Павел Бажов - Сказки русских писателей
Весь измоделый, карла, квелый, как палый лист, птичья губа – Боли-бошка, – востренький носик, сам рукастый, а глаза будто печальные, хитрые-хитрые.
Была не была, – чур, не поддаваться! Заведет этот Лешка в зыбель-болото, где сам черт ощупью ходит. И позабыть им про Море.
– Не видали ли, где я сумку потерял? – кличет Боли-бошка.
– Нет, не видали.
– Поищите! – просится Лешка, а сам дожидает.
– Что ты! – шепчет Алалей встрепенувшейся Лейле, – не знаешь его? Не нагибай так головку: у этого Лешки отродясь никакой и не было сумки. Это нарочно. Вот ты нагнешься, искавши, а он тут как тут, да на шею к тебе, да петлей и стянет. И позабыть нам про Море.
Тесна, узка тропинка. Путает папоротник. Вспыхивает свети-цвет – волшебный купальский цветок.
– Хочешь, Боли-бошка, ватрушку? – зовет желанная Лейла.
– Поищите, милые! – тянет свое Боли-бошка: то пропадает, то станет, ничем его не прогнать, ничем не расшухать.
Тихо идут по последней тропинке...
Затор за нежданным затором встает в заповедном лесу.
В темную ночь им зорит зарница. А далеко за осеком зреют хлеба.
Держатся крепко – рука с рукою. Кто-то немножко боится.
– А Море, – бьется сердце у Лейлы, – а Океан не замерзает?..
– Нет, моя Лейла, оно никогда не замерзнет, не проволнует волна: море и лето и зиму шумит. Непокорное – песком его не засыплешь, не перегородишь. Необъятное – глубину не изведаешь и слезой не наполнишь. Море бездонно, бескрайно – обкинуло землю. А разыграется дикое – топит. А какие на Море водятся рыбы! Какие по Морю летают белогрудые птицы! И берегов не видать. А корабли один за другим уплывают неизвестно куда...
– И мы поплывем?
– И мы поплывем. Морского царя увидим, крылатого Змея увидим...
– А ежик, про которого дедушка сказывал, он нас не съест? – и глаза-ненагляды синеют, что море.
Скоро-скоро забрезжит. И пойдет, осыпаясь, прощаться дикая роза – друг-поводырь.
Легкий ветер уж веет. Там Моряна волны колышет.
И, ровно колокол бьет, Море – непокорное, необъятное Море-Океан.
А.Н. Толстой
Сорока
За калиновым мостом, на малиновом кусту калачи медовые росли да пряники с начинкой. Каждое утро прилетала сорока-белобока и ела пряники.
Покушает, почистит носок и улетит детей пряниками кормить.
Раз спрашивает сороку синичка-птичка:
– Откуда, тетенька, ты пряники с начинкой таскаешь? Моим детям тоже бы их поесть охота. Укажи мне это доброе место.
– А у черта на кулижках, – отвечала сорока-белобока, обманула синичку.
– Неправду ты говоришь, тетенька, – пискнула синичка-птичка, – у черта на кулижках одни сосновые шишки валяются, да и те пустые. Скажи – всё равно выслежу.
Испугалась сорока-белобока, пожадничала. Полетела к малиновому кусту и съела и калачи медовые, и пряники с начинкой, все дочиста.
И заболел у сороки живот. Насилу домой доплелась. Сорочат растолкала, легла и охает...
– Что с тобой, тетенька? – спрашивает синичка-птичка. – Или болит чего?
– Трудилась я, – охает сорока, – истомилась, кости болят.
– Ну, то-то, а я думала другое что, от другого чего я средство знаю: трава Сандрит, от всех болезней целит.
– А где Сандрит-трава растет? – взмолилась сорока-белобока.
– А у черта на кулижках, – отвечала синичка-птичка, крылышками детей закрыла и заснула.
«У черта на кулижке одни сосновые шишки, – подумала сорока, – да и те пустые», – и затосковала: очень живот болел у белобокой.
И с боли да тоски на животе сорочьем перья все повылезли, и стала сорока – голобока.
От жадности.
Мышка
По чистому снегу бежит мышка, за мышкой дорожка, где в снегу лапки ступали.
Мышка ничего не думает, потому что в голове у нее мозгу – меньше горошины.
Увидала мышка на снегу сосновую шишку, ухватила зубом, скребет и всё черным глазом поглядывает – нет ли хоря.
А злой хорь по мышиным следам ползет, красным хвостом снег метет.
Рот разинул – вот-вот на мышь кинется...
Вдруг мышка царапнула нос о шишку, да с перепугу – нырь в снег, только хвостом вильнула. И нет ее.
Хорь даже зубами скрипнул – вот досада. И побрел, побрел хорь по белому снегу. Злющий, голодный – лучше не попадайся.
А мышка так ничего и не подумала об этом случае, потому что в голове мышиной мозгу меньше горошины. Так-то.
Еж
Теленок увидел ежа и говорит:
– Я тебя съем!
Еж не знал, что теленок ежей не ест, испугался, клубком свернулся и фыркнул:
– Попробуй...
