Павел Бажов - Малахитовая шкатулка
Яшке с малого-то ума это лестно.
— Рад, — отвечает, — стараться.
Барыня своё наказывает:
— Гляди, чтоб Саломирскову чего не донеслось, коли новое найдёшь!
Яшка, понятно, хвостом завилял.
— Будьте в спокое! Будьте в спокое! Которое я открою, то ни единой саломирсковской собачонке не унюхать!
Таким случаем, значит, и стал Яшка главным щегарем на Турчаниновской половине.
Сперва-то маленько побаивался. Нет-нет и притащит барыне мешочек с камешками с какого-нибудь старого рудника. Вот, дескать, какую штуку обыскал. Только у барыни один разговор:
— Гляди, как бы Саломирсковски про это не узнали. Вот суд кончится, тогда и покажешь это место.
Ну, а суд когда кончится! Яшка видит, — спокойное дело, вовсе осмелел Покатывается на лошадке в седёлышке по всей заводской даче — и всё. Рожу наел — как не лопнет, а глаза всё на прищур держит, будто надаля глядит. Какие знакомые руднишные встречаются, завсегда Яшке кукишку покажут, а сами наговаривают:
— Наше почтенье Яков Иванычу! Всю, поди, дачу вызнал, — эдак-то далёко глядишь!
Яшка, конечно, нос кверху. Пятнышки свои на губах погладит да и говорит:
— Вкруте эко дело не поворотишь. Знаете, поди-ко, меня, — пустяком займоваться не стану!
Рудобои тут и примутся для смеху Яшке места сказывать:
— Поглядел бы ты по Габеевке. На пятой версте. Мне дедушко сказывал.
Другой опять на Берёзовый увал приметки говорит. Ну, разное… Кто куда придумает.
Яшка тоже, как вытный, порядок ведёт. Вовсе будто к этому безо внимания, а сам, глядишь, и начнёт поезживать по тем местам. Руднишным это и забавно.
Раз в таком-то разговоре один рудобой и говорит:
— Что всамделе, ребята, вы к Якову Иванычу с пустяком липнете. Ему богатство открыть всё едино, что нам с вами плюнуть. Женится вот на вдове Шаврихе да укажет она ему мужеву ямку с малахитом, — только и всего. Будет тогда на нашей половине медный рудник, почище полевских Гумёшек. Яковлевским его, поди, звать будут, а то, может, Зорковским? Как тебе больше глянется, Яков Иваныч?
Яшка, как ему в обычае, будто и не приметил разговору, а сам думает:
— Верно. Был слушок, что покойный Шаврин где-то ямку с малахитом имел. Может, и впрямь вдова про это знает.
Яшка, видишь, в годах был, а неженатый. Девки его обегали, он и ладил жениться на какой ни на есть вдове. К Шаврихе-то он шибко приглядывался. Совсем дело к свадьбе шло, да как раз барыня Яшку главным щегарем назначила. Ему и низко показалось на вдове из бедного житья жениться. Сразу дорожку в ту улицу забыл, где эта Шавриха жила. Года два, а то и больше, не бывал, а тут, значит, и вспомнил. Стал на лошадке подъезжать. Дескать, знай наших! Не кто-нибудь, а главный щегарь!
У вдовы к той поре дочь Устя поспела. Самые ей те годы, как замуж отдают. Яшка слепыш-слепыш, а тоже разглядел эту деваху и давай удочки под этот бережок закидывать. Мать видит, какой поворот вышел, — не супорствует этому. Ещё и радуется.
— Вишь, дескать, Усте счастье какое! Глядишь, — и я за Яков Иванычевой спиной в покое проживу, никто тревожить не станет. Вон он какой начальник! Пешком-то и ходить забыл. Всё на лошадке да на лошадке.
У Шаврихи тоже своя причинка была. Мужик-от у ней, покойна головушка, самостоятельного характеру был. Кремешок. Из-за этого, сказывают, и в доски ушёл. Он, видишь, малахитом занимался, и слушок шёл, будто свою ямку имел где-то вовсе близко от заводу. Ну, барские нюхалки и подкарауливали. Один раз чуть не поймали, да Шаврин ухитрился — в болоте отсиделся. Тут нездоровье и получил. А как умер, жену и стали теснить.
— Сказывай, где малахитовая ямка!
Шавриха — женщина смирная, про мужевы дела, может, вовсе не знала— что она скажет? Говорит по совести, а на неё пуще того наступают:
— Сказывай, такая-сякая!
Пригрожали всяко, улещали тоже, в каталажку садили, плетями били. Одним словом, мытарили. Еле она отбилась. С той поры она и стала шибко бояться всяких барских ухачей.
Устя у той вдовы, как говорится, ни в мать, ни в отца издалась.
Ровно с утра до ночи девка в работе, одежонка у ней сиротская, а всё с песней. Веселее этой девки по заводу нет. На гулянках первое запевало. Так её и звали — Устья-Соловьишна. Плясать тоже — редкий ей в пару сгодится. И пошутить мастерица была, а насчёт чего протчего — это не допускала. В строгости себя держала. Одним словом, живой цветик, утеха.
