Мальчик из джунглей - Морпурго Майкл
Я не знал, что на это ответить, а потому опять промолчал.
– Они плохо поступили с тем тигром, – продолжал Кайя. – И с орангутанами плохо поступают. Мне это всё не по душе. Но скажи я им, они меня побьют, а то и прогонят. И у меня не будет работы. А могут и убить. Они плохие люди. Скверные вещи творят. Охотники мне сказали: «Не корми обезьяньего мальчика, воды и еды ему не давай». Но я так не могу.
С этими словами он просунул через прутья бутылку с водой. Я жадно приник к горлышку, а потом набросился на кокос и сжевал его так быстро, что чуть не подавился. И запил остатками воды.
Протягивая повару пустую бутылку, я впервые как следует посмотрел на него. Кайя был морщинистым низкорослым человечком, тонкая кожа обтягивала впалые щеки. Казалось, жизнь понемногу испаряется из его тщедушного тела. Но в глазах его были сила и доброта.
– Спасибо, – прошептал я.
– Я сделаю, что смогу, чтобы спасти тебя, мальчик, – сказал Кайя. – Но смогу я немногое. Они следят за мной. Здесь все следят за всеми.
– Что они с нами сделают? – спросил я.
– Наверное, продадут. Они всё тут продают. Добудут золота – продадут. Срубят деревья – продадут. Поймают орангутана или тигра подстрелят – тоже продадут.
– А меня?
Он пожал плечами:
– Не знаю, что сделают с тобой, мальчик. Может, и тебя продадут. Завтра мистер Энтони приедет из Джакарты[9]. Он тут вроде Господа Бога. Ему и решать. Он тут всё решает. Мистер Энтони говорит, кому работать, кому нет, кому жить, кому умереть. Всё. Теперь ложись спать, мальчик. – Кайя поднялся, чтобы идти, но снова присел. – О воде, что я приносил, никому не говори, – зашептал он. – И о кокосе тоже. Не скажешь? Если они прознают, что я тебя поил-кормил, мне худо придётся. Они меня побьют. Понимаешь, да? Обещай, что не скажешь!
– Обещаю, – откликнулся я.
Кайя вдруг улыбнулся, и я заметил, что у него во рту совсем мало зубов.
– Спят твои детки. И мне пора спать. Завтра утром опять приду. – И он растворился в ночном сумраке.
Это была самая долгая ночь в моей жизни. Теперь-то я понимал, насколько сильно зависел от Уны. И не только в смысле компании. Уна так долго решала все мои проблемы, берегла меня от опасностей, была моим защитником и проводником, отцом и матерью. А теперь её рядом не было, и я чувствовал себя одиноким и покинутым. Внезапно я разозлился на Уну. Почему она сбежала, а обо мне забыла? Почему не прогнала охотников? Могла бы остаться и помочь орангутанам и мне. И где теперь её носит? И тут мне подумалось, что, может, она ещё придёт и спасёт нас. Вдруг она где-то поблизости и просто выжидает? И в один прекрасный миг Уна как выскочит из джунглей да как спасёт нас! Да, наверняка так и будет. Она придёт. Должна прийти.
В ту ночь уснуть мне так и не удалось. И виной тому были не мухи, не беспрестанный шум джунглей и даже не горячие липкие орангутаны, которые разлеглись прямо на мне. Спать мне не давали надежда и страх. Я надеялся, что Уна придёт нам на помощь. И боялся, что не придёт. Потому что тогда неизвестно, что сулит нам завтрашний день. Я всё размышлял, кто же тот загадочный человек, о котором говорил Кайя, этот мистер Энтони из Джакарты, который волен казнить и миловать и вообще властен тут над всеми, включая меня и орангутанов.
Мысль о побеге, конечно, мне тоже приходила в голову. Хотя как отсюда сбежишь? Клетка деревянная, но сработана на совесть, и замок на ней крепкий. Чем больше я обо всём этом думал, тем большее беспокойство меня охватывало. Если я не найду способа бежать, если Уна не спасёт нас, завтра меня, скорее всего, продадут в рабство.
Надо как-то прогнать эти мысли. Прогнать нарастающий внутри страх. И тогда я начал декламировать стихотворение про тигра – на этот раз вслух, но тихонько, чтобы не разбудить малышей. Потом я решил, что спою все песни, какие знаю. И я начал мычать себе под нос. Я вспомнил все песни Джорджа Формби[10], которые мы с папой распевали дома: папа играл на укулеле «Блюз китайской прачечной» и «Вот стою я на углу, прислонившись к фонарю, жду, когда пройдёт красотка, та, которую люблю…».
