Элинор Фарджон - Седьмая принцесса
— Это моя комната, — сказал Волшебник. — И не советую совать туда нос.
За все годы, что Том прослужил у Волшебника, ему не довелось заглянуть в дальнюю комнату даже краешком глаза. Волшебник хранил там ворожбу, чары и колдовство. Иногда он выносил из комнаты книгу в коричневом переплёте и читал её, помешивая кипящие в горшочках зелья. Потом он говорил:
— Том Кобл, дай-ка мне семян папоротника.
— Налей-ка полчашки росы из большой бутыли.
— Взвесь-ка одну унцию прошлогоднего пуха.
— Отмерь-ка полтора ярда шёлковой паутины, да побыстрее.
Том всё расторопно выполнял, а между делом примечал, как колдует его хозяин. И многое понял. Но всегда оставалась какая-то колдовская закавыка, а какая — Тому и невдомёк.
Зато он прекрасно разводил огонь под кастрюлями, и не простой, а разноцветный. Только я вам сейчас его секреты не открою, чтобы пробовать не вздумали. А то кто знает, чем это грозит? Одно дело — сварить на завтрак яйцо на обычном огненном огне, каким горят уголь, дрова или торф. Яйцо яйцом и останется. Но совсем иное дело — варить яйцо на голубом, зелёном или лиловом огне, как научил Тома старый Волшебник. Яйцо может стать золотым или резиновым, а то ещё расправит крылышки и улетит восвояси. Короче, съесть на завтрак яйцо вам вряд ли удастся.
На исходе семилетней службы Том превратился в красивого долговязого подростка четырнадцати лет, а Уна так и осталась прелестной шестнадцатилетней феечкой. О Томе она заботилась рьяно, точно старшая сестра о братишке. И умывала его, и причёсывала, и одежду чинила. Той всегда ходил стираный-глаженый. Частенько после Униных умываний он узнавал себя с трудом, но ему это очень нравилось. То заблестит лицо, точно позолоченное, то вместо носа клюв отрастёт, острый, как у дрозда. Причешет его Уна, а волосы торчком встанут, так и потянутся вверх, как цветы к солнышку. А то ещё и вправду вместо волос зазеленеет травка и зажелтеют лютики. Штопала Уна прекрасно, но залатает дыру на пиджачке — глядь, а пиджачок превратился в синий бархатный камзол с медными пуговицами, или в бронзовую кольчугу, или в простое рубище, как у Дейви, старшего пастуха, который смотрит за стадами Герцога. Какой бы наряд ни сотворила Уна, Том напяливал его беспрекословно, ведь другой одежонки у него не было. Да и Униных чудес хватало ненадолго — попадётся Том на глаза Волшебнику, тот взмахнёт рукой и вернёт Тому прежнее обличье и одежду. А потом, сердито сдвинув брови, скажет Уне:
— Опять ты мне работёнку придумала?
— Папа, должен же кто-то за мальчиком приглядеть!
Но вот истёк семилетний срок. На прощание Волшебник сказал:
— Ты исправно служил мне, Том Кобл. Проси в награду всё, что сможешь унести в кармане.
И Том, не раздумывая, выпалил:
— Хочу вашу коричневую книжку.
Волшебник растерялся.
— Возьми лучше Бездонный Кошелёк!
— Спасибо, не надо.
— Возьми Шапку-Невидимку!
— Спасибо, в другой раз.
— Возьми Сапоги-Скороходы!
Но Том стоял на своём:
— Хочу коричневую книжку!
Понял Волшебник, что опростоволосился. Но делать нечего — отдал Тому волшебную книгу. А напоследок дунул мальчику в левый глаз.
И Том отправился в родной Югопут.
В Югопуте ничегошеньки за это время не изменилось. В такое захолустье перемены приходят раз в сто лет, когда хозяйка трактира «Гирлянда» поменяет пёстрые ситцевые занавески на красные, однотонные, а на тусклой витрине магазинчика вместо леденцов появятся бомбошки с ликёром. Bce было по-прежнему… Но — удивительное дело! — Том шёл по улице и никого не узнавал. Ни одного знакомого лица! Заглянув в магазинчик купить бомбошек, он увидел за прилавком вовсе не тетушку Грин, а совсем другую женщину. Она взвесила конфеты, Том полез в карман за деньгами и обнаружил, что денег-то у него и нет. Он сказал:
— Погодите минуточку, — и принялся листать волшебную книжку. Потом вынул из пакетика конфету, помудрил, Пошептал, и конфета превратилась в монету! Вручив её продавщице, Том получил два пенса сдачи, а вместо Заколдованной конфетки честная женщина подложила в пакетик другую — ведь она продавала товар на вес. Том сунул конфету за щёку и зашагал по тропинке к реке, к дедовой избушке. Тут тоже ничего не изменилось: в траве похаживали куры, зелёное ведро лежало набоку возле прудика. Только вот высокую костлявую старуху, которая развешивала бельё на верёвке, Том, убей Бог, не узнавал.
Он вошёл в ворота и хотел было поискать деда или старшую сестру, но старуха грозно окликнула его:
— Эй, ты куда?!
Том остановился.
— Если тебя из бакалеи прислали, — продолжала старуха, — так давай товар сюда, погляжу, что принёс, а в дом сама отнесу.
