Владислав Крапивин - Пироскаф «Дед Мазай»
Вернулся с улицы Маркушка и храбро прочитал стихи собственного сочинения:
Тут вот нынче именины,И пирожные едим мы.Том наш Сушкин и КасьянРады всем своим гостям.
Гости все им рады тоже,Спорить тут никто не может,И поэтому для всехПусть звучит весёлый смех!
И смех зазвучал. Стихи тут же положили на музыку и дважды спели под гитару. Играли дядя Поль и гвардейский лейтенант, который принёс шпагу. Громче всех пел герцог Виктуар Генрих Евро-Азиатский. И Том подумал, что название недавно попробованного пива было не совсем точное. Тем более, что и капитан Поддувало казался веселее обычного…
Том расхрабрился и предложил спеть «Девушку с острова Пасхи». Потом исполнили «Венсеремос» и кое-что ещё из концертного репертуара. Катя и Том спели про кораблик. Голос у Кати был удивительно звонкий. Она выглядела совершенно здоровой. Дерево помогало?
Жаль только, что не было здесь Донби. Он остался на базе. Ему последнее время всё время чудилось в яйце шебуршанье и царапанье. Дон и Бамбало одинаково боялись пропустить ответственный момент…
Не приехала и Дуля с помощниками. Деятели кино знали отношение герцога к их искусству. Зато они обещали именинникам устроить праздник, когда те вернутся на базу…
Они вернулись. Привезли с собой Изольду. Том сказал, что хватит ей ошиваться во дворце, «животная» соскучилась по прибрежной жизни.
На базе было хорошо. Скинули нарядные костюмы улеглись на траву и на песок. Угощенье был разложено на холстинах и кусках пластика. Не такое изысканное, как во дворце, но ничуть не хуже: печёная картошка с огурцами, свежие пирожки с капустой, помидоры, редиска. И шипучий квас (уж он-то явно без хитростей).
Появился Донби, посидел в компании, но скоро опять ушёл в сарайчик, где яйцо.
Изольда походила среди тарелок и пирожков, объелась и ушла спать в привычный угол щитового домика.
Все притомились, петь уже не хотелось.
И в этот момент из-за острова с Деревом вышел корабль с пёстрыми парусами и чёрными штандартами. С лязгом отдал якорь. От корабля отвалила шлюпка — на всякий случай под белым флагом.
Пришлось подниматься и принимать гостей. Впрочем, гребцы остались в шлюпке, на берег вышел только адмирал Уно Бальтазавр Дудка. Он в учтивых выражениях приветствовал всех присутствующих, а отдельно — Тома Сушкина и его высочество. Про день рожденья юного артиста Касьяна он не знал («Агентура подвела!») и очень смутился. Но тут же нашёл выход: сдёрнул с пальца серебряный перстень с русалкой:
— Примите, сударь, с поздравлениями. К двадцатому дню рожденья он будет вам впору.
— Благодарю, адмирал.
А Тому Сушкину адмирал Дудка подарил золотой испанский дублон с цепочкой.
— Это на память о вашем героическом судне.
На одной стороне монеты был отчеканен какой-то король, на другой — замечательный старинный пароход с большущей трубой и парусом. Не совсем такой, как «Дед Мазай», но похожий.
Адмирала угостили квасом, спели ему любимую песню «Венсеремос» и проводили до шлюпки. Том, Касьян и Юга махали вслед гостю подхваченными с травы шпагами, а Катя бескозыркой Тома.
Потом они вчетвером сдвинули головы над монетой.
— До чего замечательный… — прошептала Катя. Конечно о пароходе.
— Теперь у тебя, Том, опять есть пироскаф, — сказал Юга. — И у всех у нас.
— Жалко, что не настоящий, — вздохнул Том.
— Настоящий будет весной, — строго пообещал Касьян. — А это — знак: мы команда одного корабля.
— Ура… — прошептала Катя.
…Роман подходит к концу, до весны он не дотянет, поэтому надо сказать заранее: Касьян был прав. Пироскаф «Дед Мазай» в апреле следующего года появился в бухте ближнего островка Робинзон. Как ни в чем не бывало. Со свежей краской, блестящими стёклами, начищенной медью, с прежними флагом и вымпелом. Автор утверждает это со всей определённостью Ведь на то он и автор, чтобы распоряжаться событиями романа. Однако рассказывать про это явление подробно уже нет времени. Пришлось бы тогда писать и про то, что было осенью, зимой, в начале весны. Например про запуск звездолёта «Зелёный заяц». Старт наделал немало шума в окрестностях. Судя по всему, «Зелёный заяц» действительно продырявил пространство и пробил вход в иные миры. По крайней мере, в ясном осеннем небе несколько дней виднелась косматая чёрная дыра и в ней что-то свистело… Но в общем-то здесь не все ясно…
Надо сказать и ещё про одну неясность. Том так и не разобрался до конца в природе своего колечка. Обычная серёжка, трансформатор какой-то энергии или волшебный талисман? Он даже звонил насчёт этого Феликсу, но тот не мог сказать ничего толкового. Зато Феликс осенью поступил в Транспортный институт…
А теперь вернёмся на кинобазу, в тот день, когда отмечали дни рожденья.
