Алексей Коркищенко - Рассказы
Черноглазый скуластый Андрюшка явно доволен этим сравнением. На лице деда ни ехидства, ни иронии. Черты лица хранят строгую серьезность.
— Значит, не поймали, — сожалеюще сказал Андрюшка.
— Ничего не значит, — сердясь ответил дед. — Я ее зимой словил.
— Ту самую, с синими глазами? Вот здорово! — ожил Андрюшка.
— Без ошибки — ту самую. Я их, шельм, всех в лицо знаю.
Андрюшка, живо представив себе десяток острых лисьих морд, усомнился:
— У них у всех морды одинаковые.
Возражение Андрюшки на минуту обескуражило деда. Вскинув брови, он настороженно покосился на мальца и ответил строго:
— Ну, ты это, Андрей, брось… Одинаковые… Молодо-зелено — рассуждает. У каждой лисы, как у людей, свое нутро, понял? — И, привалившись к стене сарая, продолжал: — Может, еще скажешь, что лиса кур не ловит?.. Куры для нее, ну что для тебя конфетки… Ну, так вот. Дала мне, значит, Андреевна курицу болтливую, ту самую, что четыре дня квохтала, а на пятый неслась. Посадил я ее в мешок, взял шпагат, достал чебреца с чердака — с лета насушили про запас — и за бугор отправился. Там скирда стояла около терновника. Видел?.. Яму в скирде вырыл, разбросал вокруг чебрец, чтоб лиса мой дух не учуяла, и залез в яму. Закрылся соломой, а сам, стало быть, держу курицу на привязи. Шпагат соломкой притрусил, чтоб лиса не видела…
Из-за угла неожиданно показалась бабка Дарья. Она взялась за бока и воскликнула:
— Филимон! Чтоб тебя намочило! Ты чего тут робишь с дитем? Басни тачаешь? А я шукаю его…
Дед сделал вид, будто с интересом рассматривает стену сарая.
— Ты чего на стенку уставился? Обратно придумал что-нибудь?
Дед Хоботька ответил спокойно:
— Погодь, Андреевна, не шуми. Мы тут с Андреем придумываем, как лучше подпоры поставить к стенке… Вот тут, мабуть, и вот тут, да, Андрейка? — дед хитро подмигнул ему.
Андрей сразу же сообразил, в чем дело, показал на угол:
— И там надо, дедушка.
Андреевна забеспокоилась:
— Да зачем же подпоры?! Стенка-то не хилится?
— Э-э, — ответил дед, — сегодня не хилится, а завтра возьмет да и завалится. Надо всегда зараньше думать.
— Ой, Филимон! Лукавый ты человек, а не обманешь меня!.. Забалакал дитя, аж посоловело, бедное, от твоих сказок, выдумщик!.. А ты не слушай его, Андрейка, а то он тебе такого расскажет, ночью приснится — испугаешься… Забавно старому тешить дитя побрехушками.
— Вот видишь, Андрей, какая у меня бабка, — сказал дед и укоризненно покачал головой. — Не сбивай, Андреевна, парня с панталыку! Ничего я ему не рассказываю…
Дед Хоботька вдруг сморщил нос, понюхал воздух и сказал Андрюшке:
— Слышишь, Андрей, молоко у кого-то подгорело.
Мальчик не слышал никаких запахов, но поддакнул:
— Да, дедушка, здорово пахнет.
Бабку Дарью словно ветром сдуло. Она побежала проверить крынки с молоком на печке.
— Так на чем я остановился, Андрей? — спросил дед Хоботька.
— Вы в солому спрятались, а курицу на шпагате держали…
— Вот-вот… Курица только из мешка — и пошла строчить: «Куд-куд-куда!» Ходит, гребется, как дома. И орет, как оглашенная. А лиса — что? Она, шельма, тут как тут. Высунулась из терновника, водит носом, радуется: хороша, мол, курочка-дурочка!.. Курица знает свое: «Ко-ко-ко, куда-куда!» Ей хоть бы хны. Я подергал за веревочку: попрыгай, мол, покажись куме Патрикеевне… Э-э, хлопче, как лиса плясала! Туда-сюда, верть-круть, вприсядку вокруг курицы, кружком за своим хвостом… С радости, стало быть. Разохотилась она и не чует меня: чебрец пахнет, ей нюх забивает. Совсем охмелела — и как прыгнет на птицу, а я ее за веревочку — к себе! Лиса как взметнется сызнова на курицу и с нею прямо ко мне в яму — прыг! А я ее цоп за шиворот — да в мешок!
— Вот здорово! — крикнул Андрюшка и вскинул руку наотлет, будто схватил что-то и держал его, трепыхающееся и зубастое.
Дед Хоботька притворно покашлял и отвернулся.
— Дедушка Хоботька, возьми меня на охоту! — попросил Андрюшка. — Я со своей курицей… Ладно? Ну, дедушка…
Дед улыбнулся и, пряча улыбку, озабоченно подергал усы:
— Вишь ты, какое дело, Андрей. Теперь лиса уже не та — не ловится она на курицу. Когда я эту поймал за шиворот, другие из терновника видели. Знают, стало быть, занозы, что к чему. Надо другое придумать.
— Эх! — вздохнул Андрюшка. — Жалко!
