Сказки и предания алтайских тувинцев - Сборник Сборник
Мы знаем, что и у тувинцев существовало представление, согласно которому через изображение человека, его волосы (ср. сказки типа АТ 465 и нашу № 26) и его имя можно повлиять и воздействовать на их носителя, на чем основан целый ряд табу. Этим можно, очевидно, объяснить и значение такой шкатулки, которая первоначально считалась, возможно, чем-то вроде вместилища души девушки, овладение ею означало и обретение девушки. В некоторых районах подарки при сватовстве принимала мать, и это указывает на то, что ей принадлежало решающее слово. Особенно ясно это из сказок, где мнение отца и матери о новом зяте и отношение к нему резко расходятся, как, например, в № 19 и 20. В обеих этих сказках, по всей видимости, сохранилось воспоминание о матрилокальном браке, существование которого у древних тувинцев допускает Л. П. Потапов: после свадьбы жених переселяется к жене. Это нашло отражение в сохранившемся до недавнего времени обычае: юрту со всем ее содержимым невеста получала в качестве приданого от своих родителей и родственников. Стало быть, и после возникновения патрилокального брака (невеста переселяется к жениху), что также нашло отражение в большинстве сказок, содержащих этот сюжет, отдельные старые обычаи сохранялись и после ликвидации тех институтов, которыми они были сначала порождены.
Для тувинцев дети — самое ценное из того, что у них есть, и в сказке в соответствии с этим тоже всегда подчеркивается, что ребенок — это лучшее, что может пожелать себе человек, и нет ничего необычного в том, чтобы усыновить ребенка, даже если это лисенок или лягушка (№ 20, 47), ибо бездетность и одиночество — большое несчастье в старости (см. № 14, 21) даже по экономическим причинам, так как еще и до сегодняшнего дня само собой разумеется, что родители в старости живут у одного из своих детей, который содержит их и заботится о них, а ему помогают и все другие братья и сестры.
Этому соответствуег и отношение к детям, которое показалось примечательным и Менхен-Хельфену, путешествовавшему по Туве в конце 20-х годов (MSnchen- Helfen О. Reise, с. 80), и на меня оно тоже произвело большое впечатление. Почти за шесть месяцев, которые я прожила среди тувинцев в их юртах, принимая участие в их жизни, я ни разу не видела, чтобы ударили ребенка. Существует множество защитных обрядов и табу, чтобы уберечь ребенка от всего злого. Очень важен при этом выбор имени: имя может заключать в себе пожелание или предзнаменование для его носителя. Это тоже находит отражение в сказках, в которых часто много места отведено описанию обстоятельств, связанных с наречением имени (ср., например, № 12, 13), ибо герой, как таковой, может начать действовать только после того, как будет наречен именем.
Внешне жизнь тувинцев в Цэнгэле и сегодня еще намного суровее, чем наша, и многое из того, что для нас является уже безусловным, им еще незнакомо. Именно поэтому помимо твердо установленных календарных праздников, чаще всего связанных со скотоводством, они пользуются любым событием в жизни человека или общины, чтобы устроить празднество. И многие сказки, в которых происходят благоприятные события, заканчиваются праздником с обилием еды и питья.
Останавливаясь на отдельных примерах, я старалась показать, что в сказках, как и в других формах народной поэзии, мы находим отражение типичного быта, нравов и обычаев, и в первую очередь религиозных представлений. В них содержится информация не только об известном, но порой о давно уже забытом, но иногда они помогают понять явления, которые еще можно наблюдать, однако уже трудно объяснить. Стало быть, сказки — это не только драгоценные свидетельства древней культуры, мышления и художественного восприятия алтайских тувинцев и их предков; наряду с курганами, обелисками, каменными бабами и наскальными рисунками, сохранившимися на территории сомона Цэнгэл, они являются источниками исторических исследований, и ценность их особенно велика, так как тувинцы не имели в прошлом письменности! [11].
