Туве Янссон - Опасный канун
Вокруг этих-то травяных ковров и стояла высокая ограда, и повсюду можно было прочесть надписи большими чёрными буквами, что то-то и то-то запрещено.
В этот ужасный парк каждый день приходили двадцать четыре понурых малыша, по той или иной причине забытые либо заблудившиеся. Это были косматые дети леса, они не любили ни парк, ни песочницу, в которой, хочешь не хочешь, полагалось играть, а им так хотелось лазать по деревьям, стоять на голове, бегать по траве…
Но этого не понимали ни парковый сторож, ни сторожиха: они сидели по сторонам песочницы и караулили их.
Что было делать малышам? Охотнее всего они бы закопали обоих в песок, но этого они не могли, потому что были слишком малы.
К этому-то парку и пришёл Снусмумрик с крошкой Ми в кармане. Крадучись пошёл он вдоль ограды, высматривая своего давнего врага сторожа.
— Как ты намерен с ним обойтись? — спросила крошка Ми. — Повесить, сварить или сделать из него чучело?
— Нагнать страху! — сказал Снусмумрик и ещё крепче стиснул трубку в зубах. — На свете есть лишь одно существо, которое я терпеть не могу, и это здешний парковый сторож. Я хочу порвать все объявления о том, что запрещено!
Снусмумрик порылся в рюкзаке и извлёк большой мешок, полный маленьких блестящих семечек.
— Что это? — спросила крошка Ми.
— Семена хатифнаттов, — ответил Снусмумрик.
— Вот как? — удивилась крошка Ми. — А разве хатифнатты рождаются из семян?
— А как же, — сказал Снусмумрик. — Только вся штука в том, что в землю их бросать надо в ночь на Иванов день.
И он начал осторожно бросать семена на травяной ковёр между стойками ограды. Крадучись обошёл он вокруг весь парк и посеял хатифнаттов где только мог (очень разреженно, чтобы не запутались в своих лапах, когда взойдут). Но вот мешок опустел, и Снусмумрик уселся и стал ждать.
Солнце уже заходило, но не переставало пригревать, и хатифнатты начали расти.
Там и сям на гладко причёсанном травяном ковре стали появляться маленькие белые пятнышки, похожие на головки шампиньонов.
— Посмотри на этого, — сказал Снусмумрик. — Ещё минута — и над землёй покажутся его глаза!
И совершенно верно: через минуту под белой макушкой показались два круглых глаза.
— Новорождённые, они особенно наэлектризованы, — сказал Снусмумрик. — Смотри, вот вылезают руки!
Теперь хатифнатты росли аж с треском. Но парковый сторож ничего этого не замечал: он не спускал глаз с малышей.
Повсюду вокруг на травяном ковре хатифнатты выскакивали сотнями. Теперь в земле у них оставались только ноги. По парку потянуло запахом серы и жжёной резины. Парковая сторожиха принюхалась и сказала:
— Чем это пахнет? Дитятки, от кого из вас пахнет?
Тут над землёй стали бить слабые электрические разряды. Парковый сторож забеспокоился и начал переминаться с ноги на ногу. Пуговицы на его мундире тихо потрескивали.
Внезапно сторожиха вскрикнула и подпрыгнула на скамье. Дрожащим пальцем она указала на травяной ковёр. Хатифнатты выросли до натуральной величины и кишащей толпой со всех сторон устремились к сторожу, привлечённые наэлектризованными пуговицами на его мундире. В воздухе мелькали маленькие молнии, пуговицы трещали всё сильнее и сильнее. Уши сторожа вдруг начали светиться, волосы заискрились, потом заискрился нос — и в мгновение ока парковый сторож засветился сам собой!
Как сверкающее солнце отпрянул он к воротам парка, преследуемый полчищем хатифнаттов.
Его жена уже перелезала через ограду. Одни лишь дети леса с удивлённым видом продолжали сидеть в песочнице.
— Стильно сработано, — сказала малютка Ми, на которую всё это произвело глубокое впечатление.
— Ага! — сказал Снусмумрик и пробрался к своей шляпе. — А теперь мы сорвём все объявления, и каждая былинка сможет расти, как ей вздумается!
Всю свою жизнь Снусмумрик страстно мечтал срывать вывески, запрещавшие ему всё самое любимое, и теперь он прямо-таки весь дрожал от рвения и ожидания. Он начал с «Курить воспрещается». Потом накинулся на «Сидеть на траве воспрещается». Потом набросился на «Смеяться и свистеть запрещается», а потом пошло путём всего земного и «Запрещается прыгать через скакалку».
Маленькие дети леса глядели на него и удивлялись всё больше и больше.
Мало-помалу они поверили в то, что он хочет их спасти. Они оставили песочницу и сгрудились вокруг него.
