Автор Неизвестен - Русские народные сказки (др. сб.)
Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашёл лягушечью кожу и спалил её на огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась — нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась и говорит царевичу:
— Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если б немножко ты подождал, я бы вечно была твоею, а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве — у Кощея Бессмертного.
Обернулась белой лебедью и улетела в окно.
Иван-царевич горько заплакал, поклонился на все на четыре стороны и пошёл куда глаза глядят.
Шёл он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли — попадается ему навстречу старый старичок.
— Здравствуй, — говорит, — добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?
Царевич рассказал ему своё несчастье.
— Эх, Иван-царевич! Зачем ты лягушью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе и снимать было! Василиса Премудрая хитрей, мудрёней своего отца уродилась; он за то осерчал на неё и велел ей три года квакушею быть. Вот тебе клубок, куда он покатится — ступай за ним смело.
Иван-царевич поблагодарствовал старику и пошёл за клубочком.
Идёт чистым полем, попадается ему медведь.
— Дай, — говорит, — убью зверя!
А медведь провещал ему:
— Не бей меня, Иван-царевич! Когда-нибудь пригожусь тебе.
Идёт он дальше, глядь — а над ним летит селезень; царевич прицелился, хотел было застрелить птицу, как вдруг провещала она человечьим голосом:
— Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сама пригожусь.
Он пожалел и пошёл дальше.
Бежит косой заяц; царевич опять стал целиться, а заяц провещал ему человечьим голосом:
— Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сам пригожусь.
Иван-царевич пожалел и пошёл дальше — к синему морю. Видит — на песке лежит, издыхает щука-рыба.
— Ах, Иван-царевич, — провещала щука, — сжалься надо мною, пусти меня в море.
Он бросил её в море и пошёл берегом.
Долго ли, коротко ли — прикатился клубочек к избушке; стоит избушка на куриных лапках, кругом повёртывается. Говорит Иван-царевич:
— Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, — ко мне передом, а к морю задом.
Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич взошёл в неё и видит: на печи, на девятом кирпичи, лежит баба-яга, костяная нога, нос в потолок врос, сама зубы точит.
— Гой еси, добрый молодец! Зачем ко мне пожаловал? — спрашивает баба-яга Ивана-царевича.
— Ах ты баба-яга, костяная нога! Ты бы прежде меня, доброго молодца, накормила-напоила, в бане выпарила, да тогда б и спрашивала.
Баба-яга накормила его, напоила, в бане выпарила; а царевич рассказал ей, что ищет свою жену Василису Премудрую.
— А, знаю! — сказала баба-яга. — Она теперь у Кощея Бессмертного; трудно её достать, нелегко с Кощеем сладить: смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережёт.
Указала яга, в каком месте растёт этот дуб.
Иван-царевич пришёл туда и не знает, что ему делать, как сундук достать? Вдруг откуда ни взялся — прибежал медведь и выворотил дерево с корнем; сундук упал и разбился вдребезги.
Выбежал из сундука заяц и во всю прыть наутёк пустился; глядь — за ним уж другой заяц гонится, нагнал, ухватил и в клочки разорвал.
Вылетела из зайца утка и поднялась высоко-высоко; летит, а за ней селезень бросился; как ударит её — утка тотчас яйцо выронила, и упало то яйцо в море.
Иван-царевич, видя беду неминучую, залился слезами. Вдруг подплывает к берегу щука и держит в зубах яйцо; он взял то яйцо, разбил, достал иглу и отломил кончик: сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все стороны, а пришлось ему помереть!
Иван-царевич пошёл в дом Кощея, взял Василису Премудрую и воротился домой. После того они жили вместе и долго и счастливо.
ЧИВЫ, ЧИВЫ, ЧИВЫЧОК
Жил-был старик со старухой. Жили они бедно и дошли до того — не стало у них ни дров, ни лучины. Старуха посылает старика:
— Поезжай в лес, наруби дров.
Старик собрался. Приехал в лес, выбрал дерево — и тяп-тяп по нему топором. Вдруг из дерева выскакивает птичка и спрашивает:
— Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок?
— Да вот старухе надобно дров да лучины.
— Поди домой, у тебя много и дров и лучины.
Послушался старик — не стал рубить дерево.
Приезжает домой — у него полон двор и дров и лучины. Рассказал он старухе про птичку, а старуха ему говорит:
— У нас изба-то худа — поди-ка, старик, опять в лес, не поправит ли птичка нашу избу.
Старик послушался. Приезжает в лес, нашел это дерево, взял топор и давай рубить. Опять выскакивает птичка:
— Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок?
— Да вот, птичка, у меня больно изба-то плоха, не поправишь ли ты?
— Иди домой, у тебя изба новая, всего вдоволь.
Воротился старик домой и не узнаёт: стоит на его дворе изба новая, словно чаша полная, хлеба — вдоволь, а коров, лошадей, овец и не пересчитаешь.
Пожили они некоторое время, приелось старухе богатое житьё, говорит она старику:
— У нас всего довольно, да мы крестьяне, нас никто не уважает. Поди-ка, старик, попроси птичку — не сделает ли она тебя чиновником, а меня — чиновницей.
