Автор Неизвестен - Сказки народов Бирмы
Для араканского фольклора не типичны мифы и архаические волшебные сказки, занимающие столь важное место в упоминавшихся выше фольклорных комплексах. Это, кстати, не означает, что их вообще нет у араканцев, но широкой популярностью они уже не пользуются. Важно отметить, что лежащие в основе книги сборники Луду У Хла включают популярные народные сюжеты, не являясь в полном смысле слова научной публикацией араканского (или другого) фольклора. Сбор и анализ немногочисленных, но бесценных для науки остатков древних слоев фольклорного комплекса еще впереди. Для данной книги из популярных произведений, отобранных бирманским составителем, были взяты наиболее художественные, наиболее литературно интересные для советского читателя сказки — и это надо помнить, читая наш сборник. Таким образом, наличие в разделе всего лишь одного мифа отчасти говорит о том, что в ходе развития мировоззрения араканцев буддийские представления о начале мира уже подавили (в массе) тибето-бирманский миф. Этот миф показывает, как боги и наты оказались в рамках одной системы, однако боги «умирают», остаются только наты, приобретающие «специализацию», принадлежавшую ранее уходящим богам (сфера стихий, сфера растений).
Зато у араканцев в полном расцвете находится волшебная сказка, «олитературенная», но явно живая и тесно связанная с жизнью. В ней мало осталось от мифа, это чисто волшебная сказка, какие довольно редко встречаются у наиболее развитого этноса бирманоязычных народов — собственно бирманцев. Идеология волшебных сказок араканцев чисто буддийская, наты занимают второстепенные места и в основном действуют в бытовых сказках, сравнительно малочисленных и во многом схожих с бирманскими. Буддизм, и это видно по сказкам, в своих основных чертах давно и хорошо известен слушателям, глубоко проник в общество. Об этом свидетельствуют и наличие в сюжетных завязках буддийских моральных положений, и участие в действии животных — будущих будд, и образы паломников, и почитание учебы и учащихся. Буддизм присутствует и в волшебной сказке и в бытовой, и представлен он не монахами-колдунами, проливателями чужой крови, как у инта, а обычными буддийскими монахами, которые если и занимаются чем-либо немонашеским, то всего лишь гаданием. Отношение к натам — добрая усмешка, как и у бирманцев, наты — ни добры, ни злы (остатки подобного деления можно видеть у араканцев лишь в мифе).
Сюжеты построены на традициях древнего классового общества, легенды хранят память о древней династии Чандров, об их старинном государстве Вейшали. И образ короля здесь — не «карточный», а реальный, это — свой король, а не далекий враг или кудесник, как у их предшественников по настоящему сборнику. С другой стороны, предельно конкретен лишь намечавшийся у ранее упомянутых народов образ бедняка; даже в волшебной сказке он вполне реален, противопоставление богача и бедняка дано со всей остротой, присущей классовому обществу. И бедняку араканской сказки трудно рассчитывать на помощь соседей-общинников, как бедному крестьянину из сказки инта, поскольку община здесь давно распалась и феодальные отношения, господствовавшие до недавнего времени у араканцев, не оставили места для патриархальных забот о соседях. Если вернуться к сказкам качинов и др., то можно заметить, что вместе с бирманским влиянием к ним проник образ богача, о котором говорилось выше; соответствующий ему, но менее литературно нужный образ бедняка как социальной группы еще не сформировался, есть просто крестьянин в беде. А богач противопоставлен всем остальным.
К араканским реалиям относится не упоминавшаяся до этого заморская торговля на своих кораблях, принесение жертв серебряными цветами, обычное у южных буддистов. Одна из поздних реалий восходит, видимо, к аустроазиатским легендам, в пределах данного региона — к монским, например, образ страны без короля, которая в конце сказки достается герою в управление. И она достается ему без борьбы, именно потому, что в ней на троне никого нет, — в этом ярчайшее отличие бирманских сюжетов от индоевропейских и одно из проявлений того присутствия благой силы, исключающей борьбу сил добра и зла, о которой говорилось выше.
Бытовая сказка у араканцев — развитая, значительную часть ее составляют сюжеты о хитреце — победителе в обычной для Юго-Восточной Азии соревновании не в войне, а в торговле, в состязании мудрецов или гадателей. Часто видно упрощение более «богатых» и классических монских сюжетов (серебряная шкатулка заменяется у араканцев… тыквой). Бытовые, а порой и волшебные сказки часто связаны, как и у бирманцев, с происхождением поговорок (порой это — ложная этимология) или объяснением простых явлений в окружающем мире (почему на данной реке нет комаров).