— Идите домой, — сказал Снусмумрик. — Идите, куда хотите!
Но они не уходили, а неотступно следовали за ним. Когда последний щит с надписью был повергнут и Снусмумрик вскинул на спину свой рюкзак, они пошли за ним.
— Брысь, малявки! — сказал Снусмумрик. — Ступайте домой к своим мамам!
— А может, у них их нет, — сказала крошка Ми.
— Но я не привык иметь дело с детьми! — испуганно воскликнул Снусмумрик. — Я даже не знаю, люблю ли я их!
— Зато они любят тебя! — с ухмылкой заметила крошка Ми.
Снусмумрик опасливо озирал безмолвное толпище окруживших его почитателей.
— Мало мне хлопот с тобой, — сказал он. — Ну да ладно. Идите за мной. Только знайте: идти придется быстренько.
И Снусмумрик пошёл дальше по полям и лугам, ведя за собой двадцать четыре серьёзных малыша и мрачно размышляя о том, что он будет делать, когда они проголодаются, промочат ноги или у них начнутся рези в желудке.
Глава седьмая,
о том, как опасна ночь на Иванов день
В пол-одиннадцатого ночи на Иванов день, как раз тогда, когда Снусмумрик построил шалаш из еловых веток для своих двадцати четырёх малышей, Муми-тролль и фрёкен Снорк стояли в другом месте леса и прислушивались.
Бой часов, который они слышали во тьме, затих. Лес спал, и маленькая избушка грустно глядела на них своими чёрными окнами.
А внутри избушки сидела Филифьонка и слушала, как тикают часы и проходит время. Она то и дело подходила к окну и выглядывала в светлую ночь, и тогда звенел маленький колокольчик на кончике её островерхой шапочки. Обычно колокольчик взбадривал её, но вечером настраивал на ещё более тоскливый лад. Она вздыхала и ходила взад-вперёд по избушке, то усаживаясь, то снова вставая.
Она поставила на стол тарелки, три рюмки и букет цветов, а на очаге у неё лежала оладья, совершенно почерневшая от ожидания.
Филифьонка взглянула на часы, на гирлянды над дверью, на себя в зеркало — и, упав грудью на стол, заплакала. Шапочка съехала ей на нос, так что колокольчик прозвенел одним-единственным печальным «динь-динь», и слёзы медленно покатились в пустую тарелку.
Не так-то легко быть филифьонкой.
И тут в дверь постучали.
Филифьонка вскочила, поспешно высморкалась и открыла дверь.
— О, — разочарованно сказала она.
— Счастливой ночи на Иванов день! — сказала фрёкен Снорк.
— Спасибо, — смешавшись, ответила Филифьонка, — спасибо, спасибо, это очень любезно с вашей стороны. Счастливой ночи на Иванов день.
— Мы пришли только спросить, не показывался ли здесь за последнее время этакий большущий дом — иначе говоря, театр, — сказал Муми-тролль.
— Театр? — недоверчиво переспросила Филифьонка. — Нет, совсем наоборот, что-что, только не это, хочу я сказать.
Наступила короткая пауза.
— Ну что ж, тогда двинули дальше, — сказал Муми-тролль.
Фрёкен Снорк посмотрела на накрытый стол, на гирлянды над дверью.
— Надеюсь, вы на славу справите праздник, — любезно сказала она.
Тут всё лицо Филифьонки сморщилось, и она опять заплакала.
— Не будет у меня никакого праздника! — всхлипнула она. — Оладья сохнет, цветы увядают, часы идут, но никто не приходит. Они не приходят ни разу в год! У них нет никаких родственных чувств!
— Не приходит кто? — участливо спросил Муми-тролль.
— Ну они, дядя и его жена! — воскликнула Филифьонка. — Я на каждый Иванов день посылаю им приглашение, а они никогда не приходят.
— А вы попробуйте пригласить кого-нибудь другого, — посоветовал Муми-тролль.
— У меня нет больше родственников, — возвестила Филифьонка. — Но разве это не долг — приглашать в праздник родственников на обед?
— Стало быть, сама-то ты не находишь в этом удовольствия? — спросила фрёкен Снорк.
— Разумеется, нет, — устало ответила Филифьонка, садясь за стол. — Мой дядя и его жена совсем не из приятных особ.
Муми-тролль и фрёкен Снорк подсели к ней.
— А может, встреча с тобой и их не радует? — спросила фрёкен Снорк. — Ну а что, если пригласить нас, не сойдём ли мы за приятных особ?
— Что вы говорите? — удивлённо сказала Филифьонка.
Видно было, что она думает. Внезапно островерхий конец её шапочки стал потихоньку подниматься, колокольчик весело зазвенел.
— Стало быть, — медленно произнесла она, — мне вовсе не обязательно их приглашать, раз ни мне, ни им это не доставит удовольствия?
