Шпион и лжец - Ребекка Стед
Когда утром мистер Икс выходит из квартиры, дверь открывается и обёртка выпадает.
Верней проверяет дверь каждые полчаса, начиная с раннего утра. Если обёртка выпала, это значит, что мистер Икс ушёл, и тогда Верней вставляет её обратно в дверь, чтобы знать, когда мистер Икс вернётся.
И пока она в двери, мистера Икс нет дома. И можно без малейших опасений входить в его квартиру при условии, что кто-то сторожит у домофона и подаст знак, если мистер Икс войдёт в здание.
Но вот что думаю я:
А что, если вдруг, когда я поздно вечером засовываю обёртку в дверь, мистера Икса нет дома? В таком случае обёртка выпадает из двери не когда он выходит, а когда он входит, и Верней вставляет её в дверь утром, когда мистер Икс ещё дома. Иными словами, а кто его знает?
– или другой вариант:
Допустим, когда я вечером засовываю обёртку в дверь, он действительно дома, и она действительно выпадает утром, когда он уходит; но что, если он возвращается раньше, чем через полчаса? Если, например, он просто вышел за бубликом?
А это опять-таки означает, что Верней вставляет обёртку в дверь, когда мистер Икс ещё дома.
Из чего вытекает, что в этот миг, когда мы оба стоим на коврике перед дверью мистера Икс и смотрим на обёртку, торчащую в двери, мистер Икс может находиться либо дома, либо не дома.
Либо – либо.
Умами
Когда я выпаливаю всё это тут же, не сходя с коврика, Верней пристально на меня смотрит и говорит, что если я буду продолжать в этом духе, то в итоге буду «парализован собственной логикой».
– Расслабься, – говорит он, – я знаю, что делаю.
– Я к этой двери не прикоснусь, – говорю я.
– Хорошо. – Рука Вернея хватается за дверную ручку и крутит её туда-сюда.
Заперто.
Верней разворачивается и бегом бежит к себе наверх, и я бегу за ним, думая о том, что покрутить ручку чужой двери – казалось бы, мелочь, но такая, от которой делается жутко.
– Попытка не пытка, – говорит Верней и делает запись в блокноте. – И теперь мы знаем, что он её не запирает на ключ. У него замок с защёлкой.
– Откуда ты знаешь?
– Это сразу чувствуется, если покрутить ручку.
Верней берёт бинокль и начинает смотреть в окно.
– Верней, – говорю я.
– А?
– Что ты стал бы делать, если бы дверь не была заперта?
Он опускает бинокль и смотрит на меня.
– Я бы так и записал. Это же важный факт.
– То есть на самом деле ты не собирался туда входить, правда?
– Кем ты меня считаешь? Дилетантом? Я бы ни за что не стал вваливаться в чужую квартиру, не разработав вначале план действий. Планирование – наше всё, Джордж. Мы затем и ведём наблюдение, чтобы выяснить привычки, реакции, всё такое. Этому я и пытаюсь тебя учить.
Он снова отворачивается к окну и поднимает бинокль.
– Люди не так уж сильно отличаются от птиц. Если достаточно долго за ними наблюдать, узнаешь всё, что тебе нужно.
– Попугаи ещё не вернулись? – Я прищуриваюсь и высматриваю гнездо.
– Нет пока. Дай им пару… Карамель, чего тебе опять?
Карамель стоит в гостиной с листком бумаги в руках. У Вернея, похоже, глаза на затылке.
Она демонстративно не обращает внимания на Вернея и протягивает мне листок.
– Я тут тебе распечатала. Про умами – помнишь, ты вчера нам рассказывал про пятый вкус? Короче, тут интересные факты. Про одного японца, который был помешан на идее открыть пятый вкус, потому что он точно знал, что не может их быть всего-навсего четыре. Да только никто ему не верил – а может, всем просто было наплевать. И вот он стал варить всякие водоросли, пока у него не получился ярко выраженный вкус, который не был ни сладким, ни солёным, ни кислым, ни горьким. Эту штуку добавляют в китайскую еду. В общем, пятый вкус. И ещё он есть у грибов. – Она суёт листок мне в руки.
– Ого, – говорю я. – Спасибо.
– И, между прочим, тут ещё написано, что «умами» означает «вкусность», хотя я, например, грибы вообще терпеть не могу.
Я пробегаю взглядом листок и вижу, что большинство предложений она подчеркнула.
– Спасибо тебе, – говорю я опять.
Она идёт к выходу, но останавливается:
– В этом же нет смысла. Еда не бывает вкусная сама по себе. Вкусно или нет, определяет только тот, кто её ест.
Я киваю.
– Да, я тоже об этом думал. Почему мы все любим разное? Разве мы не должны быть типа запрограммированы эволюцией на то, чтобы есть всё то, что нам полезно? И выплёвывать всё то, чем можно отравиться?
– Ага, – говорит она. – Вот, к примеру, почему я не люблю апельсины? Ведь если бы я была первобытным человеком и наткнулась бы на апельсиновое дерево, я бы ела эти апельсины, правильно же? Потому что кто знает, когда я в следующий раз нашла бы пищу?
– Вот именно, – говорю я. Немножко смешно представлять Карамель, в этих её поросячьих тапочках, первобытным человеком.
– Но я честно ненавижу апельсины. Когда за столом напротив меня кто-то пьёт апельсиновый сок, я всегда закрываю глаза.
– Надо же, – говорю я.
Верней выразительно смотрит на нас.
– Что? – спрашиваю.
– Ничего. Джордж, ты, кажется, хотел пригласить меня к себе? Чтобы я помог тебе с ключом? Нет, конечно, это всё дико интересно – апельсины, водоросли, – но…
Через пять минут Верней стоит в нашей кухне с ножом в руке.
– SOS – это очень просто. Запомни: три коротких, три длинных, три коротких.
Держа нож за лезвие, он рукояткой отбивает ритм по трубе отопления, которая тянется от пола к потолку.
Блям-блям-блям… блям, блям, блям… блям-блям-блям.
– Теперь ты, – говорит он и протягивает мне нож.
– Почему именно SOS? – спрашиваю я. – Я же могу просто так постучать по трубе. Ты и так поймёшь, что это я.
– Стучать просто так – это небрежность. Мало ли кто и зачем стучит по трубе. Может, мистер Жервэ жалуется на плохое отопление.
– В мае?
Снова этот типично вернеевский взгляд:
– Кто из нас кого учит, а, Джордж?
Я беру нож и пробую стучать:
Блям-блям-блям… Блям… блям… блям… Блям-блям-блям.
– Громче, – командует Верней. – Я же должен расслышать это там, наверху. А я и здесь-то, рядом с тобой, еле слышу.
– Но ты
