Хью Лофтинг - Опера доктора Дулиттла
— И не надейся, — разрушил мои надежды отец. — Люди почти никогда не покупают самочек.
— Но почему? — не могла понять я. — Чем мы хуже вас, самцов?
— Потому что канареечки не поют, — объяснил отец.
Он так и сказал: «не поют», вместо «не умеют петь». Во мне всегда жил сильный дух противоречия. Не знаю, откуда у меня взялась эта черта. Наверное, мне все же следовало родиться самцом. Несправедливый приговор отца привел меня чуть ли не в бешенство.
Однако мы, канарейки, очень хорошо воспитаны, поэтому я сдержалась и мягко заметила:
— Это просто смешно, папочка. Ты же сам прекрасно знаешь, что самочки канареек рождаются с такими же голосами, как и самцы. Это вы считаете, что мы не должны петь, и запрещаете нам упражняться. Только поэтому мы и теряем в ранней молодости голос. Вы жестоки и несправедливы.
Родители расценили мои слова как бунт. Отец раскрыл рот, но ничего не смог из себя выдавить, кроме хриплого бульканья. Мать набросилась на меня:
— Да как ты смеешь! Что за дерзкая девчонка! Кем ты вырастешь, если с раннего детства грубишь взрослым. Немедленно ступай в угол клетки и стой нам в наказание, пока я не разрешу тебе оттуда выйти!
Я хотела ей напомнить, что клетка у нас круглая и в ней нет ни одного угла, но не успела: мать взмахнула крылом и закатила мне такой подзатыльник, что я кубарем скатилась с жердочки на пол.
Мне было больно и обидно, но я ни капельки не раскаивалась. Подумайте сами: только потому, что мне не разрешают петь, я с сестрами попаду в затхлый и душный зоомагазин! Где же справедливость? А ведь если бы мы умели петь, нас могла бы купить добрая хозяйка. Она бы нас любила и ухаживала за нами.
Вот так во мне созрела решимость, и я начала упражнять свой голос, чтобы в конце концов научиться петь не хуже братьев.
Пока все мое семейство день-деньской клевало зернышки и щебетало о пустяках, я отходила к дальней стенке клетки и потихоньку пела. В скором времени хозяин заметил, что я ищу уединения, и посадил меня в отдельную клетку. Здесь я могла петь сколько душе угодно. Единственное, что меня поначалу донимало, так это издевки других канареек. Они смеялись надо мной, показывали на меня крыльями и пытались допечь язвительными замечаниями.
— Вы только послушайте ее голос! — насмехались они. — Это же скрип колодезного ворота.
Но я очень скоро научилась пропускать их насмешки мимо ушей. «Смейтесь сколько вам угодно, — думала я. — Посмотрим, что вы скажете, когда я запою по-настоящему».
В один прекрасный день наш хозяин привел к себе в дом приятеля. Тот хотел посмотреть на канареек.
— Какие замечательные птицы! — восхитился приятель.
Хозяину польстило его внимание.
— Ты можешь выбрать себе любую из молодых канареек, — предложил он приятелю. — Я охотно тебе ее подарю.
Лицо гостя понравилось мне. Я подумала, что он добрый человек. И мне захотелось, чтобы он выбрал меня. Увы, ему больше приглянулись птенцы наших соседей — у них было очень яркое оперение, а люди так падки на то, что блестит!
Он стоял у соседней клетки и внимательно рассматривал птенцов. И тогда я решилась на отчаянный шаг — и запела в полный голос. И хозяин и гость сразу же удивленно посмотрели на меня.
— Как красиво она поет! — сказал гость..
— То-то и странно, — недоумевал хозяин. — Ведь это самочка, а они не поют.
— Если уж ты непременно хочешь сделать мне подарок, то подари эту птицу.
Я чуть не плясала от радости. Принесли небольшую дорожную клетку, меня пересадили в нее, и я поменяла хозяина.
Клетку обернули тканью, и больше я ничего не видела. Издалека доносились голоса моей родни:
— Прощай! Будь счастлива!
Я почувствовала, что клетку поднимают в воздух и несут к выходу. Хлопнула дверь, сразу же пахнуло холодным ветром — и я впервые покинула дом. Раздался цокот лошадиных копыт, клетку приторочили к седлу, и началось мое первое в жизни путешествие.
Сквозь ткань проникали новые, незнакомые запахи. Пахло лошадиным потом, спелой пшеницей, полевыми маками. Я догадалась, что мы уже покинули город и едем по проселочной дороге среди полей. До тех пор я никогда не бывала в деревне и знала о ней только по рассказам отца, которого вывозили туда на выставки.