Задрав хвост, запрыгал глупый теленок, боднуть норовит, потом растопырил передние ноги и лизнул ежа.
– Ой, ой, ой! – заревел теленок и побежал к корове-матери, жалуется:
– Еж меня за язык укусил.
Корова подняла голову, поглядела задумчиво и опять принялась траву рвать.
А еж покатился в темную нору под рябиновый корень и сказал ежихе:
– Я огромного зверя победил, должно быть, льва!
И пошла слава про храбрость ежову за синее озеро, за темный лес.
– У нас еж – богатырь, – шепотом со страху говорили звери.
Лиса
Под осиной спала лиса и видела воровские сны.
Спит лиса, не спит ли – всё равно нет от нее житья зверям.
И ополчились на лису – еж, дятел да ворона.
Дятел и ворона вперед полетели, а еж следом покатился.
Дятел да ворона сели на осину...
– Тук... тук... тук... – застучал дятел клювом по коре.
И лиса увидела сон – будто страшный мужик топором машет, к ней подбирается.
Еж к осине подбегает, и кричит ему ворона:
– Карр еж!.. Карр еж!..
«Кур ешь, – думает лиса, – догадался проклятый мужик».
А за ежом ежиха да ежата катятся, пыхтят, переваливаются...
– Карр ежи! – заорала ворона.
«Караул, вяжи!» – подумала лиса, да как спросонок вскочит, а ежи ее иголками в нос...
– Отрубили мой нос, смерть пришла, – ахнула лиса и – бежать.
Прыгнул на нее дятел и давай долбить лисе голову.
А ворона вдогонку: «Карр».
С тех пор лиса больше в лес не ходила, не воровала.
Выжили душегуба.
Грибы
Братца звали Иван, а сестрицу – Косичка. Мамка была у них сердитая: посадит на лавку и велит молчать. Сидеть скучно, мухи кусаются или Косичка щипнет – и пошла возня, а мамка рубашонку задерет да – шлеп...
В лес бы уйти, там хоть на голове ходи – никто слова не скажет...
Подумали об этом Иван да Косичка да в темный лес и удрали.
Бегают, на деревья лазают, кувыркаются в траве, – никогда визга такого в лесу не было слышно.
К полудню ребятишки угомонились, устали, захотели есть.
– Поесть бы, – захныкала Косичка.
Иван начал живот чесать – догадываться.
– Мы гриб найдем и съедим, – сказал Иван. – Пойдем, не хнычь.
Нашли они под дубом боровика и только сорвать его нацелились, Косичка зашептала:
– А может, грибу больно, если его есть?
Иван стал думать. И спрашивает:
– Боровик, а боровик, тебе больно, если тебя есть?
Отвечает боровик хрипучим голосом:
– Больно.
Пошли Иван да Косичка под березу, где рос подберезовик, и спрашивают у него:
– А тебе, подберезовик, если тебя есть, больно?
– Ужасно больно, – отвечает подберезовик.
Спросили Иван да Косичка под осиной подосинника, под сосной – белого, на лугу – рыжика, груздя сухого да груздя мокрого, синявку-малявку, опенку тощую, масленника, лисичку и сыроежку.
– Больно, больно, – пищат грибы.
А груздь мокрый даже губами зашлепал:
– Што вы ко мне приштали, ну ваш к лешему...
– Ну, – говорит Иван, – у меня живот подвело.
А Косичка дала реву.
Вдруг из-под прелых листьев вылезает красный гриб, словно мукой сладкой обсыпан – плотный, красивый.
Ахнули Иван да Косичка:
– Миленький гриб, можно тебя съесть?
– Можно, детки, можно, с удовольствием, – приятным голосом отвечает им красный гриб, так сам в рот и лезет.
Присели над ним Иван да Косичка и только разинули рты, – вдруг, откуда ни возьмись, налетают грибы: боровик и подберезовик, подосинник и белый, опенка тощая и синявка-малявка, мокрый груздь да груздь сухой, масленник, лисичка и сыроежки, и давай красного гриба колотить-колошматить:
– Ах ты яд, Мухомор, чтобы тебе лопнуть, ребятишек травить удумал...
С Мухомора только мука летит.
– Посмеяться я хотел, – вопит Мухомор...
– Мы тебе посмеемся! – кричат грибы и так навалились, что осталось от Мухомора мокрое место – лопнул.
И где мокро осталось, там даже трава завяла с мухоморьего яда...
– Ну, теперь, ребятишки, раскройте рты по-настоящему, – сказали грибы.
И все грибы до единого к Ивану да Косичке, один за другим, скок в рот – и проглотились.
Наелись до отвалу Иван да Косичка и тут же заснули.
А к вечеру прибежал заяц и повел ребятишек домой.
Увидела мамка Ивана да Косичку, обрадовалась, всего по одному шлепку отпустила, да и то любя, а зайцу дала капустный лист:
– Ешь, барабанщик!
Муравей
Ползет муравей, волокет соломину.
А ползти муравью через грязь, топь да мохнатые кочки; где вброд, где соломинку с края на край переметнет да по ней и переберется.
