Анна Ремез - На коньках по Неве, или Мышь в рукаве
— Сделать всё, что в моих силах, государь, — сказал Иван, польщённый доверием царя. Он взял свёрнутый в трубочку плотный лист бумаги и сунул в карман.
Царь положил руку на плечо ван Блюмена.
— Поторопись, Иван, награжу, не обижу.
Тимка, выглянув в эту секунду из-за ножки, так и подпрыгнул: манжета царского камзола была подбита серебряной нитью.
Если бы кто-нибудь в этот момент вышел к лестнице, ведущей в обсерваторию, этот кто-то весьма бы удивился, увидев Хоггета, на цыпочках спускавшегося вниз. Того самого Хоггета, который ещё минуту назад корчился от боли в животе.
— Теперь — в камору, — велел Пётр и пошёл к двери. Мышата ринулись следом, Тимка успел выскочить, чуть не попав под тяжёлый сапог Петра, но Тинка испугалась, что её раздавят, и дверь захлопнулась, снова отрезав её от всех.
Хоггет тем временем вернулся в класс, уселся на стул, отдуваясь, и спросил:
— Прошу извинить моё отсутствие. Что сейчас вы проходили с господином ван Блюменом?
— Сигналы судов, сударь, — сказал один из учеников.
— Кто скажет мне, как показать, что неприятель близко?
И все, конечно же, ответили бы ему на этот вопрос, но в эту минуту в класс вошёл Пётр и, обернувшись, крикнул:
— Несите!
После этого двое слуг внесли большой, скатанный в трубку ковёр, а за ними вошёл взволнованный Иван Петрович.
— Вот, любезный Иван, Петров сын, прими сей знак в честь нового года. Да послужит этот знак целям учения отроков российских и да будет им примером и назиданием.
Пётр собственноручно развернул ковёр, длины его огромных рук хватило, чтобы перед любопытствующими взорами предстал вытканный разноцветными нитями красавец — фрегат, флагман российского флота «Ингерманланд».
— Шпалера сия делана в Петербурге, на нашей мануфактуре, недавно открывшейся. И я повелел всем украшать дома и дворцы русскими шпалерами. Не уступают, чай, они французским да итальянским, а, Петров сын?
— Прекрасный работа, государь.
Пётр передал толпящимся вокруг детям тяжёлую шпалеру, те положили её на учительский стол и стали рассматривать и шумно комментировать, что позволило Тимке без помех забраться на лавку, где лежала Федина сумка. В тот момент, когда все разглядывали шпалеру, англичанин ловко и быстро вытащил из кармана учителя бумагу со списком кораблей. Нескольких секунд хватило ему, чтобы отвернуть от трости свиную голову, затолкать документ внутрь и снова посадить голову на место.
Тимка, наблюдавший за этим с лавки, не поверил своим глазам! Он же только что слышал своими собственными ушами: секретный документ! Выходит, этот английский инженер, которого царь так уважает, — самый настоящий вор?!
Пётр что-то сказал Хоггету, широко улыбнулся, помахал Ивану Петровичу рукой и двинулся к выходу. Англичанин поспешил было следом, неловко махнул рукой, и тут же на пол грохнулась его трость. Тимоха метнулся к нему, чтобы помочь, но едва он коснулся трости, как англичанин рванул её к себе и, скривившись в улыбке, выкатился вон.
— Странноватый господин. Пошли, надо найти мышат, — скомандовал Фёдор Тимохе, — скажем потом, что я тебе школу показывал.
— Я тут! — пискнул Тимка из сумки, — надо Тинку выручать! Она в обсерватории, там дверь захлопнулась!
Федя схватил сумку, и мальчики недолго думая выскочили из класса, подбежали к лестнице и поспешили наверх. Однако их уход не остался незамеченным. Снизу раздался сердитый голос:
— Самовольщина? Сватажились небось!
К ним поднимался Пашков — гроза всей школы.
— Головы вам оторвать, маленькие черти! Государь ещё в Академии, а вы?
— Я сын Ивана Петровича, — сказал Федя, — мне разрешили показать школу новому ученику. Вот ему.
Тинка, сидевшая за дверью, услышала знакомый голос и запищала изо всех сил:
— Караул! Откройте! Я здесь!
— Это кто там ещё? Совсем ума решились, — сказал Пашков и толкнул дверь. Тинка тотчас выскочила и в долю секунды оказалась в Фединой сумке бок о бок с братом.
— Пять ударов палкой и лишение обеда, — строго сказал Пашков, обернувшись к мальчикам.
Возмущённая Тинка вскрикнула:
— Детей бить — непедагогично!
— Ах ты, хлюзда нахальная! — завопил Пашков и треснул палкой Тимофея по плечу.
— Это противозаконно! Вы не имеете права! — снова послышался возмущённый писк.
