Анатолий Новиков - Дядя Митя — Айболит
Камышовая муха покрутилась на кухне, напевая под острый нос любимую песню про Муху-цокотуху, потом крикнула:
— Милордик! Суточные щи будешь?
— Не отказался бы, — признался гончак. — Я, Фаина, со вчерашней недели голодный!
— Вот и прибегай через сутки! — пошутила муха.
— На тебя, Фая, грех обижаться, — сдержал гнев гончак. — Это у тебя головокружение от успеха. Бывает, что это проходит, но у иных тянется всю жизнь.
— Ой, какие мы обидчивые! — протянула камышовая муха, однако ей стало стыдно за глупую и бестактную шутку. — Это у меня автоматически выскочило. Я ведь люблю шутки и розыгрыши. Я ведь остроумная особа. Я ведь…
— Здесь кто-то мясные щи обещал, — перебил ее пес. — С того времени как раз сутки проскочили.
— Кушай, Милорд, поживее, — пригласила Фаина, наливая похлебку с мозговой костью в тарелку. — Ты не откажешься сбегать со мной в лес? Предстоит работа по поиску трав.
Милорд с удовольствием похлебал варева, попросил добавки и в два силовых приема размолол сахарную кость.
— Молодец, Милорд, сразу видно хорошего работника! — похвалила летающая кухарка.
— А как ты догадалась об этом? — потупился польщенный словами хозяйки гончак.
— Кто за столом силен, тот в лесу и в поле сдюжит! — подсказала муха. — Так дядя Митя говорит.
— И слова умные, и щи добрые! — поблагодарил гончий пес. — Таких вкусных щей, признаться, я у прежнего хозяина не едал. Там все больше сервелат и другие твердые колбасы давали. Я их, по правде сказать, не любил, а отказаться не смел.
— Ну-с, за дело! — сказала камышовая муха. — Но прежде ты должен обнюхать и осмотреть лекарственные травы, которые нужны ветеринарному доктору.
Она торжественно повела Милорда в особую кладовую с большой дубовой дверью. В полутемном помещении стоял сильный аромат хорошо просушенного сена.
С крючьев и гвоздей, вбитых в стены, свисали длинные жгуты и пучки трав, кореньев, гроздья цветов и соцветий.
— Полагаю, что ты, как животное, немного разбираешься в нашей флоре и фауне, в живой природе то есть, — скучно начала лекцию камышовая муха, — Бывал в лесу на экскурсиях?
— На каких еще экскурсиях? — завопил гончак, — Я в лесу вырос! Все избегал вдоль и поперек!
— Хорошо! — терпеливо прогудела камышовая муха, — Но ты знаешь, что почти все травы — лекарственные? К примеру, крапива. Она ведь растет не только для того, чтобы ожечь кого-нибудь или засорять деревенские и городские сады и огороды.
— Про крапиву не нуди, Фая! — взмолился пегий пес. — Я ее столько выкушал! Если подсчитать — так целое поле, честное песье слово!
— В каком виде? — муха так и скакала вокруг, так и завьюживала.
— В разнообразном, — отчитался Милорд. — В сыром, толченом и вареном. Прокрученную через мясорубку вместе с мясом…
— Отсохни правое крыло, тебе еще не все известно про удивительные свойства этого растения! — уверяла камышовая наставница и сверлила собаку каждым из ста глаз.
— Всего никто не знает! — красиво защитился гончак. — Ну, чего я не слышал о крапиве?
Милордова голова шла кругом от возбуждающих крепких травяных запахов. Гончаку казалось, что они с собеседницей стали заговариваться.
А камышовая Фаина, шустро бегая по сухим стеблям, говорила, и говорила что-то аптечное.
— Ты бы, Фая, не частила! — помотал ушастой головой пес. — Не успеваю слова, переваривать. И откуда ты про всякие там витамины и целебные свойства нахваталась? От дяди Мити?
— Люблю послушать, но особенно — поговорить, — с наслаждением призналась камышовая муха. — Я очень эрудированная муха. Я ведь могу на равных общаться даже с умным человеком.
— А что такое «эрудированный» — смышленый, что ли? — застеснялся своего невежества Милорд.
— Даже не верится, что ты жил у культурного хозяина, — с преувеличенной досадой укорила муха. — Эрудированный — значит знающий все на свете!
— Завидую, — уныло протянул Милорд и уныло развесил уши чуть ли не до пола. — Везде-то ты летала, все-то ты видела своими ста глазами. Мой хозяин со мной говорил только об охоте и учил брать добычу, а сам, скажу по секрету, не читал ничего, кроме кулинарной газеты.
— О бывшем хозяине — больше ни полслова, — остановила гончего пса Фаина. — Ты служил ему лишь орудием наживы.
