
– Что ты любишь? – спросил Свен. – Можешь выбрать все, что захочешь.
Штеффи заказала пирожное «Наполеон» в блестящей розовой глазури. Свен взял такое же и попросил принести горячий шоколад со взбитыми сливками для Штеффи и кофе для себя.
Они сидели за маленьким круглым столиком и лакомились пирожными. Штеффи давно уже не ела такой вкусноты. Она пригубила шоколад, едва касаясь сливок, растягивая удовольствие.
– Свен, – сказала она, – ты думаешь, это правильно, что у меня все хорошо, тогда как у мамы с папой не хватает еды?
– Нет, – сказал Свен, – не думай так. Ты здесь, потому что они хотели, чтобы у тебя все было хорошо. Твои родители обрадовались бы, если б знали, что ты сидишь здесь и ешь пирожное. Тебе не за что себя винить. Понимаешь?
Штеффи кивнула. Когда Свен говорил, Штеффи не сомневалась, что он прав.
Глава 14
– В среду мы были на концерте, – рассказывала Штеффи Гарриетт и Лилиан. – А потом он пригласил меня в кондитерскую.
Хотя это была правда, Штеффи казалось, что она лжет. Ее ложь о Свене пачкала обманом все, что она о нем говорила. У нее портилось настроение, но вместе с тем появлялось щекочущее чувство возбуждения.
Порой она почти верила, что рассказывает правду. Как они шли рука об руку, выгуливая Путте, о чем Свен шептал ей на ухо, когда они были одни, о том, что им, как заговорщикам, приходится держать все в тайне.
– Его родители не должны ничего знать, – сказала Штеффи. – И мои
