Виталий Губарев - Часы веков

Высокие папоротники ползли мимо, падали и с треском ломались. Откуда-то сверху с нарастающим шумом катилась лавина камней.

Задыхаясь от бега, они влетели в расщелину скалы и упёрлись в заднюю дверцу волшебных часов. Муха распахнула дверцу и протиснулась между маятником и боковой стенкой часов в столовую. Здесь всё было так же, как и прежде. Кошка, свернувшись, спала в кресле. Через открытое окно слышался гул реактивного самолёта.

— Я приду завтра утром, — сказал часовой мастер, — до свидания.

Муха слышала, как за ним захлопнулась наружная дверь. А она всё ещё стояла посреди столовой, тяжело дыша, и никак не могла опомниться.

— Тик-так, — спокойно стучали за её спиной часы веков, — тик-так…

Её сердце стало биться ровней, но всё тело ныло от страшной усталости, веки отяжелели, и поднимать их становилось трудно.

«Спать, — подумала она, — скорее спать…»

ГЛАВА ПЯТАЯ,

в которой родители Мухи очень беспокоятся о её здоровье

Муха проснулась, потому что услышала тихие голоса родителей, вернувшихся с работы. Но она не открыла глаз и лежала неподвижно.

— Ты думаешь, она бредит? — спросил отец, склоняясь над ней.

— Да, — ответила мать. — Это какой-то странный бред… Очень странный!

— Что ты слышала?

— Я даже не смогу тебе всего передать. Какие-то обезьяны… И, кажется, змеи…

— Начиталась какой-нибудь книги.

— Нет, тут что-то другое…

— Что?

— Ты посмотри на её платье!

— Кошмар! — вздохнул отец. — Где она была?

— Я уверена, что она сегодня не выходила из дома.

— Но где же она так разукрасила платье?

— Ума не приложу.

— А не подралась ли она с мальчишками из нашего двора? У нас во дворе дети ведут себя возмутительно! Да она и сама, как мальчишка!

Муха открыла глаза и сказала, зевая:

— В сущности все люди — дети. И маленькие и взрослые.

Родители остолбенели в тех позах, в которых их застали столь неожиданные слова дочери.

— Что это за ересь, Муха? — наконец спросил отец, недоуменно взглянув на жену.

— Это не ересь, папа, — продолжала Муха неторопливо. — Взрослые только напускают на себя солидность, хотя на самом деле им очень часто, так же, как и детям, хочется прыгать, играть и дурачиться. Они просто притворяются, что они уже не дети. Они думают, что становятся величественным от того, что ходят, задрав нос и сжав губы.

Мать расхохоталась и села на кровать дочери.

— А ты знаешь, — начала она, обращаясь к мужу, и её такие же чёрные, как у Мухи, глаза озорно блеснули, — наша дочь не лишена остроумия. Разве ты не любишь дурачиться? А мне самой очень часто хочется играть и прыгать! И потом ещё: разве ты, мой миленький, немножко не задираешь нос? Особенно после того, как тебя назначили на работе начальником?

— Ересь! — упорствовал отец. — Как тебе не стыдно говорить все эти нелепости при ребёнке? Она уже и так перестала с уважением относиться к взрослым.

— Не думаю. Машенька достаточно умна…

— Она и меня не уважает, — с обидой в голосе сказал отец.

— Я тебя люблю, папа! — воскликнула Муха. — Но согласись, величие человека зависит не от того, как высоко он задирает нос.

— Может быть, ты объяснишь нам, в чём заключается величие человека? — иронически спросил отец.

— В уме и добром сердце, папа!

— Попробуй ей возразить! — воскликнула довольная мать.

Отец смущённо кашлянул.

— Ну допустим, что это так… Но почему ты думаешь, что у взрослых нет ума и доброго сердца?

— Я совсем не думаю так, папа. Мне просто кажется, что ум и доброе сердце не всегда зависят от того, сколько человеку лет и какого он роста.

— Даже если человек качается в люльке? — усмехнулся отец.

— Зачем же брать крайности? — покачала головой мать. — Неужели ты не понимаешь, что Машенька не имеет в виду новорождённых? А вот я поняла её правильно: как только человек становится сознательным, он должен стремиться всё делать с умом и с добрым сердцем. В этом и заключается человеческое величие или, если хотите, отличие человека от несознательных животных, которыми руководит один инстинкт.

Муха подумала, что мать, как обычно, объяснила всё удивительно ясно и просто, и с нежностью взглянула на неё. А она, увидев полные теплоты глаза дочери, ответила ей таким же взглядом и ласково потрепала Муху по щеке.

— А теперь, доченька, расскажи нам, что произошло с твоим платьем.

