Иван Грозный: Кровавый поэт - Бушков Александр Александрович
И уж безусловно, не знакомы с подробным жизнеописанием Курбского в Польше. А оно заслуживает самого пристального рассмотрения. О человеке в первую очередь свидетельствуют не его словеса, а поступки, которые сплошь и рядом находятся в решительном противоречии со словами…
Так вот, в Польше Курбский вел себя как закоренелый феодал-крепостник, ухитряясь перещеголять тамошних вельможных панов (а это, сразу отмечу, сделать было непросто, поскольку означенные паны-магнаты произвол чинили фантастический и тягаться с ними было трудновато…)
Фокус в том, что предусмотрительный король польский не в «полное и безраздельное владение» дал Курбскому все вышеперечисленные земли, а назначил его не более чем королевским управляющим - разница, согласитесь, такая же, как между понятиями «государь» и «милостивый государь». Но Курбский высокомерно не обращал внимания ни такие юридические тонкости: князь он или нет?!
Для начала он самовольно присвоил сам себе титул «князя Ковельского». Живет в Ковеле? Живет. Значит, князь!
Звание «старосты Кревского» он опять-таки носил совершенно незаконно - тут уж виноват польский король, опять-таки совершивший беззаконие: по тогдашним литовским законам, старостой, главой «староства» (волости) не мог быть иностранец, Рюрикович он там или кто еще…
Но Курбский, как уже говорилось, плевал на законы. Начал вести себя в Ковельской волости, как полновластный хозяин, который захочет - помилует, а захочет - казнит.
Против чего тут же стало выступать местное население. Потому что состояло не только из крестьян (действительно бесправных), но и из городских жителей (мелких шляхтичей, горожан-мещан, еврейских общин), надежно защищенных как Магдебургским правом, так и королевскими привилегиями. По старой русской боярской привычке всех «кормленщиков» Курбский попытался было ввести «чрезвычайные налоги» - но жители платить не стали, а пошли жаловаться и в городской магистрат, и королевским чиновникам, на что по закону имели полное право…
Обломившись, Курбский принялся рэкетировать ковельских евреев. Когда они платить отказались, он захватил нескольких, велел вырыть во дворе замка яму, налить туда воду, вывалить корзину пиявок и посадить туда евреев - пока не выложат денежки, морды жидовские…
Дело опять-таки пошло в суд, а потом стало предметом разбирательства в Люблинском сейме, то есть областном парламенте. Буйная шляхта в Польше была все же не всесильна. Над своими «хлопами», крестьянским «быдлом», она могла издеваться безнаказанно, но вот свободные люди-горожане свои права знали назубок и отстаивать их умели…
Князя позвали на сейм. Самое трагикомическое, что Курбский, похоже, искренне не понимал, почему на него накинулись. Обложил население незаконными поборами? Так он же местный князь, имеет право! Евреев держит в пруду? Так то ж жиды! Какой там борец за свободу и демократию… Одно слово - феодал в худшем смысле этого слова…
Так ему и не втолковали, как ни пытались, что в Речи Посполитой существуют писаные законы, что вольные горожане, поляки они или евреи, находятся под охраной этих законов, и никто не имеет права изгаляться над ними так, как это делает Курбский. Князь смотрел на своих оппонентов, как баран на новые ворота, и твердил одно:
– Я же князь! А они кто!?
В конце концов сейм, ничего от князя не добившись, апеллировал к королю. Тот отправил Курбскому два указа: одним прямо запрещал тиранить евреев и прочих горожан, а другим напоминал: все имения князю даны лишь в пожизненное владение, пока он служит короне, а после смерти Курбского они отойдут в казну. Правда, «классовая солидарность» и тут не пропала: король уточнил, что, если у Курбского будет наследник мужского пола, имения отца он все же получит. Рюрикович не мог не порадеть Рюриковичу…
Курбский унялся, но не особенно. Слова о наследнике мужского пола ему в память засели крепенько, и он решил жениться, дабы этим наследником обзавестись. Вообще-то, как мы помним, у него имелась в России законная супруга… но князь он или кто!?
