Сказки французских писателей - Сидони-Габриель Колетт
Тогда птица снова взлетела на свой насест и совсем не стала закрывать глаза.
Все замерло.
Дзинь-дон-донк, звенит наковальня, дзинь-дзинь! Что там куют? Кто бьет по наковальне? Дон-дон-донк!
Птица моргнула одним глазом, моргнула другим.
Все тот же малыш. Ему уже шесть месяцев. Он работает в кузнице.
От ярости перья у птицы встали дыбом.
— Как так?
Звенит железо.
— Как так? Как? Среди бела дня?
Вокруг кузницы копошился народец слепых личинок. Тысячи дождевых червей выползали из растрескавшейся земли. Тащили руду, тащили уголь. Целую кучу руды и угля. Целую кучу.
Птица спрыгнула с баобаба. Она принялась сначала за личинок и дождевых червей, но их много, много личинок, много дождевых червей, туго пришлось птице.
Когда она захотела схватить малыша, он спрятался в кузнице. Тогда птица проглотила кузницу. Еле проглотила, полно в кузнице железа, полным-полно больших кусков и стружек, полным-полно.
Когда птица захотела схватить малыша, он спрятался от нее в куче руды и угля. Птица — за ним, но она медленно переставляет ноги, еле-еле. Стала птица склевывать руду, стала склевывать уголь, все проглотила, всю кучу, до крошки, а куча была не маленькая, большая куча.
Когда птица проглотила всю кучу, малыш исчез. Под кучей лежал сундучок, блестел сундучок, как солнце, блестел, слепил глаза птице. Тогда птица проглотила сундучок и заснула.
Есть птице еще хотелось, но живот она уже набила, не взлететь на баобаб с таким набитым животом, и птица улеглась на земле, забылась тяжелым сном.
Спит птица. Все замерло.
Грень-грень-греньс! Крак-кратакрак-греньс!
Опять малыш, это он открывает сундучок.
Малыш открыл сундучок, вылез из сундучка, вылез из него в брюхе у птицы!
Как темно! Пусть будет светло — вжик! Малыш выходит из брюха птицы. Вжик! Большим ножом он распорол ей брюхо. Вжик! Острым ножом распорол брюхо птице, ножом острым как жало. На свободе малыш, он падает на землю головой вперед.
Падает, стукается головой, набивает на лбу шишку.
И начинает плакать.
Вот малыш сидит на земле. Совсем голый. Один на свете. Трет шишку и плачет. Плачет малыш, он один на свете, тоскливо ему, тоскливо, и шишка болит.
И тут он слышит, кричат ему:
— О, король, благодарим тебя!
Кричат ему звери, кричат ему вещи, вышли они из брюха птицы. Леса кричат, горы кричат, и луна, и озеро, и берег озера, и болотце, даже старые разбитые горшки, которые съела птица на дне болотца. Все кричат малышу, возвратившись домой:
— О, король, благодарим тебя!
Вышли быки из брюха птицы, вышел скот, петухи, цесарки, собаки, кошки, деревенские хижины, домашняя утварь — все они выбрались из брюха птицы, все вернулись по домам, все кричат малышу:
— О, король, благодарим тебя!
Вышли мужчины из брюха птицы, старики, юноши, женщины, дети, пленники, воины, пастухи, охотники, все вышли живые-здоровые, все смеются, как ни в чем не бывало. Всё они находят на своих местах: как был дом, так и остался, и не за что людям благодарить малыша.
Видит малыш, опять его забыли, и говорит:
— Благодарю!
Он встает на ножки и забирается в брюхо к птице.
Но вот он уже выходит оттуда, и не один, а с тысячью друзей, с тысячью закованных в латы друзей, солнце горит на их спинах, у одних латы ярко блестят, у других тускло. Друзья поднимаются в воздух, они роятся около самого солнца, сейчас они ринутся вниз на деревню и начнут мучить людей. Замучает людей народец мух, замучает людей народец пчел, народец ос, и ничего им ни от кого не надо. Мух, пчел, ос несметное множество.
А король у них — тот малыш, которому нет еще и года.
Его зовут королем сирот.
Его народ — народ сирот.
Его страна — страна сирот.
Сильно мучают людей сироты. Одно горе с ними.
Бывает такое. — Не бывает.
— Ндиаро-ндиаро-ндиаро! — поет пичужка не больше королька, вьется она в небе над полянами и ловит мух, ловит пчел, ловит ос, ловит, чтобы избавить от них людей.
— Тиара-тио!
ЖЮЛЬ СЮПЕРВЬЕЛЬ
ХРОМЫЕ ИЗ ПОДНЕБЕСЬЯ
Тени древних обитателей Земли собраны были вместе в необъятных просторах неба; они передвигались по воздуху, как живые по земле.
И тот, кто прежде был первобытным человеком, говорил себе:
«Нам и нужно-то, понятное дело, всего одну хорошую, просторную пещеру для жилья да несколько камней, чтобы добыть огонь. И ведь что за напасть! Ничего нет твердого, ну совсем ничего, одни призраки, и ничегошеньки больше».
А современный отец семейства бережно вставлял то, что считал своим ключом, в дыру замочной скважины и поворачивал его, будто бы с величайшим усердием закрывая дверь.
«Вот я и дома, — думал он. — День подходит к концу; сейчас поужинаю и начну потихоньку укладываться».
Назавтра он вел себя так, словно за ночь у него отросла борода, и долго намыливал щеки кисточкой для бритья, сделанной из сгустка тумана.
Да, и дома, и пещеры, и двери, и даже лица дородных буржуа, некогда краснощекие, являли собой теперь бледные тени, рожденные воспоминаниями и лишенные всякой материальности, призраки людей, городов, рек и континентов, ибо там, наверху, помещалась небесная Европа со всей Францией: с ее Котантеном и её Бретанью — полуостровами, с которыми она не пожелала расстаться, а также с Норвегией, не растерявшей ни единого фиорда.
В этой части неба отражалось все, что происходило на Земле, будь то даже ремонт мостовой на безвестной улочке.
Можно было наблюдать, как проносятся мимо призраки экипажей различных эпох: кареты праздных королей, тележки и грузовые автомобили, омнибусы и паланкины.
А те, кто не знал иных способов передвижения, кроме ходьбы, не пользовались транспортом и теперь.
Одни до сих пор не верили в электричество, другие предрекали его распространение в скором будущем, третьи же поворачивали воображаемый выключатель, считая, что от этого им лучше видно.
Время от времени некий доносившийся неведомо откуда голос, единственный, который слышался в межзвездных пространствах, вещал каждому словно бы прямо в уши: «Не забывайте, что вы всего лишь тени».
Но смысл этих слов не задерживался в их сознании дольше четырех-пяти секунд, потом все продолжалось так, как если бы ничего не было сказано. Тени снова верили в реальность того, что делали, и следовали своим воспоминаниям.
Они лишены были возможности говорить даже шёпотом.
Но души их
