Набоков в Америке. По дороге к «Лолите» - Роупер Роберт
В первом рассказе Набокова, действие которого разворачивается в Америке, – “Превратности времен” (“Time and Ebb”, в других переводах – “Время и забвение”, “Быль и убыль”) – повествователь описывает события 1940-х годов восемьдесят лет спустя. Старик вспоминает причудливые, очаровательно-старомодные детали, из которых складывалась жизнь в 1944 году, – небоскребы, киоски с газировкой, самолеты – и говорит с читателем сложными, вязкими предложениями:
Я также достаточно стар, чтобы помнить пассажирские поезда; малым ребенком я молился на них, подростком – обратился к исправленным изданиям скорости… Их окраску можно было бы объяснить созреванием расстояния, смешением оттенков порабощенных ими миль, но нет, сливовый цвет их тускнел от угольной пыли, приобретая окрас, свойственный стенам мастерских и бараков, предпосылаемых городу с тою же неизбежностью, с какой грамматические правила и чернильные кляксы предшествуют усвоению положенных знаний. В конце вагона хранились бумажные колпачки для нерадивых гномов, вяло наполнявшиеся (передавая пальцам сквозистую стужу) пещерной влагой послушного фонтанчика, поднимавшего голову, стоило к нему прикоснуться66.
Ностальгия носила оттенок самолюбования. Пожалуй, Набоков подражал Г. Уэллсу, книгами которого зачитывался в детстве, или же Фредерику Льюису Аллену, автору бестселлера “Только вчера” (1931), бойкой истории 1920-х годов. “А, так это он про те конусообразные бумажные стаканчики”, – думает читатель, расшифровав тайнопись последнего предложения, поскольку “сквозистая стужа” и “вяло наполнявшиеся… пещерной влагой бумажные колпачки” сбивают с толку своей вычурностью.
Набоков относился к Америке с нежностью. Здесь “воплотились… мои заветнейшие «даровые» мечты, – пишет он сестре в 1945 году. – Семейная моя жизнь совершенно безоблачна. Страну эту я люблю. Мне страстно хочется перетащить вас сюда. Наряду с провалами в дикую пошлость, тут есть вершины, на которых можно устраивать прекрасные пикники с «понимающими» друзьями”67. И пусть его туда забросила судьба, но он выбрал эту страну сердцем. Писатель хотел, чтобы, несмотря на всю вульгарность Америки, туда приехала его сестра с сыном. Как Манн, выгуливавший пуделя в парке Пэлисейдс в Санта-Монике, был очарован светом Калифорнии, так и Набоков был полон жизни и надежд и в этот счастливый период замыслил написать “Лолиту”.
Глава 9
Когда Набоков начал работу над романом, Уилсон прислал ему шестой том французского издания “Исследований по психологии пола” Хэвлока Эллиса1. Уилсон хотел обратить внимание Набокова на приложение к книге: сексуальные откровения некоего мужчины, который родился на Украине около 1870 года. Он был из богатой семьи, воспитывался за границей, половую жизнь вел с 12 лет. Он был настолько одержим сексом, что это мешало ему учиться, так что, дабы получить диплом инженера, мужчине пришлось от секса на время отказаться. Накануне свадьбы с невестой-итальянкой он спутался с малолетними проститутками и предался прежней порочной страсти. Промотал все деньги, свадьба, разумеется, расстроилась, а он пристрастился к сексу с девочками-подростками и стал эксгибиционистом. Рассказ его заканчивается признанием, что жизнь сломана, надежды нет и нет сил бороться со страстью2.
В ответ Набоков написал:
Большое спасибо за книги. Меня немало позабавили любовные похождения этого русского. Невероятно смешно. Ему очень повезло, что в его отрочестве нашлись девочки, которые были не прочь… Концовка до смешного сентиментальна3.
Набоков, вероятно, находился в том состоянии души, когда кажется, будто мир сам идет тебе навстречу, и повсюду видятся отражения замысла, который пока еще только у тебя в голове. Похоже, он твердо решил написать роман о сексе – который, скорее всего, подвергнется нападкам за непристойность, как было с уилсоновским сборником “Мемуары округа Геката”. Примечателен и тон его письма Уилсону: уже появляются остроумные саркастические замечания, каких не было прежде. Кажется, будто Набоков предчувствует, за что именно критики ополчатся на его роман – за недостаточное сострадание к тем, кто его заслуживает, и за излишнюю снисходительность к тем, кто ее недостоин: в самом деле, негодяю Гумберту Гумберту писатель сочувствует едва ли не больше, чем несчастной нимфетке, чью жизнь он исковеркал.
