Эдуард Лабулэ - Волшебные сказки

— Кто ты? — спросил он, дотрагиваясь до подбородка девочки.

— Ваше Величество, — с важностью ответил ребенок, — я — донна Долорес-Розарио-Кораль-Конха-Валтасара-Мельхиора-Гаспара и Тодос Сантос, дочь благородного рыцаря дона Паскаля-Бартоломео-Франческо де Асиз и…

— Довольно, — прервал король, — я не спрашиваю тебя о твоей родословной, мы здесь не на твоих крестинах, не на твоей свадьбе. Как тебя зовут запросто?

— Сир, — отвечала она, — меня зовут Паццой.[3]

— А почему тебя зовут Паццой?

— Потому что это не мое имя, сир.

— Это странно, — сказал король.

— Нет, сир, — отвечала девочка, — это весьма просто. Моя тетка утверждает, что я слишком сорви-голова для того, чтобы хоть один святой признал бы меня своей крестной дочерью. Вот почему она назвала меня именем, которое в раю никого не оскорбит.

— Ответ хорош, дитя мое. Я вижу, что ты не простая девочка. Не всякому дано оказывать подобное внимание обитателям рая. Если ты так смышлена, не можешь ли ты сказать мне, кто такой ученый?

— Да, сир. Ученый — это человек, который знает, что он намерен сказать, когда начинает говорить, и что он хочет сделать, когда берется за работу.

— О, если бы мои ученые были такими, какими ты их себе представляешь, — сказал король, — я сделал бы их своими советниками и поручил бы им управлять моими владениями. А кто такой невежда?

— Сир, — отвечала Пацца, — бывают три вида невежд: тот, кто ничего не ведает, тот, кто говорит о том, чего он не ведает, и тот, кто ничего не хочет ведать. Все три пригодны разве что для костра или для виселицы, потому что они не тонут.

— То, что ты говоришь, похоже на пословицу. Знаешь, как называют пословицы?

— Да, сир. Их называют мудростью народов.

— А почему их так называют?

— Потому, что они сумасшедшие, — отвечала Пацца. — Они режут правду в глаза, они бывают на всякий цвет и вкус. Пословицы похожи на колокола, они отвечают: да или нет, смотря по душевному состоянию того, кто вслушивается в их перезвон.

При этом Пацца, высоко подпрыгнув, поймала муху, жужжавшую около королевского носа, затем, покинув изумленного Капризника, побежала к своей кукле, опустилась на пол и стала укачивать ее на своих коленях.

— Итак, — спросила маркиза, — какого вы мнения об этом ребенке?

— Она слишком умна, — отвечал король. — Она долго не проживет.

— О, Ваше Величество, — воскликнула девочка, — ваши слова не льстят самолюбию моей тетушки, ведь ей давно уже минуло десять лет.

— Молчи, цыганенок, — проговорила старая дама, улыбаясь, — разве королям делают выговоры?

— Маркиза, — сказал Капризник, — у меня возникла мысль до того странная, что я едва ли дерзну поверить ее вам, и тем не менее, я чувствую страстное желание привести ее в исполнение. Я ничего не могу поделать с сыном, ум не имеет власти над этим упрямцем. Как знать, быть может, сумасбродство достигнет большего успеха? Не сделать ли из Паццы наставницу Прелестника? Этот сорванец, противящийся всем своим учителям, окажется, быть может, беззащитным против ребенка. Единственное препятствие — это то, что все будут не согласны со мною. На меня ополчится весь свет.

— Пустяки! — сказала маркиза. — Свет так глуп, что быть разумным, значит — не думать так, как думает свет.

Вот таким образом Пацце было поручено образование юного принца. Официального назначения не последовало. В местных «Ведомостях» не сообщалось, что король внезапно нашел выходящего из ряда вон гения и вверил ему ум и сердце своего наследника, но на следующий же день Прелестника послали к маркизе и разрешили ему играть с Паццой.

Оставшись наедине, дети молча глядели друг на друга. Пацца, более бойкая, заговорила первой:

— Как тебя зовут? — спросила она своего нового приятеля.

— Те, которые со мной не знакомы, называют меня Ваше Величество, — отвечал Прелестник обиженно, — те, которые знакомы со мной, называют меня запросто принцем, а все прочие говорят мне Вы. Этого требует этикет.

— Что это такое — этикет? — спросила Пацца.

— Не знаю, — отвечал Прелестник. — Когда я прыгну, когда я вскрикну, когда я захочу покувыркаться на полу, мне заявляют, что это против этикета. Тогда я утихаю и начинаю скучать: это и есть этикет.

— Ну, раз мы здесь для того, чтобы весело проводить время, — предложила Пацца, — давай отбросим всякий этикет. Говори мне «ты», как будто я твоя сестра, я буду говорить тебе «ты», как будто ты мой брат, а Величеством я тебя звать не стану.

— Но ты не знакома со мной!..

— Это ничего не значит, — отвечала Пацца, — я тебя полюблю, а это будет гораздо лучше. Говорят, ты превосходно танцуешь? Научи и меня танцевать. Хорошо?

Лед растаял. Прелестник обхватил девочку вокруг талии, и не прошло и получаса, как он научил ее танцевать польку.

— Как хорошо ты танцуешь! — сказал он ей. — Ты сразу поняла все па.

— Это потому, что ты хороший учитель, — отвечала она. — Теперь моя очередь научить тебя чему-нибудь.

Она взяла роскошную книгу с картинками и начала показывать ему изображения памятников, рыб, великих людей, попугаев, ученых, редких зверей, цветов — таких предметов, которые занимали Прелестника.

— Смотри, — сказала Пацца, — вот объяснение ко всем, всем этим рисункам: давай прочтем.

— Я не умею читать, — ответил Прелестник.

— Я научу тебя. Я буду твоей маленькой учительницей.

— Нет, — отвечал упрямец, — я не хочу учиться читать. Все учителя мне надоедают.

— Прекрасно. Но я же не учитель. Смотри, вот А, прелестное А. Скажи мне А.

— Нет, — возразил Прелестник, хмуря брови, — я ни за что не скажу А.

— Для моего удовольствия.

— Нет, ни за что! И не проси, я не люблю, когда мне перечат.

— Милостивый государь, вежливый человек ни в чем не отказывает дамам!

— Я отказываю всем и каждому! — вскрикнул Прелестник. — Оставь меня в покое, я тебя более не люблю. Отныне называй меня Величеством.

— Величественный Прелестник или Прелестное Величество, — отвечала Пацца, побагровев от гнева, — вы будете читать или объясните мне причину своего отказа.

— Я не стану читать!

— Нет! Раз! Два! Три!

— Нет! Нет! Нет!

Пацца подняла руку и — пиф-паф! Две пощечины поразили юного принца. Пацце говорили, что ум у нее даже в кончиках пальцев. Она поняла буквально эти слова — никогда не следует шутить с детьми!

Получив это первое предостережение, Прелестник побледнел и затрясся, кровь ударила ему в голову, крупные слезы показались на глазах. Он бросил на свою молодую наставницу такой взгляд, что она вздрогнула. Затем в одно мгновение он сделал сверхъестественное усилие, вполне овладел собой и слегка взволнованным голосом проговорил:

— Пацца, вот А…

И в тот же день, за один урок он выучил весь алфавит. К концу недели он бегло читал по складам. Не прошло и месяца, как он выучился читать свободно.

Кто был счастлив? Конечно, король-отец. Он расцеловал Паццу в обе щеки, он потребовал, чтобы она неотлучно находилась при его сыне и при нем самом. Он сделал этого ребенка своим другом и советником, к великой зависти своих приближенных. Прелестник, неизменно пасмурный и молчаливый, быстро усвоил всё, чему могла научить его юная наставница, и вскоре вернулся к своим прежним учителям, которых привел в изумление своей сообразительностью и прилежанием. Он так отлично усвоил грамматику, что аббат однажды поставил сам себе вопрос, нет ли в его объяснениях, которых он сам не понимал, какого-то смысла? Не менее удивлял Прелестник философа, который по вечерам объяснял ему совершенно противоположное тому, чему учил его аббат по утрам. Но из всех своих учителей с наименьшим отвращением он слушал полковника. Правда, Байонет, — так звали полковника, — был искусным стратегом и поведал своему ученику тайну, как застегивать гамаши и отворачивать полы мундира. Он же внушил принцу понятие, что самое достойное для него занятие заключается в строевом учении и что основа военного искусства состоит в том, чтобы производить смотры и парады.

Быть может, эти взгляды и не согласовались со взглядами короля-отца, но он был так рад успехам сына, что ничем не хотел омрачать столь изумительных результатов воспитания.

— Сын мой, — говаривал он, — не забудь, что всем ты обязан Пацце.

При этом Пацца, краснея от удовольствия, нежно глядела на молодого человека. Несмотря на весь свой ум, она была настолько безумна, что полюбила его. Прелестник же ограничивался холодным ответом, что благодарность есть добродетель людей высокого происхождения, и что настанет день, когда Пацца поймет, что ученик ее ничего не забыл.

Когда Прелестнику минуло семнадцать лет, в одно прекрасное утро он вошел к отцу, здоровье которого становилось все слабее и который страстно желал женить своего сына до своей кончины.