Все расселись кто где и отдыхали под солнышком. Оно было не очень жаркое — август все-таки. Но ласковое. И вот под это солнышко выскочил из сарая Донби. Очень встрёпанный
— Он там!.. Клянусь Африкой, царапается!..
— Пр-л-роколупывает скор-л-рупу!
Ясно было, кто проколупывает!
Самовар с лежавшим на конфорке яйцом вынесли из сарайчика. Поставили на дощатый стол. Выстроилась очередь — послушать: правда ли проколупывает? Впрочем, теперь было слышно издалека: в самом деле из-под плотной скорлупы кто-то просился на волю.
— Мы тюкали клювами, — жалобно признался Бамбало. — А оно никак…
— Надо помочь малышу, — деловито сказал капитан Поль. Он переложил яйцо с шаткого самовара на доску. Вынул трубку и начал равномерно постукивать по скорлупе. Все затаили дыхание. Донби двумя головами навис над остальными зрителями.
Скорлупа была очень твёрдая. Ни трещинки.
Капитан постучал решительней. Шебуршанье усилилось. Но больше ничего.
— Нужен молоток! — решил Ефросиний Штульц.
— Злодей! — взвизгнула фройлен Дуля.
— Вы тр-лравмируте р-л-ребёнка!
Чтобы не травмировать, начали опять стучать потихоньку. Но потом сильнее. Затем ещё сильнее. Наконец Платоша, не обращая внимания на двухголосые вопли Дона и Бамбало, поднял яйцо над столом и грохнул о доски.
— Изверг! Ты убил птенчика… — простонал Бамбало.
— Живёхонек. Вон шебуршится вовсю…
— Дед бил-бил… — меланхолично произнёс сценарист Вовочка.
И Тома осенило:
— Постойте! Здесь же совсем сказочное пространство!
— Ой… ну и что? — выдохнула фройлен Дуля.
— Не стучите больше! — Том бросился в домик, где на привычной подстилке дрыхла Изольда. Ухватил на руки. Крыса недовольно дёргала усами.
— Хочешь быть героем сказки? — сказал Том.
Изольда притихла. Видимо, не знала, хочет ли. Но и не возражала.
Том вынес её, обвисшую в ладонях, посадил на стол. Катя на всякий случай взвизгнула. А догадливые Касьян и Юга зааплодировали.
— Не мешайте никто, — велел Том. А Изольде сказал:
— Ну, давай…
Изольда была понятливее обычных крыс. Она долго жила среди умных людей. И быстро сообразила, что «давай».
Она обнюхала яйцо (при всеобщем замирании). Обошла кругом. Стуча коготками, отбежала в сторонку. Повернулась к сокровищу Дона и Бамбало задом и с размаха огрела его хлёстким кожаным хвостом.
Яйцо быстро покатилось к дощатому краю. Никто не успел подхватить (или не посмел?).
«Яичко упало и разбилось»…
Разбилось на две ровные половинки.
Они аккуратно лежали на земле, и одна была пуста, а в другой…
Кто-то сказал: «Ай…». Кто-то просто охнул. Венера Мироновна пискнула от изумления. А Катя обрадовалась:
— Какой хорошенький!
Читатель решил, конечно, что все увидели страусёнка И теперь вопрос лишь в том, сколько у него было голов.
Ничего подобного! В половинке яйца, как в круглой посудине, сидел рыжий котёнок
Это был не очень маленький котёнок, не слепой и беспомощный, а примерно месячного возраста. Он приоткрыл рот и дружелюбно сказал:
— Мя…
— Д-да, сюрприз… — произнёс капитан Поль, который был здесь самый сдержанный и невозмутимый. — Донби, как это у тебя получилось?
— Откуда я знаю?! — горестно взвыла голова Бамбало. — Я не хотел! Я… мы… хотели страусёночка…
— Какая разница? — сказал капитан Поль. — Все равно, Донби, это твой ребёнок…
— Но почему мой? — простонали обе головы. — Почему наш?
— Потому что из вашего яйца, Донби! — весело разъяснила Катя. — Из того, которое вы храбро спасли для живой природы.
— Но в нем же нет ничего стр-л-раусиного, — горестно сказала голова Дон.
— Как это нет?! — возмутился Том. — Посмотрите на шею! Такой же воротник, как у Дона и Бамбало!
В самом деле, рыжую шейку опоясывало пушистое белое ожерелье.