Наконец лошадь замедлила шаг. Теперь лошадиные копыта стучали не по мягкой дорожной пыли, а по булыжной мостовой. Мы въехали в другой город, где чирикали воробьи, ворковали голуби, лаяли собаки, бранились соседки и пронзительно кричали играющие в свои игры мальчишки.
Мы остановились. Клетку отвязали, и чьи-то руки подняли ее вверх. Раздались приветственные возгласы. Снова хлопнула дверь, и меня внесли в дом. Там царили замечательные запахи, запахи кухни: овсяной каши, сливового пудинга, тушеных овощей и яблочного пирога.
Клетку поставили на стол. Чьи-то пальцы сняли ткань, и я наконец смогла увидеть свой новый дом.
Глава 5. Новый дом
Вокруг меня стояли люди: мужчины, женщины, дети с румяными, добрыми лицами. Они улыбались и с любопытством смотрели на меня.
Комната была большая, много больше той, где я жила раньше. В ней стояли тяжелые дубовые столы и такие же стулья, потолок был сделан из толстых просмоленных бревен. На стенах висели картины, на которых были изображены сцены охоты — мужчины в красных камзолах скакали верхом за оленями. Над входной дверью красовались оленьи рога, а над камином — большая и страшили кабанья голова.
Меня пересадили в уютную, просторную клетку и поставили ее на подоконник. В окно был виден широкий, осаженный деревьями двор.
В новом доме было многолюдно. То и дело кто-то входил, кто-то выходил, люди менялись, появлялись новые лица, так что я даже не могла запомнить всех. Поначалу я думала, что все они родственники и друзья хозяина, но потом выяснилось, что это не так. Однажды в теплый летний день хозяйка распахнула окошко, и я увидела во дворе молодого скворца. Он носился взад-вперед по двору, собирал соломинки и конский волос, чтобы свить себе гнездо на тополе у дома.
Я уже давно не разговаривала ни с кем из птиц, и мне та хотелось поболтать. Я позвала скворца, и он присел возле меня на подоконник.
— Какой странный дом, — сказала я. — Не мог бы ты объяснить, кто мой хозяин? И почему у него каждый день так много гостей?
— Сразу видно, что ты родилась в клетке, — улыбнулся в ответ скворец. — Все эти люди ему не друзья и не родственники, а этот дом — постоялый двор. Люди платят за то, что живут и кормятся здесь. Каждый день к вечеру сюда приезжает почтовая карста с севера, а по утрам — почтовая карета с юга. Здесь меняют усталых лошадей на свежих, пассажиры отдыхают и перекусывают.
Мне нравилось на постоялом дворе. Там было шумно и весело. Ухаживал за мной сын хозяина. Добрый и неплохой мальчик, несмотря на то что иногда он, заигравшись, забывал подлить мне свежей воды. Но маленький сорванец так искренне раскаивался в ошибке, что я прощала его.
После разговора со скворцом я стала внимательнее присматриваться ко всему, что происходило в доме. Но больше всего я любила прислушиваться к разговорам путешественников. Они рассказывали о дальних дорогах, бурных морях, больших кораблях.
Из клетки меня не выпускали, но я не стремилась покинуть ее. Когда настало лето, по утрам клетку выносили во двор и ставили на каменную ограду у ворот. Оттуда я видела дорогу и первой замечала почтовую карету. Сначала вдалеке показывалось легкое облачко пыли, потом облачко приближалось, увеличивалось, и наконец из него выплывала пара лошадей и сама карета. Тогда я начинала петь придуманную мной песенку. Начиналась она словами: «Выходи скорей, девчонка, и встречай гостей». Никто из людей не понимал слов моей песенки, но слуги и горничные очень быстро выучили мелодию и, как только я запевала, выходили на порог дома, чтобы помочь постояльцам внести в дом сундуки, корзины и баулы. В столовой накрывали столы, на кухне начинали ставить на огонь сковородки, конюхи выводили из конюшен свежих лошадей.
Я радовалась, когда от моей песенки весь постоялый двор вдруг начинал шуметь, люди начинали суетиться. Я чувствовала себя не пленницей в клетке, а полноправным членом этого мира.
Птицы, живущие на свободе, избегают людей. Им кажется, что люди похожи друг на друга как горошины одного стручка и что всех их следует бояться. Но это не так. Мы, выросшие в клетке, знаем, что все люди разные, они такие же разные, как и птицы.
У меня появилось много друзей среди людей. Одного из них я помню до сих пор. Это был пожилой кучер, он приезжал к нам на почтовой карете с севера. Он очень ловко управлял лошадьми, лихо въезжал в ворота постоялого двора и громко кричал мне: «Привет, Пипинелла! А вот и я!» Он оглушительно щелкал длинным кнутом, и на этот звук выбегали конюхи, меняли лошадей, чистили лошадь, смывали грязь с поводьев. Они работали быстро и весело, а старый кучер сидел и курил трубку.
