Сергей Козлов - Всё-всё-всё о Ёжике
И уснул.
А утром было столько снега, столько солнца, такие тени ныряли в сугробах, что Ёжик подумал о Щуке. И не успел подумать, как дверь отворилась и вошла старая Щука с бородавкой на лбу.
— Доброе утро, бабушка! Я только о вас подумал, а вы — тут.
— Спасибо что позвал, Ёжик! Как вы тут с Медвежонком живёте?
— Хорошо. — И Ёжик налил Щуке чаю. — Вот грибки, вот яблоки — кушайте!
Щука захрумтела яблоком.
— Бабушка, вы слышали о голубиной почте?
— Как же — почтовые голуби!
— Ага! А нам с Медвежонком пришла мысль…
— Ну-ка!..
— Голубиная есть, а никаких других нету. Ни медвежьей, ни заячьей… Как будто одни голуби и могут письма носить.
— Чудная мысль! — Щука подцепила грибок.
— А что если открыть щучью почту?
— Щучью?.. А что? Голубь, он по небу летит. Упадёт, и всё. А щуки, мы — надёжные. И падать некуда: вода.
Ёжик принёс клюковки.
— До моря всегда доставим, а там уж с акулами разговаривать.
И кинула в пасть ягодку.
— Там — или с акулами, или с самим Китом, если письмо заморское.
— Бабушка! — сказал Ёжик. — Поговори с акулами! У нас письмо есть!
— Кому пишите?
— Льву.
— Здесь без Крокодила не обойтись. Я — Акуле, она — Крокодилу, он — по адресу: в Африке — крокодилы главные.
Пришёл Медвежонок, увидел две чашки:
— Ты с кем чай пьёшь?
— С бабушкой.
— С какой бабушкой?
— Как же ты меня не видишь, Медвежоночек? — Щука сморщилась. — Я же ваше письмо повезу!
— Извиняйся! — шепнул Ёжик.
— Реку переплыву, — щурилась Щука, — Акуле передам…
— Давай письмо, — сказал Ёжик.
— Какое письмо?
— Тогда пишите, — прошамкала Щука. — Напишете — несите к проруби. — И ушла, обидевшись.
— Всегда ты так! Письма не написал, обидел бабушку.
— Какое письмо? Какую бабушку?!
— Щуку-бабушку. Она всегда про тебя думает. Как, говорит, вы там живёте, с Медвежоночком?
— Ничего не понимаю! — сказал Медвежонок.
Но всё-таки они сели вместе с Ёжиком и написали письмо Льву.
Солнышко у тебя в углу
В осенний солнечный день Медвежонок ходил у реки и думал.
«Вон сколько солнца, — думал Медвежонок, — и на деревьях, и на воде, а потом солнце уйдёт, станет темно, хмуро и ничего не останется. Как бы так сделать, чтобы, когда солнце заходит, у нас с Ёжиком оставалось солнечное тепло».
Он остановился, поднял палку и стукнул по воде.
Полетели золотые брызги.
— Ну вот, — сказал Медвежонок. — Вон сколько солнца!
И Медвежонок стал думать дальше.
«Конечно, в деревьях солнца много. За лето деревья набирают столько солнца, что осенью оно выходит золотыми листьями. Ещё солнце у деревьев внутри. Положишь сучок в печку — он так и заполыхает».
— Это я знаю, — вслух сказал Медвежонок. — Это — огонь.
«Если ж набрать сухих листьев и поставить их в банку, — думал дальше Медвежонок, — будет очень красиво. Будто солнышко у тебя в углу. Но оно не греет. Что же придумать?»
Он остановился и стал глядеть на золотую реку.
На прибрежных кустах серебряными паутинками вздрагивала тишина.
«Нет, нельзя, чтобы всё это так пропало… Надо что-то придумать…»
— А что если, что если… Ур-ра! — завопил Медвежонок и побежал к Ёжику.
— Ёжик, — сказал Медвежонок, — бери два ведра, сито и туесок.
— Зачем? — спросил Ёжик.
— Потом расскажу. Бери!
Они схватили два ведра, сито, берестяной туесок и помчались к реке.
— Да зачем всё это? — по пути спрашивал Ёжик.
— Сам увидишь.
Солнце стояло высоко, река была золотая.
— Куда бы приладить сито? — оглядывался Медвежонок.
— Да зачем?
— Погоди. Ага. Вот сюда. — И Медвежонок прислонил сито к камню. — Теперь черпай воду и лей.
— Куда?
— В сито.
— Зачем?
— Увидишь.
И Медвежонок начал черпать воду из реки и лить в сито.
— Ты мне скажешь всё-таки, что ты делаешь?
— Скажу. Потом.
Вода проливалась сквозь сито и стекала обратно в реку.
— Да помогай, — сказал Медвежонок.
И Ёжик стал помогать.
Так они трудились полдня.
— Давай-давай, — подбадривал Ёжика Медвежонок. — Видишь, солнце стало заходить, теперь его особенно много.
— Где?
— В воде.
— Ну и что? — чуть не крикнул Ёжик.