За такой девкой и при бедном житье женихи табунятся, а тут нако — выкатил млад ясен месяц на буланом мерине — Яшка Зорко Облезлый!
Устенька, конечно, сразу хотела отворотить ему оглобли — на смех его подняла. Только Яшка на это шибко простой. Ему, как говорится, плюнь в глаза, а он утрётся да скажет: божья роса.
Устюха всё-таки не унывает.
— Подожди, — думает, — устрою я тебе штуку. Другой раз не поманит ко мне ездить.
Узнала, когда Яшка будет, спровадила куда-то мать, нагнала полную избу подружек да и пристроила около порогу верёвку. Как Яшке в избу заходить, Устя натянула верёвку, он и чебурахнулся носом в пол, аж посуда на середе забренчала. Подружки смеху до потолка подняли, а Яшку не проняло. Поднялся да и говорит.
— Не обессудьте, девушки, не доглядел вашей шутки. Привык, вишь, на-даля глядеть, под ногами-то не заметил.
Что вот с таким сделаешь?
Другой раз Устенька шиповых колючек под седло яшкину мерину насовала. Мерин хоть вовсе смирный был, а тут с дичал, — сбросил Яшку башкой на чьи-то ворота. Только Яшке хоть бы что.
Подружки Устины вовсе приуныли.
— Как ты, Устенька, отобьёшься! Стыда у Яшки ни капельки, а башка — чугунная. Гляди-ко, чуть ворота не проломил, а хоть бы что.
И Устенька тоже пригорюнилась.
Тут парни забеспокоились, как бы девку из беды вызволить. Первым делом, конечно, подкараулили Яшку в тихом месте да и отмутузили. Кулаков, понятно, не жалели. Только Яшка и тут отлежался, а народу большое беспокойство вышло.
Бары хоть друг дружке не на глаза, а при таком случае, небось, в одну дуду задудели.
— Немедля разыскать, кто смел приказного бить! Эдак-то разохотятся, так — чего доброго, — и барам неспокойно будет!
Занюхтили барские собачонки с обеих сторон. Виноватых, конечно, не нашли, а многим, кто на заметке у начальства был, пришлось спину показывать. На Саломирсковской стороне палками тогда хлестали, а на Турчаниновской — плетью. Которое слаще — им бы самим отведать.
Много народу отхлестали, а одному чернявому парню, — забыл его прозванье, — так ему с обеих сторон насыпали. Виноватее всех почто-то оказался.
Зато Яшка вовсе нос задрал. Барыня, вишь, придумала, что на Яшку озлобились за работу на барскую руку. Ну, хвалит, понятно, потом спрашивает:
— Не надо ли тебе чего?
Яшка не будь плох и говорит:
— Жениться хочу. На девахе из вашего владения. Шаврихи-вдовы дочь — Устинья.
— Это можно. — И велела Шавриху позвать. Та прибежала, объясняет барыне — дескать, сама-то всей душой, да деваха супротивничает.
— Старый, — говорит, — да облезлый.
Барыня завизжала, заухала:
— Да как она смеет! Её ли дело разбирать, кого в мужья дадут! Чтоб завтра же под венец!
По счастью, пост случился. По церковному правилу венчать нельзя. Осечка у барыни вышла.
Призвала всё-таки попа и говорит:
— Как можно станет, сейчас же окрути эту девку! Без поблажки, смотри!
Наказала так-то и укатила в Щербаковку жеребцов гонять.
Пришла Шавриха домой, объявила Усте барынину волю, а Устя ничего.
— Ладно, — говорит.
Задушевные подружки прибежали, болезнуют:
— Приходится, видно, за облезлого выходить.
Устя им отвечает:
— Что поделаешь! И с облезлыми люди живут.
Подивились подружки, — что с девкой сделалось! — убежали. Тут и сам женишок прикатил, а Устя его всяко привечает. Яшка и обрадовался:
«Поняла, знать, девка своё счастье. Теперь уж малахитовая яма моя будет».
Только подумал, Устюха и говорит ему навстречу:
— Спрашивают меня люди, не знаю ли про отцовскую малахитовую ямку, да я не сказываю.
Яшка башкой заболтал:
— Так и надо! Так и надо! Никому не сказывай! Мне только укажи!
— Тебе-то, — отвечает Устенька, — и подавно боюсь сказать. Ещё откажешься тогда от меня. Засмеют меня люди.
Яшка заклялся-забожился:
— Никогда не откажусь! И барыня так велела. Разве можно против барынина приказу итти?
Устенька ещё помялась маленько да и говорит:
— Страшное это дело, Яков Иваныч! Как бы худа тебе не вышло.
Яшка расхрабрился:
— Никого не боюсь. Укажи место!
— То-то и есть, — отвечает Устенька, — что место, где богатство открывается, никому неизвестно. А могу я сказать, в которое время и где голос слушать.
— Какой, — спрашивает, — голос?
— А тот, который богатство-то указывает.
