Шарль Перро - Французские сказки и новеллы
За то время, что она у нас гостила, королева имела с ней несколько секретных разговоров — о чем они говорили, уединившись, так никто и не узнал. Но так или иначе, в день, когда людоедка собралась уезжать, моя мачеха, ссылаясь на то, что желает оказать ей честь, взяла перчатки и муфту и без всякой свиты, не считая Орешеньку и меня, оправилась провожать ее за черту города.
Когда настало время прощаться, Канкан, делая вид, что хочет меня поцеловать, втянула меня в свою колесницу, и едва я там оказался, как гусеницы припустились галопом, увозя меня от жестокой мачехи, которая для виду подняла крик, но меня она этим не обманула.
Колесница мчалась так быстро, что минуту спустя мы уже оказались перед жилищем Канкан — глубокой пещерой, выдолбленной в большой скале. Вход охраняла летучая мышь невероятных размеров. Людоедка велела мне войти в пещеру.
— Вот ты какой, — сказала она, внимательно меня разглядывая, — лакомый кусочек, ничего не скажешь. Я приготовлю из тебя прекрасное блюдо. Сегодня на ужин у меня есть еда, оставлю-ка тебя на десерт. Или нет, лучше завтра сделаю из тебя такое фрикасе, что пальчики оближешь.
Сказав это, она запихнула меня в какой-то закуток, привалив к выходу обломок скалы. По натуре храбрый как лев, я дрожал там как заяц. Мысль, что завтра из меня сделают фрикасе, меня настолько пугала, что у меня пропало всякое обоняние. Скала, которой был закрыт выход из моего закутка, была неотесана, поэтому оставались щели, благодаря которым я мог наблюдать, что происходит в пещере. Содрогаясь, я увидел, что людоедка взяла мальчика примерно моего возраста, аккуратно нашпиговала его салом, живым насадила на вертел и стала поджаривать на тихом огне. Одной рукой она крутила вертел, а другой выколупывала уже подрумянившиеся шкварки и пожирала их с большим аппетитом. Когда мальчик зажарился, она облила его лимонным соком, положила на блюдо, подала на стол и съела. Затем, как настоящая пьянчужка, она стала пить вино, да столько, что тут же заснула. И летучая мышь, охранявшая вход в пещеру, тоже заснула. Окончательно убедившись, что оба чудовища погрузились в глубокий сон, я стал соображать, не удастся ли мне вылезти из закутка через одну из щелей, в которые я наблюдал за людоедкой. Я долго искал подходящую щель, и наконец мне повезло: я нашел одну, сквозь которую в обычное время я, конечно, не мог бы пролезть, но, как мудро говорит Арлекин, ожидая виселицу, худеешь. Итак, мне все же удалось выбраться из закутка, правда, с большим трудом, я был весь в крови, в синяках. Я двинулся дальше на цыпочках, едва ступая, и сравнительно легко добрался до выхода из пещеры, заранее благодаря небо за свое спасение. Мне оставалось сделать только один шаг, чтобы оказаться на свободе, опустил ногу на каменный порог, но это оказалась ловушка, и она с невообразимым шумом захлопнулась. Канкан, конечно, тут же проснулась.
— Это вы, цыпленок? — воскликнула она с издевательской улыбкой. — Вы думаете, что сможете удрать от меня? Уж больно вы хитры, а поглядишь, ведь молоко еще на губах не обсохло. Что ж, с таким, пожалуй, шутки плохи. Придется им сразу заняться, не откладывая дело в долгий ящик. Но вот беда, наелись мы до отвала. Ну ничего, мы его засолим.
С этими словами — у меня кровь от них стыла в жилах — людоедка засучила рукава, поточила нож и подошла к моей каменной клетке.
В этом месте принцу Леденцу пришлось прервать рассказ, потому что прибыли вызванные врачи. Они внимательно осмотрели нос Щелчка, подробно расспросили, где и при каких обстоятельствах произошло то, что с ним произошло, осведомились, как развивается болезнь, и после того как неторопливо все обсудили, употребляя при этом немало греческих и латинских слов, они по зрелом размышлении пришли к выводу, что журавли клюют королевский нос и что это, несомненно, представляет серьезную опасность. А вот по поводу мер, которые необходимо принять, единого мнения не было. Все сошлись на том, что необходимо отрезать королевский нос и отдать его на съедение журавлям. Но из-за того, в каком именно месте надо его отрезать, разгорелся спор. Одни считали, что его необходимо отсечь прямо у основания щек, другие предлагали сделать это чуть дальше, третьи настаивали, что нужно оставить кусок длиною в локоть, четвертые — в десять локтей; нашлись и такие, кто полагал, что меньше двадцати локтей никак нельзя, и каждый в подтверждение своей правоты цитировал Гиппократа, Галена и ряд других авторов, которых в жизни не читал.