— Так вы ещё угрожаете! — рассвирепел Пашков, замахнулся палкой, и тут Тимка решил схитрить.
— Не буду больше никого бить! Отказываюсь! — запищал он.
Обалдевший Пашков огляделся по сторонам, перекрестился и прошептал:
— Вы это слышали?
— Что, господин надзиратель? — спросил Федя с притворным удивлением, поправляя на плече сумку.
— Кто это говорил?
— Это я, твоя палка! — снова раздался писк.
— Вот, вот! Слышите? — вскричал Пашков.
— Голова не карниз, не приставишь — не сносить тебе головы, — разбаловалась Тинка.
Федя с Тимохой не стали испытывать терпение бедного Пашкова и поспешили в класс. Но Тимка, схватив за лапку сестру, выскочил, таща её за собой.
— Тинка, скорее, мы должны проследить за англичанином!
Он украл тот самый список кораблей.
— Что?
— Некогда объяснять, скорее на набережную, может быть, они ещё не уехали.
Федя с Тимохой ничего не поняли. Только когда мышат и след простыл, ребята схватились за головы. Куда отправились Тимтинки? К царю? Как они найдут дорогу назад? И понадобится ли им эта дорога?
ГЛАВА 11. Свёрток государственной важности
Утром накануне ассамблеи никто в доме учителя не мог похвастаться хорошим настроением. Пропажу секретного списка Иван Петрович обнаружил, только придя домой, настолько он был воодушевлён и подарком, и доверием, и перспективой вознаграждения. Конечно, он кинулся искать заветную бумагу: прошёл несколько раз до Морской академии и обратно, в классе, в коридорах обследовал каждый угол. Увы! Прощай дружба с царём. Теперь его не только от должности уволят, но, чего доброго, в тюрьму заключат… Все труды пошли прахом! Марья, узнав о свалившейся на супруга беде, провела всю ночь перед иконами, в слезах молясь о спасении своего бедного Ивана. Какая уж тут ассамблея?! Какое веселье?! Но что делать — царский приказ. Иван Петрович твёрдо решил на ассамблее повиниться перед Петром.
Федя и Христина, конечно, тоже переживали за отца, а кроме того, почти не спали, гадая, что случилось с их волшебными друзьями. Федя считал, что мышата всё-таки нашли серебряную нить и отправились домой. Христина не могла поверить, что тимтинки бросили их так просто, даже не попрощавшись. Значит, с ними случилось что-то ужасное! Днём неожиданно пришёл Тимоха и только добавил огорчения: у него в доме маленькие путешественники во времени тоже не появились.
После обеда, проводив унылых маменьку с отцом из дому, дети всё-таки оставили входную дверь приоткрытой. Они сидели в полутёмной прихожей, почти не разговаривали, и вот, когда все трое уже готовы были разреветься, раздался торжествующий писк:
— А вот и мы!
Тимка с Тинкой вбежали в прихожую, держа в лапках какую-то свёрнутую в трубочку бумагу.
— Что это? — спросил Федя, присев на корточки.
— Это список кораблей русского флота, который толстый Хоггет украл у твоего папы! — гордо сказал Тимка.
— Ох! — всплеснула руками Христина. — Вы его нашли! Но батюшка уже едет… он уже, должно быть, на ассамблее!
— Надо попасть во дворец князя Меншикова и вернуть список прежде, чем он признается царю, что потерял его! — сказал Федя.
«Но как мы на другой берег Невы попадём?» — недоумевал Тимоха.
Дети и мыши крепко задумались.
— А что, если… — Федя достал из сундука какие-то железные штуковины.
— Это коньки. Батюшка выписал нам из Голландии, — сказала Христина Тимохе.
— Между прочим, государь тоже привёз себе коньки. Батюшка говорит, в Голландии все на коньках катаются, — добавил Федя.
— Таковских не знаю. Видал только деревянные. На этих железяках узких разве устоишь? — засомневался Тимоха.
Христина уже обувала высокие башмаки на шнуровке.
Федя сказал:
— Сейчас увидишь. Тимка, Тинка, мы вас отвезём во дворец. И бумагу отдадим, и поможем нитку найти, если всё получится.
— А я-то как же? — спросил Тимоха.
Федя что-то прикинул в голове, побежал наверх и вернулся с ворохом своей одежды.
— Давай, примеряй быстрее.
Тимоха не заставил себя уговаривать… Одежда Феди была ему чуть великовата, но смотрелся он в ней вполне прилично.
— Ты наш брат… двоюродный, — засмеялась Христина, а Тимоха успел поймать её восхищенный (или ему показалось?) взгляд.
— Вот только сапоги тебе придётся оставить свои, — сказал Федя, — и зипун. Авось, в сумерках внимания не обратят.
