Александр Афанасьев - Заветные русские сказки
Сенька Малый выбрал темную ночь и пошел воровать; приходит на луг, стал было деньги огребать, да почуял, что вином пахнет: «Дай винца попробую!» Попробовал – славное вино, сроду такого не пивал! «Ну-ка еще!» Пил, пил и напился пьян как стелька; и с места не сошел: где воровал, тут и уснул.
А часовой давно его заприметил: «Ага, – думает, – попался, любезный! Теперь полно по свету гулять; насидишься в сибирке!» Подошел к Сеньке Малому и обрезал ему половину бороды: коли и уйдет, так было́ б признать по чем. «Пойду теперь – доложу по начальству».
Пока добрался часовой до начальства, уж светать стало; Сенька проснулся, опохмелился, хвать рукой за бороду – половины как не бывало. Что делать? Думал, думал и надумался; пошел на большую дорогу и давай всякого встречного-поперечного таскать за бороду: кого ни ухватит – так половина бороды и прочь! Как тут вора узнать? Выпутался Сенька из беды, отрастил снова бороду и стал себе жить-поживать, в чужое добро лапы запускать; и долго бы жил, да вот недавно повесили.
Вороватый мужик
Жила-была старуха, у ней было два сына: один-то помер, а другой в дальню сторону уехал. Дня три спустя как уехал сын, приходит к ней солдат и просится:
– Бабушка, пусти ночевать.
– Иди, родимый! Да ты откудова?
– Я, бабушка, Никонец, с того свету выходец.
– Ах, золотой мой! У меня сыночек помер; не видал ли ты его?
– Как же, видел; мы с ним в одной горнице жили.
– Что ты!
– Он, бабушка, на том свете журавлей пасет.
– Ах, родненький, чай, он с ними замаялся?
– Еще как замаялся! Ведь журавли-то, бабушка, всё по шиповнику бродят.
– Чай, он обносился?
– Еще как обносился-то, совсем в лохмотьях.
– Есть у меня, родимый, аршин сорок холста да рублей с десяток денег; отнеси к сынку.
– Изволь, бабушка!
Долго ли, коротко ли, приезжает сын.
– Здравствуй, матушка!
– А ко мне без тебя приходил Никонец, с того света выходец, про покойного сынка сказывал; они вместе в одной горнице жили; я услала с ним туда холстик да десять рублев денег.
– Коли так, – говорит сын, – прощай, матушка! Я поеду по вольному свету; когда найду дураковатей тебя – буду тебя и кормить и поить, а не найду – со двора спихну!
Повернулся и пошел в путь-дорогу.
Приходит в господску деревню, остановился возле барского двора, а на дворе ходит свипья с поросятами; вот мужик стал на колени и кланяется свинье в землю. Увидала то из окна барыня и говорит девке:
– Ступай спроси, чего мужик кланяется?
Спрашивает девка:
– Мужичок, чего ты на коленях стоишь да свинье поклоны бьешь?
– Матушка! Долож барыньке, что свинья-то ваша пестра, моей жене сестра, а у меня сын завтра женится, так на свадьбу прошу. Не отпустит ли свинью в свахи, а поросят в поезд?
Барыня, как выслушала эти речи, и говорит девке:
– Какой дурак! Просит свинью на свадьбу, да еще с поросятами. Ну что ж! Пусть с него люди посмеются. Наряди поскорей свинью в мою шубу да вели запрячь в повозку пару лошадей, пусть не пешком идет на свадьбу.
Запрягли повозку, посадили в нее наряженну свинью с поросятами и отдали мужику; он сел и поехал назад.
Вот воротился домой барин, а был он в то время на охоте. Барыня его встречает, сама со смеху помирает:
– Ах, душенька! Не было тебя, не с кем было посмеяться. Был здесь мужичок, кланялся нашей свинье: ваша свинья, говорит, пестра – моей жене сестра, и просил ее к своему сыну в свахи, а поросят в поезжане.
– Я знаю, – говорит барин, – ты ее отдала.
– Отпустила, душенька! Нарядила в свою шубу и дала повозку с парою лошадей.
– Да откуда мужик-то?
– Не знаю, голубчик!
– Это, выходит, не мужик – дурак, а ты – дура!
Рассердился барин, что жену обманули, выбежал из хором, сел на виноходца и поскакал в погоню.
Слышит мужик, что барин его нагоняет, завел лошадей с повозкою в густой лес, а сам снял с головы шляпу, опрокинул наземь и сел возле.
– Эй ты, борода! – закричал барин. – Не видал ли не проехал ли здесь мужик на паре лошадей? Еще у него свинья с поросятами в повозке.
– Как не видать! Уж он давно проехал.
– В какую сторону? Как бы мне его догнать!
– Догнать – не устать, да повёрток много; того и смотри, заплутаешься. Тебе, чай, дороги неведомы?
– Поезжай, братец, ты, поймай мне этого мужика!
– Нет, барин, мне никак нельзя! У меня под шляпою сокол сидит.
– Ничего, я постерегу твоего сокола.
– Смотри, еще выпустишь! Птица дорогая! Меня хозяин тогда со свету сживет.