— Ничего я не принёс, — сказал Том. — А что вы заказывали?
— Ишь ты, он ещё спрашивает! — возмущённо воскликнула старуха. — Где моя овсянка? Где соль? Где кофе? Куда сахар дел и пудру сахарную? Где, скажи на милость, хозяйственное мыло и свечи? Небось всё растерял по дороге!
— Погодите, — сказал Том Кобл. Усевшись на землю, он раскрыл свою книгу, а потом собрал, что под руку подвернулось — веточки, камешки, сухие листья, — помудрил, пошептал и протянул старухе семь аккуратных свёртков в голубой глянцевой бумаге со звёздами. Старуха опасливо взяла первый:
— Что это?
— Должно быть, сахар, — ответил Том.
Старуха раскрыла свёрток. Там и в самом деле оказался сахар, но не кусочками, а одним большим куском в виде утки. Утка трижды крякнула и отложила сахарное яйцо прямо в старухину ладонь. Недоверчиво покачав головой, старуха раскрыла другой сверток. Там оказались кофейные зерна — вроде совсем обычные, но, почуяв свободу, они превратились в пчелиный рой и жужжа перелетели на сливовое деревце, что росло поодаль. Хмыкнув, старуха взяла соломенную корзину, загнала туда кофейных пчёл и поставила на лавку к другим ульям. Пчёлы тут же перестали жужжать, а заурчали, точно зёрна в кофемолке. В воздухе приятно запахло кофе. Все свертки оказались с чудинкой. Овсянка, например, сверкала, точно золотая пыль, но Том заверил старуху, что варится она не хуже обычной. Хозяйственное мыло было не жёлтым, а разноцветным, будто радуга, и на нём читался стишок — по строчке на каждой цветной полоске. Соль на вкус оказалась сладкой, как сахарная пудра, а сахарная пудра — солёной, точно соль. Ну а из последнего пакета старуха вынула только одну свечку, свечка тянулась и тянулась, и конца ей всё не было. Вытянув ярдов двадцать, старуха уморилась и, уперев руки в боки, взглянула на Тома.
— Что, в бакалее других разносчиков нету?
— Вовсе я не разносчик, — сказал Том Кобл.
— Чего ж тебя сюда занесло? — озадаченно спросила старуха.
— Хочу повидать деда и старшую сестру.
— Тут живем только мы с сыном. А как твоего деда зовут?
— Барнаби Кобл.
Старуха пристально взглянула на Тома.
— А сестру твою как зовут?
— Молли Кобл. Но она выйдет замуж за Вильяма Дженкса, когда он браконьерить перестанет.
Старуха взглянула на Тома ещё пристальней.
— Вот те и на! Ну а тебя-то как звать-величать?
— Том Крбл, — ответил Том Кобл.
Старуха так и сверлила его взглядом:
— Тот самый Том Кобл? Которого феи украли?
— Да, семь лет назад, — подтвердил Том.
— Семьдесят, — поправила его старуха.
Она закинула на верёвку мокрый фартук и вздохнула:
— Что ж, вернулся так вернулся, ничего не поделаешь. Дед твой умер пятьдесят лет назад, сестра Молли — сорок лет назад. А я её дочь, твоя племянница. Сперва мой отец, Вильям Дженкс, работал лесником, но и он уж тридцать лет как помер. А после и мой муж, Боб Дрейк. Двадцать лет с тех пор прошло. Зовут меня Салли Дрейк, а сына моего Джек, он у Герцога старшим Лесничим служит. Что ж, дядюшка, снеси-ка это добро на кухню да положи в буфет. Свечку нарежь как положено, да не тяни её больше, Бога ради! Хватит.
Том послушно исполнил приказания племянницы. А потом пришёл его внучатый племянник Джек Дрейк — крепкий мужичок лет тридцати пяти, и Салли поведала ему, что юный дядька Том вернулся наконец от фей из волшебного царства и будет теперь жить с ними — в тесноте, да не в обиде.
Возвращение Тома вызвало в деревне живейший интерес, и хватило его на целых два дня… Люди, чьи деды лежали в колыбели, когда Том попал к феям, останавливали его на улице и расспрашивали про здоровье, про житьё-бытьё у фей, а самые любопытные повторяли излюбленный вопрос Салли Дрейк — что он намерен делать дальше. Том приноровился отвечать так:
— Спасибо, здоров.
— Неплохо пожил.
— Ещё не решил.
А через два дня в Югопут приехал цирк принца Карло и раскинул шатёр на пустыре под названием «полумесяц». Все позабыли о Томе Кобле, только и слышались разговоры, что о красотках, обсыпанных блёстками, о чёрно-белых пони, о бело-рыжих клоунах, о силачах, которые могут поднять весь земной шар, о стройных гимнастах, которые порхают с трапеции на трапецию, точно птички с ветки на ветку. Все навострили уши, нетерпеливо ожидая, когда же грянет духовой оркестр, все искали глазами цепочки весёлых разноцветных лампочек, все раздували ноздри от запаха сена и опилок. Том тоже купил себе билет на галёрку за два пенса и пришёл от цирка в полный восторг. Разговоров о цирковых чудесах хватило на неделю, а о Томе с тех пор никто и не вспоминал. И никого, кроме старухи Салли Дрейк, не волновало теперь, чем и как он заработает себе на хлеб.