Присмотревшись к окружающим кандидатурам, он выбрал (скорее всего, даже наверняка, из-за несметных богатств) аппетитную вдовушку, Марию Монтолт-Козинскую, по происхождению княжну, которая до этого похоронила двух предшествующих супругов и состоянием владела огромным.
Неизвестно уж, как наш прощелыга ухитрился обаять, тертую жизнью вдову, но она, вступая с ним в брак, записала на супруга все свое немаленькое имущество.
Вот только, женившись, Курбский влип в нешуточные дрязги с жениными родственниками. А семейка у них была лихая, можно сказать, забубённая, вполне в духе тогдашних шляхетских вольностей развлекавшаяся. Мария и ее родная сестра Анна совместно владели богатым имением, которое по какой-то юридической закавыке нельзя было поделить пополам. А потому сестрички пакостили друг дружке со всей шляхетской непринужденностью: то Анна, верхом на коне и с сабелькой, во главе своих слуг налетит на Машенькины деревни, колошматя и грабя крестьян, то Мария, устроив засаду на большой дороге, перехватит Анечку и ограбит дочиста… Весело жили. По-родственному.
Теперь, когда имения перешли к Курбскому, вся ненависть жениных родичей сосредоточислась на нем: Рюрикович, черт его подери! Захапал все, увел из-под носа… Родичи стали налетать во главе вооруженных ватаг уже на «маентки» Курбского. Сыновья Марии от первых браков тоже развлекались, как могли: то подкупят княжеских слуг, чтобы выкрали у Курбского чистые бумаги с подписями и печатями (на них ведь можно много интересного написать), то пытаются подстеречь князя на дороге и ухайдокать к чертовой матери. Да еще доносы пишут и сплетни распускают. Жизнь у князя стала нервная. Именно тогда он в своих опусах начинает жалиться на приютивших его ляхов, именуя их «людьми тяжелыми и негостелюбивыми».
Ну а года через три супруги расстались - с долгими ссорами, скандалами и тяжбами. Князь письменно жаловался властям, что жена ему изменяет со слугой самого подлого сословия. Та в ответ ухитрилась через суд отобрать записанные на супруга имения обратно… Так и разбежались.
Сохранилась в архивах и жалоба ковельского боярина Порыдубского, печалившегося королю, что Курбский отнял у него имение, все движимое имущество, а самого с женой и детьми шесть лет держал в заключении, - и цел королевский указ, предписывающий князю вернуть награбленное и выплатить компенсацию за все притеснения.
Неподалеку от этих бумаг покоятся аналогичные: жалоба другого ковельского боярина, Осовецкого, на дом которого напали вооруженные слуги Курбского, избили плетьми жену хозяина и выгнали все семейство взашей, объясняя, что их имение теперь вовсе даже не их, а Курбского. И вновь рядом лежит королевская грамота, повелевающая ворюге возвратить хапаное.
Там же - жалобы ковельских крестьян на то, что Курбский отбирает у них земли и раздает своим людям (чтобы оценить в должной степени всю пикантность этого факта, следует учесть, что в то же самое время Курбский письменно порицал Грозного за причиненные крестьянству страдания…) И снова - королевский указ: крестьян впредь не обижать и никаких новых податей из них не выколачивать…
Курбский женился в третий раз - теперь на молоденькой и небогатой (должно быть, учел печальный опыт второго брака), - и жена родила ему сына с дочерью.
Тут Сигизмунд-Август, мягкотелый дальний родственничек Курбского, помер - и Курбский, должно быть, пережил немало жутких минут, пока шли переговоры об избрании на польский трон Ивана Грозного. Но дело, как мы помним, сорвалось, и королем стал французский принц, очень быстро сбежавший из Польши. На его место пришел властный мадьяр Баторий, ни с какого боку Курбскому не родственничек. Очень может быть, о Рюрике никогда и не слышавший. Для него Курбский был какой-то мелкой провинциальной шантрапой, и не более того. А посему, когда началась новая война с Москвой, Курбского самым вульгарным образом мобилизовали, как и прочую мелкоту. Не армию предложили возглавить, а прислали повестку обычного образцы: мол, изволь собран» со своего поместья вооруженный отряд и явиться в такой-то полк…