— Вот зайцев ловить проще, — сказал дед, лукаво косясь из-под ершистых бровей.
— За шиворот?
— Зачем — за шиворот? Заяц сам в мешок прыгает.
— Да ну! — не поверил Андрюшка. Он этого никак не мог представить.
— Говорю тебе, стало быть, слушай.
— Зайцы тоже чебрец нюхали? — деловито спросил Андрюшка.
Он уже чувствовал себя человеком опытным, разбирающимся.
— Зайцу чебрец ни к чему, — степенно ответил дед. — Я зайца ловил на лук…
— На лук?! — ахнул Андрюшка. — Вот это здорово!.. Расскажи, дедушка, ну расскажи…
— Поздно уже, Андрей.
— Ну, дедушка…
— Я сказал, что отрезал. В другой раз.
— Трудно ждать, дедушка! — взволновался Андрюшка.
Дед Хоботька засмеялся:
— А ты, Андрей, задумайся, как лисиц по-новому ловить, — сказал он, — и не заметишь, как дождешься.
— Добре, дедушка, — Андрюшка поднялся и, крепко задумавшись, пошел домой, спотыкаясь на каждой кочке.
Всю неделю до воскресенья Андрюшка не знал покоя. Он приходил из школы, старательно готовил уроки (дед сказал, что не расскажет ни одной истории, если он получит хоть одну тройку), а потом бежал к плетню и высматривал деда. Его не было видно. Бабка Дашка всякий раз отвечала, что Хоботька на работе и вернется поздно вечером.
В воскресенье после обеда Андрюшка наконец увидел деда. Тот сосредоточенно тесал кол на пню и что-то напевал.
— Здорово ночевали, дедушка! — уважительно, как здоровались старики, поприветствовал его из-за плетня Андрюшка.
— Благодарствую, Андрей Иванович, благодарствую! — ответил дед Хоботька, ухмыльнувшись. — Заходи в гости.
Не успел дед оглянуться, как Андрюшка уже стоял перед ним.
— Через плетень? — с укоризной спросил дед Хоботька.
— Через плетень, — ответил Андрюшка, — так быстрей.
— Ишь ты! Не будь тороплив — будь памятлив, — сказал дед, продолжая работать. — Порешал задачи?
— Порешал, дедушка.
— Трудная наука?
— Ох, и трудная! Мы уже деление начали.
— Де-ле-ни-е?! — поразился дед. — Вот, значит, как! Что ж, деление, брат, штука важная. Без него в жизни и ни туды и ни сюды.
Дед затесал кол и прислонил к сараю.
— Ну, придумал, как поймать лису?
— Нет, дедушка, — горестно ответил Андрюшка и потупился, — думал, думал, а не надумал… Зайцы мешали…
— Зайцы? — удивился дед, — Какие зайцы?
— Да те, что вы на лук ловили. Разгадывал, как вы их поймали, а не разгадал… Замучился с ними, с зайцами.
— Эге, Андрей, — сказал дед, смеясь. — Зря ты гадал! Это трудней, чем деление. Догадка, хлопче, ума стоит… Садись, Андрей, в ногах правды нет. — Дед кивнул ему на скамеечку, а сам сел на пень и достал кисет.
Сгорая от нетерпения, Андрюшка сидел как на иголках.
— Ну, дедушка, рассказывайте, — попросил он.
Дед щурил глаза — то ли от солнца, то ли от улыбки — и сосредоточенно крутил цигарку. Во дворе было тихо и тепло. Под плетнем, на солнечной стороне, греблись куры.
— Сейчас, Андрей, сейчас, — сказал дед и, прикурив цигарку, начал рассказ: — Как-то вижу я: чистит моя Андреевна лук и плачет. Спрашиваю: «Чего ты, бабка, нюнькаешь?» — «Лук, — отвечает, — ноне злой удался». Я возьми да очисти одну луковицу и сам заплакал. Слеза бежит и бежит. Накинул полушубок и во двор вышел — глаза просвежить. Пока стоял на морозе, слезы на усах примерзли… Да-а… Задумался я: «А что, если заяц начнет плакать? У него вокруг глаз шерсть…»
Зима тогда, Андрей, жесткая стояла. Птица не выходила из сарая, а у коровы было воспаление легких. Снегу упало много. Все позасыпало с верхом: сады, озимку, лесополосы, все кусточки. Нечего, стало быть, кушать зайцам. Морозы крепкие, наст прочный, а у зайца копыт же нету — нечем разбить… Думал-думал я — да за мешок и на чердак. Нагреб луку с полмешка и — в двери, а бабка меня за полы. «Ты куда? — спрашивает. — На базар? Пока дойдешь до станции Каялы, тебя морозом заколодит!» — «Нет, — отвечаю, — не на базар я, а по зайцы». — «Ты с ума сошел!» — кричит она и не пускает. «Пусти, — говорю, — а то буря будет». Отпустила. Ушел я за второй бугор и там, где было над засыпанной лесополосой много заячьих следов, рассыпал лук дорожкой метров на тридцать. Вернулся домой, залез на печку отогреваться. Лежу и думаю: заяц не то чтоб лук, а все будет грызть с голоду. Голодного зайца шуба не греет. А лук — что? Лук — растение. Съедобное, значит, для них. Когда нечего есть, и жук в поле мясо. Так ведь, Андрей?
