Иван Ваненко - Тысяча и одна минута. Том 3
Встали из за стола дубового, стали Грицка раскрашивать: кто он такой и откудова путь держит? Отвечает он пану Медовичу: «родом я Запорожец-казак, из земли Украинской, именем Грицко Гарбузок. «Слыхал я об вашей земле, сказал пан Медовичь: и буде ты мне сослужишь службу, за которой пришел, то я не только сам уверюся, но и прикажу объявить и рассказывать, что в вашей стороне такой народ, что нигде лучше и не имеется! Поблагодарил Грицко пана за отзыв ласковой; а что касается до главного, сказал: «погадаем, може справимся.» Такая уж натура казацкая: никогда не похвалится вперед, хоть и наверное знает, что сделает. «Эге!» думают королевич Гай, царевич Але, да Башлык сын паши Сточубушного; «с виду-то ты молодец, а видно не знаешь, как с делом управиться.»
Похождение одиннадцатое
Скрылось за горы красное солнышко, налегает серый вечер на сыру землю, а там катит и ночь черная; казацкому солнцу – ясному месяцу, видно не угодно было в тот раз на небо выкатываться, а густые тучи кудрявые так застлали ясные звездочки, что страшно и на двор показаться. Вот кланяется пан Медовичь гостям-женихам своей милой дочери, и ведет к ним такую речь: «соколы мои ясные, молодцы прекрасные! наступает для вас тот урочный час, в которой требуется показать вам свою силу и сметливость молодецкую! Кому будет в угоду из вас идти в эту ночь, стеречь мою дочь Панну прекрасную, вашу невесту нареченную?» Посмотрели молодцы друг другу в очи ясные, взглянули на погоду ненастную, на ночь и тучи черные, пробежала дрожь по их телу белому. Башлык, сын паши Сточубушного, говорит, что у него живот болит, должно быть скушал что-нибудь лишнее; королевичь Гай отвечает, что у него голова кружится, видно слишком много перепил; а царевич Але жалуется, что сидел правым плечем подле самого окна, так ему ветром надуло болезнь какую-то мудреную, кажется, он назвал ее ревертизом. А как Грицко наш скушал себе сколько надобно, выпил сколько душа приняла, и хоть бока-то ему немножко и пораздуло, а в плечо не надуло, то и пришло ему в эту ночь Панну стеречь.
Просит Грицко Медовича, что бы он приказал отпустить ему, чего он на ночь потребует, и идет стеречь Панну прекрасную.
Отворяют ему комнату перед спальней дочери пана Медовича, ставят крытую скамью широкую, перед нею стол большой, а на нем ендову вина зеленого и спрашивают: что он еще прикажет принесть? «Принесите мне,» говорит Грицко; «миску дегтю, да миску патоки, да по такой же миске грецких орехов, да чугунных пуль.» Приносят ему, что он требует. Садится Грицко на скамью приставив ее к дверям спальни Панниной, придвигает к себе стол, ставит на него четыре миски с принесенным снадобьем, закуривает свою люльку с тютюном и думает так сам про себя: «А что, кабы можно было посмотреть теперь на спящую Панночку, как она теперь закрыла очи ясные, зажала губки малиновые, разметала руки белые по пуху лебяжьему! как во сне грудь её полная подымается, разыгрывается румянец на нежных щеках и дрожать на них две чудные ямочки, и как она сонная вздыхает и улыбается… Закипела в Грицке кровь казацкая-молодецкая; хоть и видно, что он с места не ворошится, а мыслями весь подле Панны прекрасной. Так-то думая и раздумывая, не чует Грицко, как часы бегут.
Но вот… ударило полночь, отозвалось в лесу с перекликами; ухнул филин, сова мяукнула, зашныряла по двору мышь летучая, закатилась за тучу звезда последняя… Не ветер гудет, не мятелица, а слышан топот по чисту полю; спадают сами запоры железные, растворяются двери дубовые, стучит и гремит по лестнице; размахнулись тихо двери к Грицке в комнату, высунул черт голову, услыхал запах табаку казацкого, как зачал чихать, чуть себе носа об дверной замок в кровь не растыкал.
«Что тебе нужно?» спросил Грицко.
Оправился черт, как только мог, подошел к Грицке, посмотрел на него; он такого с роду не видывал: случалось ему видать много удальцов, так почти всякой из них, как только он еще застучит по лестнице, не знает, куда кинуться, а как вступит за порог, так тот и лежит, как мертвый, как хочешь, так с ним и делайся; этот же совсем не на такую стать; сидит себе, потягивает люлечку, грызет орешки, или нет-нет, да попробует из миски патоки. – А что, добрый человек, спросил Грицка черт вежливо, нельзя ли как нибудь попродвинуться, пропустить меня в ту горницу?
«А зачем тебе туда?» сказал тот, не трогаясь с места.
– Да так, есть дельце маленькое!
«И, куда тебе спешить, почтеннейший,» отвечал Грицко, усмехался; «не угодно ли лучше сесть да поесть; садись-ко на чем стоишь, а хвостик-то свесь; вот мы с тобой и потолкуем и познакомимся.»
Видит рогатой бес, что Грицко его не хочет пустить, задумал взять ласкою. – Покорно благодарю, говорит, добрый человек за приглашение; почему не сделать честным людям компании!
Уселся черт на полу, зачал его Грицко подчинять. «Вот не угодно ли, говорит, медку полакомиться?» Даст ему хлебнуть деготьку, а сам лизнет патоки. Или орешков погрызть? Положит себе в рот грецкий орех, а ему сунет пульку чугунную. Морщится черт от меду казацкого; гложет орехи, инда зубы трещат, а не достанет ни одного ядрушка. Прискучило ему Грицкино подчиванье, стал он его задабривать словами ласковыми, зачал его расспрашивать.
– А что, добрый молодец, вы, я думаю, родом королевич или царевичь какой?
«Ма-буть, що так!» отвечали. Грицко.
– Из какого нибудь королевства славного? Это заметно по-вашему виду молодецкому.
«Як же-ж; я родом в Высокобритании.»
Черт хорошо знали, всю землю кругом, а про такое царство не слыхивал.
– Известна мне, говорить, Великая Британия, а про Высокобританию я что-то и не ведаю.
«Как незнать! это там, где высоко подбривают чубчики.»
– А, вот что! А далеко ли они отсюдова?
«Да пойдешь, близко думаешь, а придешь, скажешь дорога дальняя.»
– Так-с. В которую же это сторону?
«Коли вправо пойдешь, придешь с правой стороны, а пойдешь в левую сторону, слева и туда придешь.»
– Точно-с. А велико ли ваше царство?
«Так велико, что естьли на одном конце стог сена сожечь, на другом не увидишь и полымя.»
– Видите что-с! А много там жителей?
«Старых вполтора меньше чем молодых, а мущин и женщин поровну.»
– Да-с. Ну, а ваш город у моря что-ль? Велико ли оно и как называется?
«Называется оно море синее, широкое; а так велико, что человеку ни за что без лодки не переплыть.»
– Есть у вас тоже-с и реки большие?
«Реки, как бы сказать, такие, что если тысяча волов будут целую неделю пить из них, то и до половины не убавятся.»
– И воды есть целительные-с?
«С нашей воды еще никто не умирал, а иной с похмелья только ею и отпивается.»
– Так-с. И заводы имеются у вас различные?
«Да, есть такие, что хоть бы тебя, примером сказать, в лес или степь завести, будешь неделю плутать, на дорогу не нападешь, если кто не выведет.»
Черт мудрен! Он весь этот разговор себе записывал, а после и издал на французском языке описание Малороссии. Оно было введено во Франции во многих учебных заведениях, а после и на Российский язык переведено, да хорошо, что осталось оригиналом у переводчика.
Потолковавши этак, черт зачал опять проситься у Грицка к Панне прекрасной пройти. Грицко думает: погоди, подожди еще с Московский час. Сам начинает его опять заговаривать; но черту не терпится, юлит он перед Троцком, просит пустить его, знает разбойник, что скоро петухи заноют.
«Послушай,» говорит ему наконец Грицко, «мне тебя отсюда нельзя пропустить, потому что я дал слово целую ночь эту дверь стеречь; но так, как ты мне по нраву пришел: малой ты эдакой умной, вежливой, то я покажу тебе другую дорогу; там себе пожалуй пройди: мне не будет укора и тебе хорошо. Подниму я в этом полу доску для тебя, а ты из подпола и в другую горницу пройдешь; вашему брату не привыкать стать по подполью лазить.»
Черт радехонек. Сделай одолжение, Государь милостивой; всотеро тебя сам одолжу.
Поднял тот половицу; припал черт, просунул голову: хорош ли ход посмотреть, наступил Грицко на доску, ущемил чорту голову и ну его батогом лупить, приговаривать: «от тоби раз за мини, от за панну раз, от се тоби, от за тетку твою ведму лупоглазую, от ще, а от ще!..»
Кряхтел прежде чорт, оттерпливался, но и ему не в моготу пришло. Зачал он Грицка упрашивать:
– Добрый человек! Что я тебе сделал? За что ты напал на меня?
«Не будешь ли к Панне ходить, не будешь ли людей пугать!» приговаривал Грицко, а сам так трудится батогом, инда лоб вспотел.
– Не буду, не буду. Вот тебе сам наш Сатана порукою не буду!
«Врешь, разбойник, твоя тетка ведьма лупоглазая обманула меня, а тебя я до тех пор не выпущу, пока не поклянешься ходить в дом сюда!» И зачал сильнее стегать.
– Чтобы мне ни одного мужа с женой не смутить, чтобы мне ни на минуту из кипучей смолы не вылезать, если я хоть подумаю заглянуть сюда.