— А то, — присел, умаявшись, Медвежонок. — Вода стечёт, а солнце останется. А мы его — в туесок.
— Солнце?
— Ага.
— Так здесь же ничего нет.
— Это кажется, — сказал Медвежонок. — Как же ничего нет, если в реке было столько солнца?
И он открыл туесок и аккуратно, чтобы не просыпать, пересыпал в него оставшееся в сите солнце.
— Ну вот, а теперь закроем крышечкой и — домой.
— Так там же ничего нет!
— Глупый, — только и сказал Медвежонок.
… Волоча ведро и сито, с туеском под мышкой, в сумерках они подошли к дому Ёжика.
Воздух был звонкий-звонкий, и палые листья хрумтели под ногами.
— Ну, открывай, — сказал Ёжик, когда вошли в дом.
— Нет, — сказал Медвежонок. — Не сейчас. Мы откроем его зимой, когда будет мести метель и свистеть вьюга. Откупорим, и запахнет рекой, рыжим солнцем; мы вспомним, как хорошо сегодня потрудились, и солнышко обогреет нас.
Медвежонок поглядел в круглые глаза Ёжика, придвинул табуретку и поставил туесок с солнышком в уголок.
Три муравья
По одной пыльной дорожке шли три муравья. Один волок соломинку, другой тащил сосновую иголку, а третий катил перед собой маленькую еловую шишку.
Стояла жара, трещали кузнечики, и пахло перегретой хвоей.
— Фу! — сказал Первый Муравей. — Жарко! — И сбросил с плеча соломинку.
Второй Муравей положил рядом с ней сосновую иголку и утёр лапкой вспотевший лоб.
Третий Муравей остановился, и еловая шишка, которую он катил перед собой, тоже остановилась.
Все трое уселись на пыльной обочине, развели костёр, повесили над огнём котелок с водой, и сладкий, горьковатый дымок пополз в небо.
— Не люблю работать по жаре, — сказал Первый Муравей. — С утра оно как-то сподручнее…
— Да, — поддержал Второй. — Утром как бы, работая, отдыхаешь.
— Это смотря какая работа… — сказал Третий.
— Конечно, тебе хорошо, — обозлился Первый Муравей. — Кати себе шишку да кати, а ты бы попробовал соломинку унести!
— Или сосновую иголку, — поддакнул Второй. — Она хоть и не велика, да тяжёлая!
— Или, скажем, вчерашний день… — продолжал Первый Муравей. — Я цветок кашку тащил. Еле добрался к вечеру. Упарился!..
— А я, — сказал Второй Муравей, — вчера хворостинку волок. Думал — погибну. С утра ещё ничего шло, а как солнце пригрело… Ну никакой мочи нет!..
— Не знаю, — проворчал Третий Муравей. — Я вот уже целую неделю шишки катаю. Приспособился.
— Эка! Шишки!.. — опять рассердился Первый Муравей. — Я тебе говорю, ты бы попробовал соломинку утащить! — И он зло посмотрел на Третьего Муравья.
— Я весь прошлый год солому таскал, — сказал Третий Муравей, — а в этом мне шишки положены.
— Ему шишки положены! — передразнил Первый Муравей. — Ничего тебе не положено. Вот сейчас бери соломинку и тащи!
— А ты что же, шишку покатишь?
— Покачу!
— Нет уж! — сказал Третий Муравей. — Шишка — моя. Ты как считаешь? — обратился он ко Второму Муравью.
— Шишку должен катить я! — сказал Второй.
— Нет, я! — сказал Первый.
— Я!!
— Нет, я!!
Они вцепились друг в друга и покатились по пыльной дорожке…
Третий Муравей укрылся в тени травинки, заложил лапки за голову и стал смотреть в небо. Высоко-высоко плыли белые облака.
«Интересно, смог бы я утащить такое облако? — думал Третий Муравей. — Конечно, целиком его не ухватишь, а по кусочкам, пожалуй бы, смог…»
«Я!.. Нет, я!..» — кричали за поворотом дорожки муравьи. «Я! Нет, я!» — разносилось по всему лесу.
А Третьему Муравью было так грустно всё это слышать, что он решил забраться на самую верхушку сосны, поближе к белому облаку.
Он откатил с дороги и спрятал в траве свою шишку и, петляя между сучков, стал подниматься на сосну.
Чем выше он поднимался, тем прохладнее и веселее ему становилось.
На самой верхушке он перевёл дух, огляделся и закинул голову.
Прямо над ним плыло облако.
Муравей поудобнее устроился и стал смотреть, как оно проплывает.
«Само оно ходить не умеет, — думал он. — Кто-то его тащит. Наверное, есть такой… Небесный Муравей, который таскает облака…» — «А почему его не видно?» — спросил он сам у себя. И, подумав, ответил: «Потому что он голубого цвета!»
«Вот бы мне стать Небесным Муравьём, — думал он, сидя на сосне. — Днём бы я таскал облака, а ночью — звёзды. А в следующий год мне бы вышло таскать тучи и луну… А ещё на следующий — месяц и солнце… А потом — всё сначала! А пока надо катить шишку…»