Затем – даже не знаю почему – я вдруг запел гимн «Челси»: «Синий – наш цвет, футбол – наша жизнь…». Его исполняли каждый раз в конце матча на стадионе «Стэмфорд Бридж». Мы с папой вставали и пели, а нам вторил хор из сорока тысяч болельщиков. И посреди знакомой мелодии меня наконец сморил сон.
Я проснулся от шума мотора. По размытой колее с хлюпаньем и хрустом ехал автомобиль. Осторожно, чтобы не потревожить дремлющих малышей, я приподнялся на локтях. Огромный чёрный джип с затемнёнными окнами подкатывал к самому большому дому в посёлке. Этот дом я ещё вчера заметил – он выделялся среди остальных здешних лачуг. Собственно, это был единственный настоящий дом здесь – с нормальными застеклёнными окнами, с верандой, с невысокой деревянной изгородью. На веранде, прямо перед входом, стояло кресло-качалка. Я сразу подумал, что рядом со здешними развалюхами этот дом смотрится как-то очень уж по-домашнему.
К джипу уже со всех ног мчался босой рабочий, чтобы распахнуть дверцу автомобиля. Ещё двое поспешно раскатывали циновку от машины до веранды. Я на всякий случай задвинулся поглубже в клетку, а то ещё заметят. Теперь я видел только дверцы джипа, его огромные, заляпанные грязью шины и множество перепачканных ног, мелькавших мимо меня.
На циновку ступил мужчина в начищенных до глянца коричневых туфлях и белых брюках с безукоризненными стрелками. Он сделал несколько шагов в сторону веранды, но потом замер, развернулся и направился прямо ко мне. В руках у него была отполированная чёрная трость. На каждом пальце сверкали золотые кольца – где одно, а где и больше. Внезапно у меня прямо носом оказалось его лицо – бледное, одутловатое, потное, с блестящими ехидными глазками.
– Вот, значит, ты какой, – растягивая слова, произнёс мужчина по-английски. – Мне уже сказали про обезьяньего мальчика. Сядь-ка, обезьяний мальчик, дай посмотреть на тебя.
Выговор у него был какой-то странный, незнакомый. Где так разговаривают, я не знал. Знал я только то, что это и был тот самый мистер Энтони из Джакарты, о котором рассказывал Кайя. Который тут вроде Господа Бога. Мужчина вытер шею носовым платком.
– Ты знаешь, кто ты, обезьяний мальчик? – продолжал он. – Заноза в заднице, вот ты кто. Бельмо на глазу. От тебя одни только проблемы, а проблемы мне ни к чему. Имеешь проблему – избавься от неё, я так думаю. Так что, может, я пущу тебе пулю в лоб и прикажу бросить в яму где-нибудь в джунглях. Была проблема – нет проблемы. Хотя… Хотя, возможно, ты принесёшь мне доллар-другой, а после уж я тебя пущу в расход. Это всегда успеется, верно? Подумаю, что с тобой делать, за завтраком.
Он выпрямился и приказал:
– Приведите обезьяньего мальчика в дом. Только сначала вымойте как следует этого оборванца. А то от него несёт за милю.
Мистер Энтони зашагал через толпу – и Кайя тоже был там, – а жители посёлка опускали глаза и кланялись, когда он проходил мимо.
– Ну и где этот драный тигр? – спросил мистер Энтони. – Давайте покажите. Я хочу видеть тигра. И смотрите мне, если он вдруг нехорош.
Его сопровождали телохранители, все в блестящих чёрных костюмах, у каждого в руках ружьё.
Я всё ждал и ждал, когда же за мной придут. Час тянулся за часом – так мне, по крайней мере, казалось, – и всё это время я боролся со страхом. Я старался думать о маме с папой, о ферме, пытался мысленно увидеть всех и всё. Представить, что я с ними – с дедушкой на тракторе, с папой на футболе. Пусть это будут мои последние мысли, если уж мне суждено умереть. Я закрыл глаза и попробовал погрузиться в воспоминания. И тут за мной пришли.
Сильные руки выдернули меня из клетки и стиснули мои локти. Пока меня тащили, маленькие орангутаны висели на мне, крепко цепляясь за что попало. Хоть и я и боялся до смерти, одно было хорошо: я выбрался из клетки и мог размять ноги. Народ за нами так и валил – все обезумели от восторга, вопили, улюлюкали. Людей становилось всё больше и больше.