Старик взял топор. Приезжает в лес, нашёл это дерево и начинает рубить. Выскакивает птичка:
— Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок?
— Да вот, родима птичка, нельзя ли меня сделать чиновником, а мою старуху — чиновницей?
— Иди домой, будешь ты чиновником, а старуха твоя — чиновницей.
Воротился он домой. Едет по деревне — все шапки снимают, все его боятся. Двор полон слуг, старуха его разодета, как барыня.
Пожили они небольшое время, захотелось старухе большего.
— Велико ли дело — чиновник! Царь захочет — и тебя и меня под арест посадит. Поди, старик, к птичке, попроси — не сделает ли тебя царём, а меня — царицей.
Делать нечего. Старик опять взял топор, поехал в лес и начинает рубить это дерево. Выскакивает птичка:
— Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок?
— Да вот чего, матушка родима птичка: не сделаешь ли ты меня царём, а старуху мою — царицей?
— Ступай домой, будешь ты царём, старуха твоя — царицей.
Приезжает он домой, а за ним уж послы приехали: царь-де помер, тебя на его место выбрали.
Не много пришлось старику со старухой поцарствовать — показалось старухе мало быть царицей.
— Велико ли дело — царь! Бог захочет — смерть пошлёт, и зароют тебя в сырую землю. Ступай, старик, к птичке да проси — не сделает ли она нас богами…
Взял старик топор, пошёл к дереву и хочет рубить его под корень. Выскакивает птичка:
— Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок?
— Сделай милость, птичка, сотвори меня богом.
— Ладно, ступай домой — будешь ты быком, а старуха твоя — свиньей.
Старик тут же обратился быком. Приходит домой и видит — стала его старуха свиньей.
ЧУДО ЧУДНОЕ
Некакой человек жил на пустом месте, промышлял зверей и прочих зайчей. Однажды ему попало дивно зайчей. Он принес в избушку, начал лупить, скуру снял, тушу бросил, туша скочила и побежала. На улич выбежала. Заеч прискочил к трубы и слушат, мужик начал чудать: «Што это, братцы, за чудо! Живу — чуда я ещэ не видал?» А заец говорит: «Это како чудо, это не есь чудо; ты не слыхал-ле у Ми-киты на Маслениче какб чудо было?» — «Нет, не слыхал». «Сходи к Микиты на Масленичу, дак он тебе обскажот».
Мужик пошол на Масленичу (название деревни), пришол к Микиты и спрашиват: «Микита, како у тебя было чудо?» — «Я тебе на што?» — «А мне нужно знать, у меня заеч убежал без шкуры, я чудаю, дак он сказал, что у Микиты было больше чудо». Микита и начал сказывать.
«Был я в лесу, промышлял, с тремя сыновьями, сам четвертой. Напромышляли кое-чего, птич дивно, а домой итти далеко, нас забрала ночь на дороги; где ночь прилучилась тут лесова избушка, а раньше того весь была, што в этой избушке пугат. Ну мы: «Затти и не затти в эту избушку». Дети говорят: «Што нам боятца, ведь нас четверо ведь, не по одйнцы». И зашли в избушку и печку затопили. Тетеру налили варить; тетера сварилась, тогда поставили на стол, сели ись. Микита сидит и говорит: «Хто в избушке есть, крешшоной или некрешшоной, выходи с нами ужинать». Выскочил человек, схватил тетеру, съел и щи все выхлебал. «Я, говорит, Микита, у тебя болыпова сына съем». Взял большова сына и съел. Съел и убежал опять за печку. Микита остался с двумя сыновьями. Тогда Микита лег спать, проспал до утра, утро стало, Микита пошол с сыновьями. «Штобы, проклята избушка, больше в тебе не бывать! Который был не лучше сын, того и съела». Ушли. Ходил не ходил день весь, блудил, вечер стал опять к этой же избушке пришол. Некуда не мог пути дать. На уличе ненасье, дож, слеча мокра. Опеть зашли в эту избушку, печку затопили и тетеру налили варить. Сварилась, тогда поставили на стол, сели ись; сидит и думает Микита. «Позвать и не позвать? Позову съес, и не позову съес». И опять выговорил: «Хто хрещоной- некрещеной, выходи с нами ужинать». Выходит человек, съел тетерку, выхлебал щи и говорит: «А што, Микита, я у тебя и другова сына съем?» И другого сына съел… (На третий день третьяго. Проплутав четвертый день, Никита в четвертый раз пришол к избушке.) Четвертый раз опять к избушке пришол, на улице не можно, опять в избушку зашол, печку затопил и тетеру налил варить, сварил, сел ись и думат: «Позвать и не позвать? Позову съес и не позову съес». Сидел, сидел и осмелилса: «А выходи хто, хрещеной или не хрещеной». И выскочил тот же человек, щи выхлебал и тетеру съел, и говорит: «Ну, Микита, ведь я тебя теперь самого съем». — «Сам знашь».
