Туве Янссон - В конце ноября
– Я знаю, кто ты, – сказал он. – А я не кто иной, как Онкельскрут. Мне известно, что ты веселишься все ночи напролет, у тебя до утра горит свет!
– Думай, что хочешь, – бесшабашно ответила Мюмла. – Ты видел малышку Мю?
Онкельскрут вытащил удочку и проверил крючок. Рыба не клевала.
– Так ты видел Мю? – громче повторила Мюмла.
– Не кричи, – шикнул на нее Онкельскрут. – У меня прекрасный слух. Ты распугаешь всю рыбу, и она уплывет!
– Она уже давно уплыла, – засмеялась Мюмла и побежала дальше.
Онкельскрут фыркнул и спрятался глубже под зонтик. В его ручье было всегда полным-полно рыбы. Он поглядел вниз. Вода бурлила под мостом и была похожа на блестящую разбухшую массу. Она поднимала со дна тысячи затонувших предметов, которые мелькали перед глазами и уносились прочь, мелькали и уносились прочь... У Онкельскрута зарябило в глазах, он зажмурил их, чтобы увидеть свой ручей – прозрачный ручей с песчаным дном и юркими серебристыми рыбками...
«Что-то тут не так, – с беспокойством подумал он. – Мост настоящий, тот самый мост. Но я сам какой-то другой, совершенно новый...» И с этими мыслями он уснул.
Филифьонка сидела на веранде, укутав лапы в одеяла. У нее был такой вид, будто ей принадлежала вся долина, а она вовсе не радовалась этому.
– Привет! – сказала Мюмла. Она сразу же поняла, что дом пуст.
– Добрый день, – ответила Филифьонка холодно-вежливо, это была ее обычная манера в обращении с мюмлами. – Они уехали, не сказав ни слова. Хорошо, что хоть дверь не заперли.
– Они никогда не запирают, – заметила Мюмла.
– Нет, запирают, – прошептала Филифьонка и откинулась на спинку стула. – Запирают. Они заперли платяной шкаф на втором этаже! Видно, они хранят там ценности. Боятся, чтобы их не украли!
Мюмла внимательно смотрела на Филифьонку: испуганные глаза, крутые завитки волос, каждый завиток зажат заколкой, лисья горжетка, сама себя кусающая за хвост. Филифьонка совсем не изменилась. Вот в саду показался хемуль, он сгребал опавшие листья. За ним кто-то маленький собирал их в корзину.
– Привет, – сказал хемуль, – так ты тоже здесь?
– А это кто? – удивилась Мюмла.
– Я привезла подарок, – услышала Мюмла за своей спиной голос Филифьонки.
– Это хомса, – пояснил хемуль, – он помогает мне работать в саду.
– Очень красивую фарфоровую вазу! Для Муми-мамы! – резко заявила Филифьонка.
– Вот оно что, – сказал Мюмла хемулю, – так ты сгребаешь листья...
– Я хочу угодить Муми-папе, – поспешил сказать хемуль.
Вдруг Филифьонка воскликнула:
– Нельзя трогать опавшую листву! Она опасна! В ней полно всякой гнили!
Филифьонка побежала по саду, одеяла волочились за ней.
– На листьях столько бактерий, – кричала она. – Червяков! Гусениц! Всяких ползучек! Не трогайте их!
Хемуль продолжал работать граблями. Но его упрямая и простодушная морда сморщилась, он настойчиво повторял:
– Я хочу сделать приятное Муми-папе.
– Я знаю, что говорю, – заявила Филифьонка угрожающе и подошла ближе. Мюмла поглядела на них. «При чем тут опавшие листья, – подумала она. – Вот чудаки!» Она вошла в дом и поднялась на верхний этаж. Здесь было очень холодно. В южной гостиной было все так же: белый комод, выцветшая картина, голубое одеяло из гагачьего пуха. Рукомойник был пуст, а на дне его лежал мертвый паук. На полу посреди комнаты стоял чемодан Филифьонки, а на кровати лежала розовая ночная сорочка.
Мюмла перенесла чемодан и сорочку в северную гостиную и закрыла дверь. Южная гостиная предназначалась ей самой. Ее собственная старая гребенка лежала на комоде под салфеткой из жатой ткани. Они приподняла салфетку – гребенка лежала на том же месте. Мюмла села у окна, распустила свои красивые длинные волосы и принялась их расчесывать. Внизу за окном продолжалась перебранка. Мюмла видела, как спорившие шевелят губами, но слов за закрытыми окнами не слышала.
Мюмла все расчесывала и расчесывала свои волосы, и они блестели все сильнее и сильнее. Она задумчиво смотрела вниз на большой сад. Осень так сильно изменила его, сделала заброшенным и незнакомым. Стоявшие рядами деревья, голые, окутанные завесой дождя, походили на серые кулисы.
Беззвучная перебранка возле веранды продолжалась. Спорившие размахивали лапами, бегали и казались сами такими же ненастоящими, как и деревья. Кроме хомсы. Он стоял молча, уставясь в землю.