В Кембридже у Набокова было много знакомых. У него были друзья по литературе, преподаватели из Гарварда и Уэлсли, и собратья-“страдальцы”, которые так же, как он, любили ловить и изучать насекомых. Одним из набоковских приятелей-энтомологов был сын хранителя фонда моллюсков из гарвардского музея4: Набоков с 1943 года переписывался с молодым человеком, который интересовался голубянками. Другой молодой ученый, Чарльз Л. Ремингтон, начал наведываться в Музей сравнительной зоологии, как только уволился с военной службы, и вскоре стал одним из основателей Общества лепидоптерологов, членом которого стал и Набоков. В середине лета 1946 года Ремингтон написал Набокову и предложил вместе съездить в Колорадо поохотиться на бабочек5. Еще он написал Хейзел Шмолль6, владелице заказника неподалеку от национального парка Роки-Маунтин, и спросил, нельзя ли пожить у нее на ранчо. Шмолль, которая была ботаником и изучала флору штата Колорадо, обычно давала объявления о сдаче комнат для гостей в газете Christian Science Monitor. Набоков, узнав, что она предпочитает непьющих постояльцев, наотрез отказался у нее останавливаться.
На следующее лето он все-таки поехал в Колорадо. Поездка состоялась благодаря тому, что Набокову выплатили аванс в 2 тысячи долларов за роман “Под знаком незаконнорожденных”7, да и в целом материальное положение его поправилось: в Уэлсли ему платили 3250 долларов, жалованье в Музее сравнительной зоологии и годовой аванс от журнала New Yorker вместе составляли довольно-таки круглую сумму, к тому же время от времени случались гонорары за лекции8. На запад Набоковы поехали на поезде. Дмитрию уже исполнилось тринадцать лет, он очень вытянулся (его рост уже тогда был больше 180 см). Поездка на запад означала для него возвращение к любимому занятию – альпинизму и прогулкам по горам. Маршрут строили исходя из энтомологических интересов Набокова-старшего. Тут пригодились советы друзей (Комстока из Американского музея естественной истории и Чарльза Ремингтона), однако к этому времени Набоков уже изучил тысячи экземпляров бабочек, многие из них впервые внес в каталог, так что и сам прекрасно знал, где лучше искать. Он отлично помнил названия американских мест для охоты за бабочками, как известных, так и нет. Чивингтон, перевал Индепенденс-Пасс и пик Ла-Плата в Колорадо, Руби и каньон Рамсей в Аризоне, западная часть Йеллоустоунского национального парка, болота Толланд, окрестности городка Полярис, штат Монтана, и Харлан в канадской провинции Саскачеван. Набоков уже сорок лет читал труды по энтомологии9. Его карточки из Музея сравнительной зоологии демонстрируют любовь к деталям, прежде всего к морфологическим – подсчет количества чешуек на крыльях, описания гениталий, портреты политипов – и во вторую очередь подробностям, связанным с поимкой того или иного экземпляра. “Поймана Хаберхауэром в окрестностях Астрабада в Персии, – писал Набоков об одном из насекомых, попавшем в коллекцию семьдесят пять лет назад, – скорее всего, в горах Лендакур… где летом 1869 года он провел два с половиной месяца, с 24 июня, «в ауле, где только летом живут пастухи», Хадшьябад, 8000 футов”10.
Другая заметка на удивление поэтична: “завалы из бревен на песчаной отмели [реки Прист, штат Айдахо] и стремительный бег облаков, отражавшихся в темной воде меж высоких берегов”11. Набоков гордился оригинальным стилем таких описаний. Так, о бабочке Lycaena aster Edwards он писал: “Летом 1834 года они водились в таком же изобилии, как Coenonympha tullia на острове Карбониэр… где нельзя было шагу ступить, чтобы из травы не вспорхнула стайка этих ярких созданий”12.
