Чувашские легенды и сказки - сказки Народные

Сармандей с горя плачет, курочка кудахчет.

Ворота и те растревожились: то распахиваются широко, то опять закрываются.

Идет бык на водопой:

— Эй, ворота, что с вами: то открываетесь, то закрываетесь?

Отвечают ему ворота:

— Как же нам не раскрываться, как же нам не закрываться?! Сармандею курочка снесла желтое яичко, а то яичко мышка задела хвостом и разбила; Сармандей с горя плачет, курочка кудахчет.

Тогда бык говорит:

— Зареву-ка и я погромче!

С ревом и к реке подошел.

Река его спрашивает:

— Что ревешь ты, бык рогатый?

— Да как же мне не реветь? — отвечает речке бык. — Сармандею курочка желтое яичко снесла, а мышь то яичко хвостом задела и разбила; Сармандей слезами заливается, курочка кудахчет, ворота и те, то откроются, то закроются.

Река и говорит:

— Негоже и мне оставаться в сторонке, вместе со всеми буду горевать.

Идет по воду молодка.

— Ты что, речка, волнуешься?

— Как же мне не волноваться? Сармандею курочка снесла желтое яичко, а то яичко мышка разбила; Сармандей с горя плачет, курочка кудахчет, ворота то открываются, то закрываются, на что бык — и то ревмя ревет.

— С горя горького, пожалуй, и я разобью одно ведро, — говорит молодуха, раз — и нет ведра.

Приходит она домой, а свекровь тесто месит.

— Что же, сношенька, идешь-то с одним ведром?

— До ведра ли, до воды ли тут? — отвечает сноха. — Сармандею курочка снесла желтое яичко, то яичко мышь хвостом задела и разбила; Сармандей с горя плачет, курочка кудахчет, ворота то открываются, то закрываются, бык ревмя ревет, река и та волнуется.

Тогда свекровь тоже говорит снохе:

— Горе-то какое! Дай-ка, и я выброшу тесто.

Взяла все из квашни да и выбросила.

К тому времени возвращается сын из леса. Проголодался, а угощать его нечем. Тогда он спрашивает:

— А вы разве яшку[6] не варили?

— Какая там яшка, до нее ли? — мать ему отвечает. — Сармандею курочка снесла желтое яичко, а то яичко мышка разбила, Сармандей с горя плачет, курочка кудахчет, ворота то открываются, то закрываются; бык ревмя ревет, речка волнуется, молодуха наша и то без ведра домой пришла.

Тут и сын загоревал:

— Если такое дело — сброшу-ка и я с ноги один сапог.

Снял сапог и в окошко выбросил.

Тут и сказочке конец.

РАЗБОРЧИВАЯ НЕВЕСТА

езли на продажу воз кукол. Одна кукла упала с воза на дорогу, потом встала да и пошла себе куда глаза глядят. Беленькое платьице на кукле ветерком колышет, серебряная тухъя на голове позванивает, новенькие лапоточки поскрипывают.

Повстречался кукле воробушек.

— Куда путь держишь, подруженька? — спрашивает воробей.

— Замуж собралась, жениха искать иду, — отвечает кукла.

— А чем я не жених? — говорит воробей. — Иди за меня.

— Что ж, может, и пойду. Только ты сперва покажи, как поешь-пляшешь.

Воробей растопорщил свои перышки, начал прыгать и петь: «Чилик! Чилик!»

— А теперь скажи, какое твое житье-бытье? — спрашивает кукла.

— Попадется зернышко — поклюю, не попадется — в мякине пошевыряюсь, а мясца захочется — букашек поищу.

Кукла подумала-подумала да и говорит:

— Нет, воробей, не пойду я за тебя замуж. Песни твои короткие и скучные, а в мякине платье мое запылится.

Обиделся на такие речи воробей, вспорхнул и улетел. А кукла пошла своей дорогой.

Попадается ей навстречу ворон, спрашивает:

— Далеко ли, куколка, идешь?

— Иду жениха искать, — отвечает кукла.

— А не могу ли я быть твоим женихом? — спрашивает ворон.

— Сначала покажи, как поешь-пляшешь, да скажи, какое у тебя житье-бытье, тогда и посмотрим, какой из тебя жених.

— Карр, карр! — прокаркал ворон да на одном месте попрыгал — вот и вся его песня и пляска. А житье у меня такое: где что попадется — полакомлюсь, не попадется — в навозе поковыряюсь.

Кукла опять подумала и говорит:

— Нет, ворон, не пойду за тебя. Песни твои грубые, пляски некрасивые, а в навозе ковыряться — свои новые лапоточки загрязню.

Ничего не сказал на это ворон, поднялся и улетел. А кукла дальше пошла. Идет-идет — навстречу ей мышонок показался.

— Куда путь держишь, красавица? — спрашивает мышонок.

— Жениха ищу, — отвечает кукла.

— Может, я гожусь в женихи?

— А это мы сейчас посмотрим. Покажи, как ты поешь-пляшешь, да скажи, какое у тебя житье-бытье.

— Пи-пи, чикки-чикки, пи-пи, — запищал мышонок тоненьким голоском, будто на скрипке заиграл. А потом покрутился, повертелся на своих тоненьких ножках перед куклой — танец станцевал.

Кукла слушает да на танцующего мышонка глядит: и песни, и танцы ей нравятся.

Остановился мышонок, стал о своем житье-бытье рассказывать:

— Пи-пи! Житье у меня — надо бы лучше, да некуда. Хлеба — полные закрома, масла и меда — непочатые кадушки. Чего душа желает, то и ем; одна нога в меду, другая в масле. А живу в амбаре, под сусеком — и сытно, и чистенько. Увидишь — залюбуешься!

Понравились привередливой кукле речи мышонка.

— Что ж, — говорит, — пожалуй, выйду за тебя замуж.

Пошли они под ручку в мышиный дом и затеяли свадьбу. Назвал мышонок полный дом родни да знакомых. Кого только тут не было: и крот в бархатном пальто, и суслик в коричневой шубке, и мыши с мышатами в серых платьицах — все сидят за свадебным столом, пьют, едят, веселятся. А мышонок с куклой выставили свои запасы на стол и гостей потчуют:

— Кушайте, гости дорогие, угощайтесь!

Наелись гости, напились, захмелели. Ну, а захмелев, и в пляс пустились: только пыль столбом.

Наплясались, приустали, закричали хором:

— Молодую просим!

Поднялась кукла из-за стола, платьице свое поправила, охорошилась и пошла в пляс. Да так плавно плясала, что серебро на голове лишь чуть-чуть позванивало.

Гости глядят во все глаза на плясунью, в ладоши хлопают, похваливают. А кукла от тех похвал еще пуще в азарт вошла: голову назад откинула, под ноги не смотрит, лапоточки сами ее по кругу несут. Под конец закружилась, закружилась невеста, и — бух! — в кадку с пивом угодила.

Вытащили ее из кадки, не дали захлебнуться, однако же платье на ней из белого желтым стало.

Залилась невеста горючими слезами и побежала на речку платье мыть-полоскать. Прибежала на берег, а место оказалось болотистым — в грязи завязла. Попыталась выбраться — еще глубже утонула. Глянула туда-сюда, нет ли кого поблизости, и увидела на ветле воробья, что ее сватал.

— Помоги, дружок воробей, выбраться, — попросила она своего знакомца. — Пришла платье полоскать да вот, видишь, в грязи завязла.

— Нет, куколка, — прочиликал воробей в ответ, — не могу я тебе помочь, боюсь, как бы мякинной пылью еще больше твое платье не загрязнить, — с тем и улетел прочь.

Все глубже вязнет в грязи кукла, поглядывает по сторонам — нет, никого не видно. И уж когда совсем отчаиваться начала, услышала: кто-то крыльями шумно машет, по-над речкой летит. Оглянулась — знакомый ворон.

— Карр! Карр! Что тут делаешь? — спрашивает ворон.

— Да вот в грязи увязла, никак не вылезу. Вытащи меня, — просит кукла.

— Вытащил бы я тебя, да боюсь навозом твое белое платьице еще больше замарать. Карр! Карр! — и тоже улетел.

Опять кукла осталась одна-одинешенька. Грязь ее уже по грудь засосала, а кругом, по-прежнему, ни души. Темнеть начало, еще страшней стало. И тут послышались пьяные голоса: должно быть, гости, мышонкины друзья да родня, по домам начали расходиться.

— На помощь! — что есть духу закричала кукла. — На помощь!

Хмельные гости подбежали, схватили куклу за ручку, дернули — оторвали по самое плечо, а не вытащили. Схватили за другую, опять изо всех сил дернули — и эту ручку оторвали. Потом — больше не за что! — все ухватились за голову, и так дружно стали тянуть да дергать, что и голову оторвали напрочь.