Широкая тень опустилась над долиной – опять полил дождь. И тут на мосту показался Снусмумрик. Ну конечно же, это он, ни у кого другого не было такой зеленой одежды. Он остановился у кустов сирени, поглядел на них, потом медленными шагами направился к дому. Мюмла отворила окно.
Хемуль отбросил грабли.
– Вечно мне приходится все приводить в порядок, – сказал он.
А Филифьонка бросила куда-то в сторону:
– При Муми-маме все было по-другому.
Хомса стоял и смотрел на ее сапожки, он понимал, что они ей были тесны. Вот дождевая туча доползла до них. Последние печальные листья сорвались с веток и опустились на веранду, дождь лил все сильнее и сильнее.
– Привет! – воскликнул Снусмумрик.
Все поглядели друг на друга.
– Кажется, идет дождь, – раздраженно сказала Филифьонка. – Никого нет дома.
– Как хорошо, что ты пришел! – обрадовался хемуль.
Снусмумрик сделал неопределенный жест, помедлил и, еще глубже надвинув шляпу, повернулся и пошел обратно к реке. Хемуль и Филифьонка пошли за ним. Они встали у берега и смотрели, как он разбивал палатку около моста и как потом залез в нее.
– Как хорошо, что ты приехал, – повторил хемуль.
Они еще постояли на дожде, подождали...
– Он спит, – прошептал хемуль, – он устал.
Мюмла видела, как хемуль и Филифьонка возвращались в дом. Она закрыла окно и старательно собрала волосы в строгий и красивый узел.
Жить в свое удовольствие – что может быть лучше на свете. Мюмла никогда не жалела тех, кого ей доводилось встречать, и никогда не вмешивалась в ссоры и передряги. Она только наблюдала за ними с удивлением и не без удовольствия.
Одеяло из гагачьего пуха было голубое. Шесть лет собирала Муми-мама гагачий пух, и теперь одеяло лежало в южной гостиной под вязаным кружевным покрывалом и ждало того, кто любит жить в свое удовольствие. Мюмла решила положить к лапам грелку, она знала, где в этом доме лежит грелка. Как станет смеркаться, она разложит постель и недолго поспит. А вечером, когда поспеет ужин, в кухне будет тепло.
Можно лежать на мосту и смотреть, как течет вода. Или бегать, или бродить по болоту в красных сапожках, или же свернуться клубочком и слушать, как дождь стучит по крыше.
Быть счастливой очень легко.
Ноябрьский день медленно угасал. Мюмла залезла под одеяло, вытянулась так сильно, что косточки захрустели, и обхватила грелку лапками. За окном шел дождь. Через час-другой она в меру проголодается и отведает ужин Филифьонки, и может быть, ей захочется поболтать. А сейчас ей хочется лишь окунуться в тепло. Весь мир превратился в большое теплое одеяло, плотно укутавшее одну маленькую мюмлу, а все прочее осталось снаружи. Мюмле никогда не снились сны, она спала, когда хотела спать, и просыпалась, когда стоило проснуться.
10
В палатке было темно. Снусмумрик вылез из спального мешка; пять тактов не подошли к нему ближе. Никаких следов музыки. Снаружи было совсем тихо, дождь прекратился. Снусмумрик решил поджарить свинину и пошел в сарай за дровами.
Когда он разжег огонь, хемуль и Филифьонка снова подошли к палатке. Они стояли молча и смотрели.
– Вы ужинали?
– Нет еще, – ответил хемуль. – Мы никак не можем договориться, кому из нас мыть посуду!
– Хомсе, – заявила Филифьонка.
– Нет, не хомсе, – возразил хемуль. – Ведь он помогал мне работать в саду. А в доме должны хлопотать Филифьонка и Мюмла, ведь они женщины. Разве я не прав? Я варю кофе, чтобы всем было приятно. А Онкельскрут ужасно старый, и я ему позволяю делать, что он хочет.
– Ты, хемуль, только и знаешь, что распоряжаться с важным видом! – воскликнула Филифьонка.
Они оба уставились на Снусмумрика с опаской.
«Мыть посуду, – думал он. – Они ничего не знают. Мыть посуду – это болтать тарелку в ручье, полоскать лапы, это же просто ерунда. О чем они говорят!»
– Не правда ли, что хемули всегда только и знают что распоряжаются! – сказала Филифьонка.
Снусмумрик немного побаивался их. Он поднялся и хотел сказать что-нибудь вразумительное, но ничего толком не мог придумать.
– Вовсе я не распоряжаюсь! – закричал хемуль. – Я хочу жить в палатке и быть свободным!
Он откинул дверь палатки, заполз внутрь, заполнив все пространство.
– Видишь, что с ним творится! – прошептала Филифьонка. Она подождала немного и ушла.
Снусмумрик снял сковородку с огня, свинина сгорела в уголь. Он убрал в карман трубку. Немного погодя он спросил у хемуля:
