Федор Кнорре - Капитан Крокус
"Странно, — подумал Капитан Крокус. — Ведь всю жизнь я считался капитаном. Но я был только капитан львов. А погибать мне приходится у штурвала корабля… который, правда, так и не сдвинулся с места".
Капитан в последний раз бросил взгляд на парус. Он висел как тряпка. Да он и был громадной тряпкой, как всякий парус, когда нет ветра, чтоб его развернуть.
Очень уставшие за ночь ребята стояли на палубе, тоже не отрывая глаз от паруса, и самые маленькие и слабенькие из них уже завели тихое жалобное похныкивание, которое грозило перейти в общий безутешный рёв и плач…
С высоты обрыва, где стоял домик Капитана Крокуса, нёсся топот, звон разбиваемых стёкол и крики — это полиция под командой самого Шефа обыскивала и переворачивала всё вверх дном, разыскивая сбежавших Ужасных Заговорщиков.
Обнаружив, что домик пуст, полицейские кинулись обыскивать всё вокруг, и вот уже сам Шеф полиции появился на высоком обрыве и увидел баржу. Видно было, как он протянул руку, показывая своим молодцам, и что-то крикнул, но звука его голоса не было слышно.
Неистовый, пронзительный резкий тысячеголосый крик чаек заглушил всё вокруг. Шеф полиции изумлённо поднял голову и уставился на небо.
На палубе баржи сотни пар глаз, среди которых было уже немало заплаканных, сотни маленьких носов, среди которых было немало уже мокрых и жалобно хлюпающих, тоже запрокинулись и уставились в небо, где, кружась, ныряя и взлетая, окружённая обезумевшими от любопытства чайками, играя на солнце, текла высоко в воздухе река листочков.
Поток тёплого ветра пригнул траву на обрыве, зарябил воду, и дети, задрав кверху головы, замерли с открытыми ртами, и тут тот самый маленький мальчик, который накануне самым последним тащил большую ливерную колбасу на пустырь, а теперь стал первым обладателем самых заплаканных глаз и самого мокрого курносого, шмыгающего, хлюпающего носа, самый первый улыбнулся, сперва робко, потом до ушей, потом засиял и замахал шапочкой, глядя в небо.
— Ты кому? — спросил его Мухолапкин.
— Гусёк!.. Он лисицу обманул! Во-он летит! — воскликнул Мальчик, Который Хотел Принести Ливерную Колбасу.
— Дурачок ты, — сказал Мухолапкин. — Это Братья Лебеди.
— Белоснежка! — охнула от радости девочка.
Текла воздушная река, кричали чайки, всё новые листки, колеблемые, подхваченные ветром, неслись к морю, и каждый видел что-нибудь своё любимое и следил за ним глазами и вскрикивал от радости, узнавая друзей.
В глазах всё мелькало, трепетало, переливалось, точно крылья бабочек, так что нельзя уже было понять, ветер ли несёт белокрылых лебедей или взмахи их крыльев гонят воздух, поднимая ветер.
Железный борт баржи громко заскрежетал о причал. Капитан Крокус вздрогнул, оглянулся и чуть не вскрикнул: звенящий пёстрый ветер наполнил заплатанный парус со всеми его горошками, клеточками, мухоморами и цветочками. Парус развернул свои обвисшие складки и медленно, гордо расправил грудь. Платочки, косынки, холстинки стали парусом!
Баржа ещё раз толкнулась о причал, и вода заплескалась и забурлила у её борта. Капитан Крокус кинулся к штурвалу, повернул его, и тут все заметили, что баржа поплыла, отворачивая от берега! Поплыла!
Солнце встало где-то далеко в открытом море, и от него по воде пролегла алая полоса солнечного света. И по этой вот полосе, медленно рассекая волны, двинулась старая баржа мимо города, прямо к открытому морю и солнцу.
Остался позади Шлаковый пустырь с полицейскими, бегавшими по берегу, с чёрными фургонами, готовыми к погрузке, с распахнутыми железными дверьми.
Громадный, тысячеэтажный, миллионнооконный город медленно уходил назад. Вода журчала у бортов, вокруг баржи стоял гомон чаек и детских весёлых голосов, а в городе как будто ничего не изменилось, только всем вдруг стало как-то неуютно и пусто. Точно над городом включили гигантский холодильник и всё там, начиная с человеческих сердец, стало застывать.
Глава 40. НОЧЬ НА ПОМОЙКЕ
В это утро Малыш проснулся на чужом грязном дворе, у самой помойки, куда его завёл Персик. Тут они провели, спрятавшись между железными урнами, всю ночь, а поросёнок нашёл себе кое-что по вкусу и, несмотря на подавленное состояние духа, немного закусил.
Грязные, голодные и невыспавшиеся, они проснулись на рассвете от воя полицейских машин, мчавшихся по городу, и от едкого запаха дыма гигантского костра на площади.
Малыш попробовал было уговорить Персика вернуться домой, но не тут-то было! Персик решительно натянул свой поводок, точно полицейская собака, взявшая след, и Малыш, протирая кулаком слезящиеся, красные от дыма глаза, едва поспевал бегом за Персиком.
На углу Малыш остановился, тяжело переводя дух, глянул на стену дома и обомлел — вся стена была заклеена афишами, с которых прямо на него глядела увеличенная фотография Персика в профиль и анфас. Под фотографией крупными буквами было написано:
ТРИ ЭТАЖА НАГРАДЫ ТОМУ, КТО ПОЙМАЕТ, ЗАДЕРЖИТ ИЛИ УКАЖЕТ ПОЛИЦИИ МЕСТОПРЕБЫВАНИЕ ПОРОСЁНКА ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ, ПО ФАМИЛИИ ПЕРСИК, В СЫРОМ ИЛИ ГОТОВОМ, ТО ЕСТЬ ОЧУЧЕЛЕННОМ И МЕХАНИЗИРОВАННОМ, ВИДЕ! ЗА УКРЫВАТЕЛЬСТВО ОТПРАВКА НА КОМБИНАТ.
Персик тоже внимательно рассмотрел афишу, самодовольно фыркнул и разочарованно прихрюкнул: ему, конечно, льстило, что его портреты вывешивают на улицах, но он считал, что в жизни он выглядит интереснее, и, кроме того, на фотографии уместились только голова и плечи, а он считал себя очень стройным, красиво сложённым поросёнком!
По переулкам они стали пробираться дальше, то и дело окунаясь в клубы дыма, которые ползли по всему городу. Неожиданно Персик с силой рванул поводок и помчался вперёд. Задыхаясь и спотыкаясь, они влетели в какой-то двор. Персик в страшном волнении, пыхтя и сопя, стал обнюхивать следы у двери.
Малыш огляделся — они были во дворе цирка.
Персик нанюхал следы Коко, уходящие от цирковой двери, и растроганно расхрюкался самым нежным, умильным хрюком, но затем он обнаружил множество следов полицейских, которые вели Коко, и со злостью обхрюкал их самым оскорбительным образом.
А в это самое время несчастный Коко, которого с такой неистовой энергией разыскивал преданный Персик, лежал крепко привинченный к стальной ленте потрошильного конвейера, в самом центре Чучельномеханического комбината.
Лента медленно ползла, приближаясь к громадным круглым ножам, которые, быстро вращаясь, готовились начать первую операцию по превращению жизнерадостного клоуна в безжизненное механическое чучело. Коко не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, только с большим трудом ему удалось чуть-чуть приподнять голову. Он глянул перед собой, увидел вертящиеся, острые, как бритвы, и громадные, как колёса грузовика, ножи и поскорей закрыл глаза, всем телом чувствуя, как лента конвейера подвигается всё ближе к ножам, и наконец почувствовал лёгкое дуновение воздуха от их вращения. И в эту минуту вдруг шум мотора затих — кто-то остановил конвейер. Коко прислушался:
— В чём дело? — лениво спросил старший мастер, именовавшийся Потрошило, у своего помощника Потрошонка. — Чего это ты остановил конвейер?
— Вот так история! — растерянно ответил Потрошонок. — Я слушаю городские известия. Ну и история!..
— Вечно ты слушаешь всякую брехню… то есть ценные сообщения Управления нашего дорогого Генерал-Кибернатора. Вынь ты, пожалуйста, из уха приёмник, не то однажды зазеваешься да сам и угодишь в потрошилку!.. Что ты там опять услышал?
— Странная история! Только что передали, что дети со всего города, всякие звери… и какие-то там сказки — все уходят вот сейчас, сию минуту, на какой-то барже!
— Новое дело! — почесал за ухом Потрошило. — Куда же это они уходят? Да разве в городе остались ещё дети? По-моему, все они давно уже получили Дипломы об Окончании Детства и стали Маленькими Взрослыми.
— Я тоже так думал… а они уходят… Ага, передают… Да, баржа плывёт к выходу в море… Они подняли такую штуку… как её называют… Ага, парус… И. толпы народа сбегаются на набережную и смотрят, как уходит эта баржа. Вот так история!
Они обернулись, услышав радостный, ликующий возглас, а таких возгласов ещё ни разу никто не слышал в потрошильном цехе.
Привинченный к конвейерной ленте, клоун со счастливой улыбкой восклицал слабым голосом:
— Они уходят! Уходят! Можете меня теперь сто раз распотрошить, я умру счастливейшим человеком: они уходят! Счастливого пути, Капитан! Мои сказки тоже уплывают в памятливых головёнках! Ура, Мухолапкин! Ура вам всем! Малышу, и Ломтику, и всем, всем, всем! Счастливого пути!
— Сошёл с ума, — мрачно сказал мастер Потрошило. — Это бывает. Ведь его ещё никогда не потрошили! Включай конвейер!
Конвейер снова загремел и двинулся вперёд, и Коко, продолжая улыбаться до ушей, зажмурился изо всех сил… Когда он открыл глаза, он понял, что конвейер опять остановился, услышал спорящие грубые голоса и почувствовал, что его отвинчивают от ленты.