Исследование истории тувинцев началось довольно поздно по сравнению с изучением истории других народов Азии, а систематическое изучение их литературы, которая до установления в Туве Советской власти (а у тувинцев МНР, по существу, и до сегодняшнего дня) ограничивалась лишь устной традицией народной поэзии, началось только в первой половине нашего столетия. А эти исследования чрезвычайно важны, так как, кроме древнетюркских надписей на камнях (известны как «Енисейские надписи») и письменных сообщений чужеземцев (монголов, китайцев и др.), У тувинцев не существует никаких своих письменных источников, так что сегодня перед археологами, этнографами, фольклористами и историками стоит общая задача — помочь исследованию исторического прошлого тувинского народа.
Тувинцы Советского Союза только в 1930 г. при активном участии советских ученых, и прежде всего А. А. Пальмбаха, получили собственную письменность (базировавшуюся на латинском алфавите, а с 1940 г. — на кириллице), и это явилось исходной точкой развития в Туве современной литературы и науки и открыло самому тувинскому народу возможность овладения культурным наследием, его творческого применения и развития.
Изучение тувинского фольклора велось сначала на основе материала из Южной Сибири, так как образцы устного фольклора тувинцев Алтая впервые были записаны лишь в 1966 г. Но хотя систематическое исследование тувинской народной литературы началось относительно поздно, собирание и научные занятия тувинским фольклором предпринимались еще в прошлом веке, когда основатель русской тюркологии В. В. Радлов в 1861 г. записал в Кара Холе (ныне район Бай-Тайги) четыре песни и две сказки («Пагай Чюрю» и «Кюджюттюм Модун»), которые были опубликованы в Петербурге в 1866 г. в первой части его десятитомного издания «Образцов народной литературы тюркских племен» (с. 424 и 429).
Через 15 лет после него русский ученый и путешественник-исследователь Г. Н. Потанин проследовал его маршрутом в Северо-Западную Монголию через район поселения тувинцев и записал там около 25 сказок и несколько космогонических легенд и сказаний. Среди его материалов есть краткие редакции нескольких известнейших героических эпических поэм, как, например: «Танаа-Херел», «Эртинэ-Мерген» и «Кангывай-Мерген», а также варианты некоторых весьма распространенных сегодня волшебных и бытовых сказок, таких, ка:. «Богатый Боралдай», «Тюмендей с тысячью рыже-золотых лошадей» (варианты № 22, 23), «Оскюс-оол» (ср. первую часть № 2 и № 24). Его записки в качестве этнографического материала были изданы вместе с другими материалами его путешествий в Санкт-Петербурге под названием «Очерки северо-западной Монголии» (вып. 2 — 1881 г. и вып. 4 —1883 г.).
Через десятилетие в Туву приехал Н. Ф. Катанов. Сам представитель соседнего с тувинцами южносибирского народа хакасов, он считается одним из отцов современной, богатой традициями советской тюркологии и вместе с тем первым настоящим исследователем Тувы. «Как известно, до Н. Ф. Катанова, — пишет тувинский ученый Д. С. Куулар, — в ориенталистике о тувинцах говорили лишь как о неизученном и загадочном этнографическом памятнике» [12].
Подобно тому как Радлов использовал свой этнографический материал и в языковом отношении для своего основополагающего «Опыта словаря тюркских наречий», интересы Катанова и его труды тоже были ориентированы на исследование языка, этнографии и фольклора тувинцев. Среди 1410 произведений различных жанров тувинского фольклора, переведенных Катановым на русский язык и опубликованных в IX томе уже упоминавшегося компендиума Радлова, есть 12 волшебных и бытовых сказок (среди них варианты наших сказок № 22, 23, 31, 39, 62), две грубоватые сказки-анекдоты и пять этиологических сказок (похожих на наши сказки о тарбагане — № 50, 51), — правда, в очень кратком изложении, одним-двумя предложениями, просто указывающем на наличие таких сказок. Большая часть этих сказок была уже опубликована в 1903 г. в Казани самим Катановым в его «Опыте исследования урянхайского языка», первом обширном труде о тувинцах, в библиографическом указателе которого среди прочих работ содержится 84 публикации с данными о тувинцах.