— Я порвала его, мамочка, в доисторическом лесу, — сказала Муха.

Отец издал горлом какой-то странный звук.

— Где? — спросила мать, бледнея.

— В доисторическом лесу… А из фартука я сделала бинт, чтобы перевязать рану на лапе человекообразной обезьянки.

Отец и мать встревоженно посмотрели друг на друга.

— Деточка, — дрогнувшим голосом заговорила мать, — скажи мне правду, у тебя не болит головка?

— Нет, мамочка…

— Ты куда-нибудь выходила из дома сегодня?

— Нет… то есть, да…

— Куда?

— В доисторическую эпоху…

Это было очень жестоко с её стороны, и Муха пожалела, что так сразу, без всякой подготовки, выпалила всё обеспокоенным родителям. Ведь они могут подумать, что она не в своём уме.

— Пожалуйста, не подумайте, что я сумасшедшая, — сказала Муха мягко, — но всё, что я говорю, правда…

— Перестань дурачиться, Муха, — строго сказал отец, — всяким шуткам бывает предел!

Он стоял перед ней, высокий, плечистый, в хорошо выглаженном клетчатом костюме, и его чуточку выпуклые серые глаза смотрели на неё сквозь стёкла больших роговых очков с нескрываемой тревогой. Муха вдруг подумала, как выглядела бы человекообразная обезьяна, если бы на неё надеть такой костюм и очки? Интересно, стала бы она похожей на человека? Конечно, нет! Её длинные передние лапы высовывались бы из рукавов, а очки придали бы морде очень смешной вид…

— Почему ты улыбаешься, Машенька? — спросила мать, не сводя с неё глаз.

— Я представила, мамочка, какой красоткой была бы обезьяна в папином костюме.

— Это уже похоже на издевательство! — с сердцем сказал отец.

— Зачем ты нас огорчаешь, детка? — покачала головой мать. — Расскажи нам лучше, какой тебе приснился сон про обезьян, и мы успокоимся.

— Мне не снилось никакого сна, мама. Я взаправду побывала в доисторической эпохе!

— У неё продолжается бред! — сказал отец. — Надо вызывать врача!

— Бред? — вскрикнула Муха, вскакивая с кровати. — Хорошо, в таком случае, папа, подойди к часам в столовой и открой заднюю дверцу.

— Какую дверцу? О чём ты говоришь?

— О второй дверце за маятником.

— Там нет никакой дверцы!

— А ты посмотри, посмотри! Я раньше тоже думала, что там её нет…

Все трое молча направились в столовую. Отец твёрдыми шагами прошагал в угол комнаты, открыл стеклянную дверцу часов и заглянул внутрь деревянного футляра.

— Здесь действительно есть вторая дверца, — пробормотал он.

— Ага! — торжествующе воскликнула Муха.

— Странно, — бормотал он, — я не могу понять назначения этой дверцы… Наверно, она сделана для того, чтобы мастеру было легче чинить механизм.

— А ты открой её, папа!

Отец толкнул дверцу. Она открылась с резким скрипом и стукнулась о стенку комнаты. Муха ясно увидела за часами угол столовой, оплетённый давнишней, уже запылённой паутиной. Большой растревоженный паук бежал по стене, быстро перебирая тонкими ножками.

— Ну, и что же? — спросил отец.

— А там… дальше… больше ничего не видно? — упавшим голосом проговорила Муха.

— Видно…

— Что? — обрадовалась она.

— Видно, что у нас запущенная квартира. Вместо того, чтобы болтать глупости, ты бы почаще сметала пыль и паутину!

Муха пошла в кухню за веником, а когда возвращалась обратно, услышала, как мать говорила отцу:

— Ты уж будь с ней сегодня поласковей, девочке приснился страшный сон, и она до сих пор не может прийти в себя.

Муха старательно обмела угол за часами, надеясь втайне обнаружить какие-нибудь следы выхода в древний мир. Она даже постучала пальцем в стенку. Стенка была крепкой, каменной, и было бы просто глупо убеждать родителей, что она видела здесь зелёные папоротники.

И вдруг Муха радостно рассмеялась.

— Папа! Мамочка! Да ведь часы-то стоят!

— Что с тобой, детка? — обеспокоенно сказала мать. — Часы стоят уже пятнадцать лет! Разве ты забыла об этом?

Муха было открыла рот, чтобы рассказать о маленьком часовом мастере Великанове, но запнулась. Чего доброго, родители запретят впускать его завтра в квартиру, а ей так хотелось заглянуть в глубь веков хотя бы ещё один разок!

Но имеет ли она право молчать? Не будет ли это обманом? Её начали мучать угрызения совести. Она никогда не говорила родителям неправду.