Спецификой араканского фольклора внутри страны можно считать (при значительной близости к бирманскому) большое количество волшебных сказок, легенд, сближающее их стадиально с монами (напомним, что классовая история и у араканцев, и у монов на несколько веков древнее, чем у собственно бирманцев). Араканцев отличает и то, что большинство их сказок о животных не этиологические, а поздние — о животных-хитрецах, а часто просто о людях, ситуационно замененных животными (в аустроазиатских сказках на тему о суде или притче буддийского происхождения). Сложность устной литературы араканцев, ее связь с городской культурой и письменной литературой и книжным знанием иллюстрирует сказка, построенная на знании принципа теории вероятностей и закона его реализации в играх (а именно, в тексте прямо сказано, что двое играют в азартную игру до того момента, пока число выигрышей одного не сравняется с числом его проигрышей, что обязательно наступает, как известно, при достаточно продолжительной игре). Араканскую устную литературу, как связанную с письменной, отличают и некоторые не типичные для устной литературы приемы, а именно, при повторах ситуация каждый раз описывается все короче, опираясь на предыдущий рассказ, что при устном рассказе почти никогда не делается. К сожалению, не располагая критическим изданием текста, мы не можем судить о степени распространенности этого приема и о времени его появления.
Наибольший интерес в сборнике представляют мифы и сказки основного народа Бирманского Союза — бирманцев. Фольклор этого большого народа представлен шире, чем в предыдущих изданиях. Правда, в силу высокого уровня развития городской жизни и современной письменной литературы устная литература быстро занимает такое же положение, что и в других развитых обществах, и выглядит более бедной, чем у ряда народов с менее развитой или вообще отсутствующей письменной литературой. При всем том богатство устного творчества бирманских сказителей велико, и читатель в значительной степени может убедиться в этом по данному сборнику.
Естественно, что миф в современном бирманском фольклоре дошел до нас в немногочисленных фрагментах в рамках бытовой, редко волшебной ситуации развитого аграрного общества позднего средневековья, в котором окончательно оформились собранные здесь сюжеты. Миф представлен и сестрами-звездами, и остатками культа предков, и рядом других сюжетов и образов. Мало и волшебной сказки, к тому же она в наибольшей степени «олитературена» и устоялась. Сравнительно малая представленность ранних фольклорных жанров отчасти связана и со спецификой сбора фольклорного материала в Бирме в конце XIX–XX в. Резко преобладает бытовая сказка, такие жанры, как притча и просто анекдот. Наличествуют почти все сюжеты и образы бытовой сказки, а обилие реалий, присущее бытовой сказке, сделало эти стандартные сюжеты весьма специфическими, несущими в себе массу бирманского. Есть и любимые жанры, такие, как сюжеты, объясняющие все и вся, а особенно поговорки. По-видимому, это отражение в народной литературе характернейшей для буддийской литературы манеры широко комментировать канон, писать даже новые произведения в форме комментария к канону или к другому комментарию. Но важно отметить, что такие же особенности религиозной литературы у кхмеров, например, или у вьетнамцев не привели к указанному явлению в устной литературе; видимо, тут есть и другие, пока неясные, причины.
Обращают на себя внимание жестокие развязки в бытовых сказках, что не очень принято в фольклоре многих других народов мира. Они существуют и у других народов тибето-бирманской семьи; трудно определить, насколько такие развязки — дань литературной традиции, насколько — отражение кровавых войн и распрей XVI–XVIII вв. Но эта специфическая черта выражена не очень сильно, сказалось нивелирующее влияние процессов, происходивших среди бирманцев последние два столетия.
В XVIII в. окончилась тысячелетняя борьба бирманцев и монов за то, кто станет ведущим народом на западе Юго-Восточной Азии, окончилась она победой бирманцев. Эта победа, как показало последующее развитие, не была случайной — бирманцы быстро превратились в наиболее развитый культурно и экономически народ этого района. Темпы их экономического и социального развития оказались выше, чем у их соседей. Именно бирманцы стали основной движущей силой национально-освободительного движения, у них первых сформировались рабочий класс и буржуазия, у них возникли первые марксистские организации. Бирманцы объединила остальные народы в борьбе за новую Бирму. Динамизм и относительная быстрота развития привели и в духовной сфере, в том числе и в фольклоре, к более быстрому пересмотру традиций. Именно у бирманцев в языке фольклора масса городских элементов, влияние городской культуры видно в композиции, в процессе упрощения и укорачивания сюжетов, зашедшем достаточно далеко. Не менее существенно и то, что только они дают сюжеты, где имеются элементы критики буддизма, выходя тем самым за рамки традиционного мировоззрения. При этом критика буддизма ведется не с позиций другой религиозно-философской системы (как во Вьетнаме, где буддистов критиковали конфуцианцы), а изнутри. Но наиболее интересной чертой бирманского фольклора в рамках Бирманского Союза надо считать широкое распространение в нем анекдота и развитой плутовской новеллы, т. е. того, что столь характерно для городской простонародной (не придворной) культуры позднего средневековья.