— Мне сразу показалось, что дядя Митя совсем другой человек, — вздохнул Милорд. — Он не оставит собаку в лесу. Тапочки домашние, верно, сам себе принесет и за обыкновенной палкой не заставит десятки раз в час бросаться в ледяную воду.
— Разумеется, не заставит и все по дому сам делает! — согласилась довольная муха. — Дядя Митя мне книжки с картинками вслух читает и про целебные растения подробно рассказывает. Однажды мы даже в город ездили — в зоопарк. Директор зоопарка попросил дядю Митю слону помочь — у того железка в хоботе застряла. И дядя Митя вытаскивал гвоздь, а я летала рядом, готовая в любую секунду броситься на помощь доктору — слон-то был в ярости от боли…
Вдруг камышовая муха запнулась на полуслове и заботливо спросила:
— А что это у тебя с лапой? Почему хромаешь?
— Пустяки, — не сознался, мотая головой, Милорд. — Это барсук хватанул, когда я его в лесной норе застал и хотел проветрить на улице.
— Для кого, может, и пустяки, — профессионально засуетилась камышовая муха, — а для меня — занятие. Лапу твою сейчас мигом излечим… Это мы умеючи… Это мы в два неболевых приема… Не зря ведь в ветеринарных кругах меня называют добронавязывающей мухой!
Обхватив шестью ножками кряжистую бутыль с латинской этикеткой, муха, выпучив сто глаз от натуги, налила в фарфоровую чашу жидкость и скомандовала:
— Немедленно опускай лапу в этот раствор — боль как рукой снимет!
— Не болит у меня ничего! — пес сильно сомневался в том, что муха поможет избавиться от страданий.
— Не упрямься, пегий! Клади лапу в чашку! Для профилактики заражения! — кричала, испытывая врачевательный азарт, камышовая исцелительница. — Живее, больной!
Милорд невольно подчинился и с отвращением опустил лапу в едкую жидкость.
СЕЛЬСКИЙ ПРИВЕТ ПЛЕМЯННИКУ
Все, что ни делал в своей долгой жизни Саша Донников, происходило в первый раз.
В прошлом году он впервые пошел в первый класс. Нынешней весной впервые закончил его. Осенью должен был в первый раз пойти во второй класс. И так далее.
Нынешним летом он самостоятельно склеил бумажного змея и запустил его под самые облака, Тогда же впервые сильно огорчился — змееныш сорвался с привязи и усвистал за горизонт, махнув, правда, на прощанье хвостом.
Летом он впервые отправился с отцом на рыбалку, ел уху, приготовленную на костре с дымком.
Первый раз он сунул любознательный восьмилетний палец в непонятный серый кокон — он напоминал миниатюрный снаряд — под крышей сарая в коллективном саду, и его впервые в жизни ужалила оса. Палец сам раздулся до размеров кокона и болел так, будто его пронзила насквозь ужасная стрела.
Но Саша Донников рос смышленым мальчишкой и не расстраивался всерьез, если на пути познания мира возникало препятствие. Ну, например, такое, как больное ужаливание хитрого насекомого.
Мальчик догадывался, что познание мира и природы проходит не только через радость и наслаждение.
В общем, Саша слыл человеком неплохим. Только родители знали, что был он непробужденным.
Непробужденным к окружающему живому миру.
Городские голуби и вороны не могли дать ему ясного представления о красоте высокого и низкого птичьего полета. Они только подпрыгивали и изредка перелетали за угощением.
Толстые и ленивые собаки всех пород, которых водили по аллеям и тротуарам хмурые настороженные женщины, могли догнать разве что черепаху. Жирная собачья рысь даже отдаленно не напоминала стремительный псовый гонный бег по опушкам леса, мерзлому кочковатому лугу, пушистому, ослепительно голубому снегу.
Родители серьезно беспокоились за Сашу. Вот почему решено было отправить мальчика в деревню, к дяде Мите, потому что доктор мог развеять эту непробужденность и холодность к природе, к животным — ко всему прекрасному, без любви к которому человек глуп и нем.
Так получилось — и дядю Митю Саша должен был увидеть первый раз в жизни.
Родители собрали Саше чемодан с одеждой и обувью. Они дали телеграмму в Кордон. Потом посадили Сашу в самолет, поцеловав на прощанье сто пятьдесят три раза.
Самолет назывался АН-2. Впереди у него ввинчивался в синеву неба пропеллер, смешивая воздух для праздничных радуг. В кабине сидели два совсем молодых пилота, держась за один рычаг. Только левый летчик делал это правой рукой, а правый летчик — левой.
В гудящем тесном салоне лежали в углу бумажные почтовые мешки и пачки свежих газет. На железных скамейках, пристегнувшись широкими брезентовыми ремнями, примостились человек двенадцать. И все они глядела вниз, на покинутую планету.