– А что она стои́т?
– Да рублев триста будет.
– Ну коли упущу, так заплачу.
– Нет, барин, хоть теперь ты сулишь, а что после будет – не ведаю.
– Экой невера! Ну вот тебе триста рублев про всякий случай.
Мужик взял деньги, сел на виноходца и поскакал в лес, а барин остался пустую шляпу караулить.
Долго ждал барин; уж и солнышко закатывается, а мужика нет как нет! «Постой, посмотрю: есть ли под шляпою сокол? Коли есть, так приедет; а коли нет, так и ждать нечего!» Поднял шляпу, а сокола и не бывало! «Экой мерзавец! Ведь, наверно, это был тот самый мужик, что барыню обманул!» Плюнул с досады барин и поплелся к жене; а мужик уж давно дома.
– Ну, матушка, – говорит старухе, – живи у меня; есть на свете и тебя дурашливее. Вот ни за что ни про́ что дали тройку лошадей с повозкою, триста рублев денег да свинью с поросятами.
Солдатская загадка
Шли солдаты прохожие, остановились у старушки на отдых. Попросили они попить да поесть, а старуха отзывается:
– Детоньки, чем же я вас буду потчевать? У меня ничего нету.
А у ней в печи был вареный петух – в горшке, под сковородой. Солдаты это дело смекнули; один – вороватый был! – вышел на двор, раздергал воз со снопами, воротился в избу и говорит:
– Бабушка, а бабушка! Посмотри-ка, скот-ат у тебя хлеб ест.
Старуха на двор, а солдаты тем времечком заглянули в печь, вынули из горшка петуха, наместо его положили туда ошмёток, а петуха в суму спрятали. Пришла старуха:
– Детоньки, миленьки! Не вы ли скота-то пустили? Почто же, детоньки, пакостите? Не надо, миленьки!
Солдаты помолчали-помолчали да опять попросили:
– Дай же, бабушка, поесть нам!
– Возьмите, детоньки, кваску да хлебца; будет с вас!
И вздумала старуха похвалиться, что провела их, и заганула им загадку:
– А что, детоньки, вы люди-то бывалые, всего видали; скажите-ка мне: ныне в Пенском, Черепенском, под Сковородным, здравствует ли Курухан Куруханович?
– Нет, бабушка!
– А кто же, детоньки, вместо его?
– Да Липан Липанович.
– А где же Курухан Куруханович?
– Да в Сумин-город переведен, бабушка.
После того ушли солдаты. Приезжает сын с поля, просит есть у старухи, а она ему:
– Поди-ка, сынок! Были у меня солдаты да просили закусить, а я им, дитятко, заганула загадочку про петуха, что у меня в печи; они не сумели отгадать-то.
– Да какую ты, матушка, заганула им загадку?
– А вот какую: в Пенском, Черепенском, под Сковородным, здравствует ли Курухан Куруханович? Они не отганули. «Нет – бают – бабушка!» – «Где же он, родимые?» – «Да в Сумин-город переведен». А того и не знают... что у меня в горшке-то есть!
Заглянула в печь, ан петух-то улетел; только лапоть вытащила.
– Ахти, дитятко, обманули меня, проклятые!
– То-то, матушка! Солдата не проведешь, он – человек бывалый.
Иванушка-дурачок
Был-жил старик со старухою; у них было три сына: двое – умные, третий – Иванушка-дурачок. Умные-то овец в поле пасли, а дурак ничего не делал, все на печке сидел да мух ловил.
В одно время наварила старуха аржаных клецок и говорит дураку:
– На-ка, снеси эти клецки братьям: пусть поедят.
Налила полный горшок и дала ему в руки; побрел он к братьям. День был солнечный; только вышел Иванушка за околицу, увидал свою тень сбоку и думает: «Что это за человек со мной рядом идет, ни на шаг не отстает? Верно, клецок захотел?»
И начал oн бросать на свою тень клецки, так все до единой и повыкидал; смотрит, а тень все сбоку идет.
– Эка ненасытная утроба! – сказал дурачок с сердцем и пустил в нее горшком – разлетелись черепки в разные стороны.
Вот приходит с пустыми руками к братьям; те его спрашивают:
– Ты, дурак, зачем?
– Вам обед принес.
– Где же обед? Давай живее.
– Да, вишь, братцы, привязался ко мне дорогою незнамо какой человек, да все и поел!
– Какой такой человек?
– Вот он! И теперь рядом стоит!
Братья ну его ругать, бить, колотить; отколотили и заставили овец пасти, а сами ушли на деревню обедать.
Принялся дурачок пасти: видит, что овцы разбрелись но полю, давай их ловить да глаза выдирать; всех переловил, всем глаза выдолбил, собрал стадо в одну кучу и сидит себе радехонек, словно дело сделал.
Братья пообедали, воротились в поле.
– Что ты, дурак, натворил? Отчего стадо слепое?
– Да пошто им глаза-то? Как ушли вы, братцы, овцы-то врозь рассыпались; я и придумал: стал их ловить, в кучу сбирать, глаза выдирать; во как умаялся!