Постепенно спор становился все более жарким, от слов перешли к оскорблениям, от взаимных оскорблений к драке, но договориться не удавалось. Перепалка эта продолжалась целых два дня, по истечении которых сошлись на том, что резать нос будут где придется.
Врачи тут же решили приступить к этой удивительной ампутации и поэтому велели, заметим, весьма неосмотрительно, удалиться всем, кто окружал короля и держал его за фалды. И случилось неизбежное: поскольку противодействие тем усилиям, которые делали журавли, разом прекратилось, они унесли несчастного короля в небо, причем все это произошло так стремительно, что никто и охнуть не успел, не то что его удержать.
Легко себе представить, сколь потрясены были зрители этим новым несчастьем. Они долго следили за полетом журавлей, вцепившихся клювами в свою королевскую добычу, но птицы летели так быстро, что вскоре скрылись из виду.
Бедная Скорлупка причитала так жалостливо, что заплакали даже фонтаны, а ее стоны, подхваченные эхом, прокатились по всему королевству.
Леденец тщетно старался утешить принцессу, ее страдание было так велико, что она упала без чувств и ее пришлось унести во дворец. Принц не отходил от нее ни на шаг, он как бы превратился в ее тень, изо всех сил стараясь привести ее в чувство. Что же касается принца Хека, то он нисколько не сочувствовал несчастью короля и нимало не заботился о болезненном состоянии принцессы, он спокойно съел обед, приготовленный для свадебного пира, а потом полакомился еще той пакостью, которую добыл охотой, пил при этом за троих и в конце концов заснул, чтобы лучше переварить пищу; он храпел, как орган, а когда проснулся снова потребовал, чтобы Скорлупка поскорее шла с ним под венец, раз уж им пришлось прервать эту церемонию из-за пустякового приключения, о котором и говорить-то не стоит.
— Как вы смеете, — возмутилась печальная принцесса, — оскорблять меня и говорить о свадьбе, когда все королевство в горе! Ваше поведение, принц, лишь усиливает мое негодование. Уходите! И если вы когда-нибудь снова посмеете показаться мне на глаза, я сочту это за дерзость!
Гнев Скорлупки вызвал у Хека только смех.
— Поскольку вы моя жена, ну пусть не совсем, но почти жена, я не собираюсь вас покидать, чтобы вас не огорчать.
— Она еще не ваша жена, — сказал тогда Леденец. — И я вам великодушно советую слушаться ее приказаний, раз она еще не стала вашей женой.
— Кто вы, такой, дружок, и почему вы даете советы? Разве вас кто-нибудь об этом просит? Дорогуша, будьте добры, — добавил он, обращаясь к Скорлупке, — объясните мне, кто этот юный хлыщ, который вмешивается в чужие дела? Разве вы ему поручили отвечать за вас? И вообще, как вы посмели встречаться с ним без моего разрешения?
— Я не обязана давать вам отчет о своем поведении! — воскликнула принцесса. — Не доводите меня до крайности. Поскольку из-за несчастью, постигшего нашего бедного короля, вся власть в этом королевстве принадлежит теперь мне, вы не имеете права меня ослушаться. Уходите! Ваше присутствие мне отвратительно, оно оскорбляет мое горе.
Однако принц Хек продолжал настаивать на своем и объявил, что удалиться только после того, как состоится свадьба.
— Напрасно вы упорствуете, — гордо сказал ему тогда принц Леденец. — Учитесь, невежа, подчиняться воле принцессы, не то, клянусь, я возьму метлу и всыплю вам пятьдесят ударов по пузу.
Эти слова были произнесены с такой твердостью, что принц Хек, который в довершение всех своих замечательных качеств был еще и трусоват, испугался. Он вышел из дворца, не оглядываясь, сел на ската и отправился на свой остров, обдумывая планы будущей мести.
Скорлупка была очень благодарна Леденцу за ту горячность, с которой он принял ее сторону и избавил ее от присутствия Хека. Ведь от него можно было ожидать чего угодно, не пошли ей судьба столь благородного защитника. И с этой минуты она, сама того не замечая, в знак признательности отдала ему свое сердце, за которое готовы были драться даже те, кто утратил к жизни всякий интерес. Что же до Леденца, то он принял такую дозу любви, что не мог ни спать, ни бодрствовать. Он ел теперь всего лишь четыре раза в день, одежда болталась на нем, как на вешалке, на него просто жалко было смотреть. Горе, которое обрушилось на принцессу, не позволяло принцу ей открыться, признаться в том пламени, которое его пожирало. Зато он прекрасно закатывал глаза и кидал столь огненные взгляды на Скорлупку, что она их, конечно, замечала, хотя и имела осторожность не подавать вида. Однажды она попросила его досказать ей свою историю, которая ее волновала больше, чем она смела себе признаться. Леденец, отличавшийся особой вежливостью, не заставил себя дважды просить.
